Избранное

Онетти Хуан Карлос

Медина сидел в пустом помещении, залитом яростным светом флуоресцентных ламп, полном табачного дыма; на столах и полках грязные кофейные чашечки, длинные ноги Медины покоились на письменном столе, он улыбался, сложив руки на животе и вертя большими пальцами. Лицо было таким же, каким его помнил Ларсен: из-за оспин морщины были незаметны, от висков к затылку тянулись две узкие седые пряди. «Здесь было полно народу, он всех выпроводил. Хочет видеть меня одного. Что ему от меня нужно?»

Они, конечно, поговорили о былых годах, но ни один не обмолвился о борделе. Медина умиленно улыбался, точно вспоминая трудные, но полные надежд времена.

Потом зевнул и, медленно поднявшись, встал и потянулся всем своим огромным телом в коричневой форме, несколько разжиревшим, но еще молодым.

— Ларсен, — произнес он, задумчиво глядя на человека, который глубоко сидел в кожаном кресле и, как за щитом, укрывался за глупой ухмылкой, машинально почесывая седую прядь, упавшую на бровь. — Да, мне действительно очень хотелось поговорить с вами. Нам известно, что вы обосновались на верфи вот уже несколько месяцев, что вы служите.

«Какую же игру ты изобрел, чтобы меня ошарашить, чтобы я не забывал о дистанции между нами».

— Совершенно точно, — ответил Ларсен поспешно и чуть шутливо, изображая тщеславную гордость. — Вы хорошо информированы. Я там живу в гостинице «Бельграно». Работаю на верфи Петруса. Управляющим. Мы трудимся над реорганизацией предприятия. Вот все карты выкладываю. Кроме того, вы же помните, я никогда ничего не скрывал.

Медина оскалил зубы и потряс головой, потом зазвучал запинающийся хриплый голос:

— Да и я никогда ничего против вас не имел. Просто губернатор сказал «довольно»,’и нам пришлось исполнять приказ. Кажется, целый век прошел. Благодарю, что надумали позвонить мне. И если я могу вам чем-то быть полезен… — Он отошел назад к столу и поставил на его угол ногу. — Может, хотите кофе? Это единственное, что я могу здесь предложить. Я-то уж выпил слишком много. Как я уже вам сказал, я дошел до помощника комиссара, и на этом конец. Меньше чем через год выйду в отставку. — Он улыбнулся, потягиваясь, — примирившийся с судьбою атлет. — Что ж, говорите, чего вам надо. Ведь была у вас какая-то причина для звонка, кроме желания меня видеть.

— Да, конечно, — сказал Ларсен, кладя ногу на ногу и надевая шляпу на колено. — Вы это сразу поняли, как только узнали мой голос по телефону. Я прошу о небольшой услуге. Речь идет о служащем верфи, некоем Гальвесе, одном из основных сотрудников. Уже несколько дней, как он исчез. Прислал мне письмо с отказом от должности, штемпель Санта-Марии. Его супруга, разумеется, очень обеспокоена. Я предложил ей, что поищу его, но, сколько ни бродил по городу, не напал даже на малейший след. Прежде чем возвращаться, решил прибегнуть к вашей помощи — может быть, вы что-нибудь знаете. Вообразите, каково мне явиться к его жене ни с чем.

Медина минуту выждал, сделал размашистое движение рукой, чтобы взглянуть на наручные часы, и рывком отделился от стола. Резиновые подошвы его ботинок заскрипели, приближаясь по линолеуму. Он стал над Ларсеном, почти касаясь ногами его колен; над сидевшим в кресле человеком склонилось лицо винно-багрового цвета, с давно знакомым выражением жестокости и скуки.

— Ларсен, — сказал он, и в хриплом его голосе слышалось нетерпение. — Что еще? Мне тут надо кое-что сделать до ухода, и я устал. Что еще вы знаете об этом человеке, об этом Гальвесе?

