Избранное
Шрифт:
В тот самый день я встретил его в баре «Муни» на набережной. (Он сидел, погрузив взор в бездонный омут пивной кружки. При моем появлении он остановил на мне скорбный взгляд, не оставляющий сомнения в том, что уязвлен он глубоко.
— Видели, что в «Сан» о моей книге пишут? — спросил он и, когда я кивнул, продолжал: — Подлая газетенка! Подлый листок! Злопыхательский! Вот что это такое. Исходит ядовитой слюной. Человеконенавистники! Узурпаторы! — Он хлопнул ладонью по стойке. — Им бы только все крушить!
—
— Да что я кому плохое сделал? Ну пройдешься когда на чей-то счет — так ведь это обычное дело среди журналистов. Сегодня я, завтра ты. Неужели кто-то воспринимает меня настолько серьезно?
— Так ведь и этот критик всего лишь проехался насчет вашей книги.
Он снова в возмущении хлопнул ладонью по полированному дереву.
— Именно это мне больше всего и не нравится в статье. Подтекст! Какие-то намеки. Почему бы ему было не сказать прямо, что он думает, как подобает мужчине? Анонимность, вот что отвратительно! — Он устремил на меня сверлящий взгляд. — Как вы думаете, кто ее написал?
Я развел руками.
— Я думаю, — брюзгливо сказал он, — что ее написал Малвени. Я как-то здорово его раскатал в своей колонке. А уверенности все-таки нет. Вот в чем вся пакость! Ему б ума на такое не хватило. — Он глянул на меня из-под ресниц. — Слушайте, а это часом не вы?
Я расхохотался и сказал ему, что еще не читал книги. Я, конечно, купил ее (что было неправдой) и собирался прочитать (что опять-таки было неправдой).
— А то, может, это пьянчуга Кэссиди, — сказал он. — Этот тип затаил на меня злобу после того, как я написал, что его выступление в парламенте отличалось исключительной трезвостью. — Он тихонько рассмеялся. — Все, конечно, поняли, что я хотел сказать. Как по-вашему, мог это быть Кэссиди?
— Айки, с тем же основанием вы можете подозревать еще с дюжину знакомых.
— Я могу подозревать кого угодно, — прорычал он. — Кого угодно! Черт подери! Уж если мне нужно что-то кому-то сказать, так я говорю это прямо в лицо. Зачем играть в прятки? — Он придвинулся ко мне и зашептал: — Мне вот что пришло в голову — может, это тот рыжий сукин сын из «Олл Соулз Клаб». Он вообразил почему-то, что я против церковников. Тогда как… — он гоготнул, — вовсе это не так. Самое забавное, что я совсем не против.
— Ну скажите на милость, — спросил я строго, — какое отношение может иметь антиклерикализм к лошадям?
Он яростно заскреб в затылке, застонал и замотал головой.
— Как знать! Когда речь заходит о религии, у ирландца мозги сдвигаются неизвестно куда… Скажите, вы когда-нибудь слышали о процедуре, именуемой «Представление суду доказательств по делу»?
Тут только до меня дошло, как больно он уязвлен.
— Не собираетесь ли вы обратиться с этим в суд? Это было бы идиотство!
— Слушайте! Мне в высшей
— Ну что ж, — сказал я, допивая свой стакан и вставая. — Ни пуха вам, ни пера!
Пару дней спустя я увидел его на О’Коннел-стрит. Он двигался мне навстречу, сияя радужной улыбкой.
— Я напал на след! — закричал он еще издали. — Чутье меня не подведет… — Он затараторил, и я успел сообразить, о чем идет речь, пока он объяснял мне, что ему удалось заколотить дружбу с девицей из редакции «Сан». — Никто из тех, кого я подозревал, неповинен в этом. Знаете, кто, по-моему, написал статью?
— Бог его знает. Да по мне, хоть бы вы сами.
Он бурно расхохотался:
— Вот это была б реклама, если бы я мог объявить себя автором! — Но тут же взгляд его посуровел. — А ведь они вполне способны сказать, что это я. Если бы рассчитывали, что им поверят. Нет! — Он схватил меня за руку. — Это женщина написала. И как я сразу не догадался по словарному составу!
— Кто же она?
— Не знаю, — грустно признался он.
— Так что же вы говорите…
— Мне это во сне приснилось. Я так и вижу ее длинную, узкую костлявую руку, сжимающую карандаш, которая высовывается из-за красной занавески. И золотой браслет на запястье запомнил.
— А вы не отдернули занавеску, чтобы посмотреть, кто там?
— Уж я дергал, дергал, — горячо заверил он меня. — Господи, да я всю ночь напролет только тем и занимался.
— Видно, занавес был железный, — с горечью предположил я. — Бросьте вы это дело, Айк, а то еще свихнетесь.
Он вцепился обеими руками в поля шляпы и нахлобучил ее на глаза, словно устраняясь от мира.
— И свихнусь! — заорал он так громко, что прохожие стали оборачиваться. — Да, я спячу, рехнусь, тронусь рассудком, если не узнаю, кто написал этот гнусный пасквиль!
— Послушайте, — взмолился я. — Ну какое это может иметь значение? Никто, кроме вас, об этом и не помнит. Дело прошлое, и не о чем больше говорить. Ну и потом, даже если вы вдруг выясните, кто написал статью, что вы сможете предпринять?
Он сложил руки на груди и посмотрел вдоль О’Коннел-стрит — так Наполеон обозревал Атлантический океан с острова Святой Елены.
— Я бы написал на него эпиграмму. О, я б из него котлету сделал, места живого б не оставил. Если уж на то пошло, — он подмигнул мне, — я это уже сделал. На днях сел вечером и сочинил десять эпиграмм на десять человек, которые, на мой взгляд, могли бы написать ту статью. А может, я возьму да и опубликую их все скопом, а если кто примет какую-нибудь на свой счет, что ж, на здоровье!