— Что еще? — повторил Ларсен. — Мне нечего от вас скрывать. — Он поднял руки и с усмешкой посмотрел на свои ладони. Он ничуть не боялся, воспоминание о многих других мужских лицах, склонявшихся

над ним и вопрошавших «Что еще?», молодило его. — Тут, можно сказать, замешаны коммерческие тайны. Но я уверен, что поступлю правильно, доверясь вам. Гальвес приехал в Санта-Марию, чтобы сделать донос на сеньора Петруса. Судья распорядился арестовать сеньора Петруса — как вам известно, он находится в этом же здании. Сегодня днем я с ним беседовал, и он сказал, будто Гальвес несколько раз пытался свидеться с ним. Вот и все. Я и подумал, дело понятное, что если Гальвес побывал здесь, то вы, наверное, знаете, где можно его найти. Что еще? Да ничего, и ничего вы от меня больше не узнаете, потому что больше ничего нет.

Медина сверху ответил «да» и снова улыбнулся, потом, втянув живот и позевывая, стал застегивать мундир.

— Ну все, Ларсен, — сказал он, снова поглядев на часы. — Встаньте, пожалуйста. Я верю вашим словам, верю, что вы больше ничего не знаете. Пойдемте, я расскажу вам остальное.

Они вышли из канцелярии и зашагали по вымощенному каменными плитами полу.

Под мертвенно-бледным светом лампочки их приветствовал, щелкнув каблуками, охранник; Медина рывком открыл дверь.

— Входите, — сказал он с досадой и насмешкой. — Я не могу вас пригласить в лучшее место, мы теперь очень бедны.

Они прошли в холодное, плохо освещенное помещение, где пахло дезинфекцией, задержались у кресла дантиста и двух застекленных этажерок со множеством блестящих металлических предметов, а между этажерками был негревший радиатор, потом миновали небольшой письменный стол, накрытый куполообразной крышкой. В глубине зала, где было еще холоднее, почти у самой стенки, образованной стальными шкафами архива, вокруг которых в прямоугольнике труб журчала вода, стоял стол, накрытый грубой белой тканью. Медина приподнял ее и стал ощупывать свои карманы, пока не вытащил платок и не прижал его к носу, готовясь чихнуть.

— Вот конец истории, — сказал он. — Это и есть Гальвес, так ведь? Смотрите и говорите побыстрее, если не хотите простыть. Он? Я не тороплю.

Ларсен не почувствовал ни жалости, ни ненависти, глядя на белое лицо, отвердевшее, лишенное всего случайного, наносного и непохожее на себя, с чуть похотливым влажным блеском полуприкрытых глаз. «Что я всегда и говорил, теперь он без улыбки, у него всегда было это лицо под тем, другим, все время было, когда он старался внушить нам, будто живет, а на самом деле умирал от тоски меж нами: уже чужой ему беременной женой, двумя собачками с острыми мордочками, мною и Кунцем, среди нескончаемой топкой грязи, среди сумрака верфи, среди жестоких надежд. Да, теперь в нем есть серьезность настоящего мужчины, есть твердость, есть блеск, который он не решался показать жизни. Прежними остались только набухшие веки да полумесяцы незрячих глаз. Но в этом он уже не виноват».

— Да, он. Как это произошло?

— Очень просто. Он сел на паром и, когда миновали остров Латорре, бросился в воду. Полчаса проискали. Но к заходу солнца его принесло к молу. Я знал, что это Гальвес, но хотел еще показать вам.

Он опять чихнул и положил руку Ларсену на плечо, а другой рукой быстро прикрыл полотном покойника.

— Вот и все, — сказал Медина. — Теперь вы мне подпишете бумагу и можете идти.

Он повел Ларсена по слабо освещенным коридорам, и они вошли в комнату, где двое играли в шахматы. Тут Медина вмиг утратил оттенок сердечности, с которой держался до сих пор.