Избранное
Шрифт:
«Ладно, к Бауэру, а потом домой», — решил он…
На лестнице он вспомнил, как шел к нему в первый раз, Он был в синем костюме, переделанном из отцовского, галстук серый в синюю полоску накануне был куплен в Пассаже. Робко поджав ноги, сидел он перед Бауэром, который был тогда еще лишь портретом знаменитого человека в университетской библиотеке. Год назад… Как он был тогда молод!..
Он позвонил. Анна Филипповна открыла ему и, бормоча, махнула рукой в сторону кабинета. Оттуда слышались голоса, он остановился в нерешительности.
— Там, там, — сурово сказала старуха.
Он постучал и вошел.
Он
Первым он увидел старика. Старик лежал на диване, ноги завернуты в шаль, ворот рубашки расстегнут, и питье в незнакомой больничной чашке стояло перед ним на маленьком столе. Дмитрий сидел подле, согнувшись, держа его руку. Трубачевский вошел, и он поднял голову со странным, косящим взглядом. В стороне, между книжными полками, стоял Неворожин.
— Как, вы здесь? А я ждал вас!
— Сергей Иваныч, вы слышите? — с торжеством спросил Неворожин.
Бауэр посмотрел туманными глазами. Трубачевский хотел подойти к нему, Неворожин заступил дорогу.
— Вы меня ждали? — незнакомым, высоким голосом вдруг сказал он. — Напрасно! Сразу же после нашего разговора, я поехал сюда. Я рассказал Сергею Иванычу все, что я знаю о вас. Я рассказал, как вы таскались в антиквариат каждую неделю и умоляли меня купить рукописи, которые вы у него украли. Я рассказал, как вы явились ко мне со списком редчайших документов и на выбор предлагали все, что угодно, — пушкинские черновику письма Екатерины. Я показал Сергею Иванычу запись в книге поступлений о том, что седьмого марта вы продали в антиквариат три письма декабриста Пущина, — тогда я еще не знал, с кем имею дело.
— Что он говорит…
— Я рассказал, как сегодня вы явились ко мне на квартиру с личными письмами, адресованными Сергею Иванычу, и предложили купить их по три рубля за штуку. Вы соблазняли меня тем, что в этих письмах якобы есть места, дискредитирующие Сергея Иваныча как советского гражданина. Вы доказывали, что впоследствии я смогу выручить за них огромные деньги.
Не помня себя, Трубачевский бросился к нему. Дмитрий встал навстречу, лицо у него было грязно-бледное, полные губы сводило.
— Я больной явился сюда, — очень громко, как в бреду, закричал Неворожин.
Несколько секунд ничего не было, глухота. Потом Неворожин подошел к нему и вырвал из рук портфель.
— Я так и думал, — веско сказал он, — вот эти письма.
— Не смейте, отдайте! — бессмысленно закричал Трубачевский.
Неворожин отстранил его.
— Здесь еще что-то! Сергей Иваныч, вот случай проверить.
Он положил на стол «Пандекты».
— Это ваша книга?
— Не нужно, — махнув рукой, тихо сказал Бауэр.
Трубачевский закрыл и открыл глаза. У него голова кружилась.
— Сергей Иваныч, — начал он, стараясь говорить медленно и не волноваться. — Вы были больны, и я боялся, что у вас что-нибудь станет с сердцем. Поэтому я ни чего не говорил до сих пор. Но теперь…
Лицо Неворожина, желтое, с открытыми маленькими зубами, придвинулось к Трубачевскому, он не выдержал и ударил. И все смешалось. Его куда-то вели, он кричал. Дмитрий держал его за руки.
Свет погас, занавес раздвинулся — маленькая станция, носильщики, газетный киоск, — а Варвара Николаевна все еще сердилась на Дмитрия за то, что они приехали так рано. Он даже не дал ей позвонить Мечниковым, теперь ее там ждут, и в антракте придется бежать к автомату. Высокий военный вышел на сцену и нетерпеливо закурил папиросу. Чтобы все узнали, что он кого-то ждет, он спросил у сторожа, когда придет поезд. Сторож был такой же, как тысячу лет назад в Казани, где Варвара Николаевна родилась, — в белом переднике и с бородой. И колокол такой же. И позвонил так же. Интересно, кто же приедет? Приехала знаменитая артистка, толстуха.
Варвара Николаевна послушала, о чем они говорят, потом покосилась на Митю. Он сидел прямой, тихий и такой красивый, что можно сойти с ума. Но она почему-то не сходит. Она тихонько пожала плечами. А может быть, это хорошо, что она собралась за него замуж? В семнадцать лет она думала, что если не станет артисткой, тогда будут дети. Артисткой не стала, и детей не будет. Мариша говорит: «Сходила замуж». Сходила и вернулась.
На сцене погасили свет, что-то загрохотало, поехало, и декорация переменилась. Комната. Военный привез жену домой. Они говорили, говорили, и вдруг оказалось, что жена беременна, — вот почему она так страдала. Но она была в гимнастерке, которая совершенно не шла к ней, и смотреть было неинтересно. Муж сказал, чтобы она делала аборт. «Мы на посту, нам нельзя иметь детей. Ясно, как апельсин. Партийке некогда этим заниматься».
Свеч снова погасили, и Варвара Николаевна почувствовала, что Дмитрий посмотрел на нее в темноте. Она знала, как он посмотрел, — как пес. Он влюблен, как пес. У него собачьи глаза. Он ослабел — это противно. И вообще — ничего. Она мысленно сказала это слово, по слогам, как говорит Мариша: «Ни-че-го». Как будто рядом с нею сидел ее плюшевый мишка. Она даже огорчилась. И ведь, наверно, он нравится другим. Нет! Чего-то у него не хватает. Она стала думать, чего не хватает, и пропустила половину акта. Сцена теперь представляла кабак, разговаривали двое, старый и молодой, и молодой почему-то шепотом.
— Митя, почему он говорит шепотом?
Митя стал объяснять, она кивала, кивала и в конце концов ничего не поняла. В общем, молодой был белогвардеец. Он долго пил водку, а потом вынул револьвер и сказал, что, если старик его продаст, он его первого шлепнет. Опять загрохотало и поехало, и Варвара Николаевна совсем перестала слушать. Раньше она только на концертах думала о своем, а вот теперь и в театре. Нехорошо, постарела. Старая, она выходит замуж за молодого Митю, и на днях он познакомил ее с отцом. Какой любезный старик! Она вспомнила это милое движение, которым он закидывает голову, когда скажет что-нибудь, и ждет, — ну-ка! И совсем не похоже, что он так страшно болен, а врачи говорят — осталось полгода. Полгода. Это значит — она сосчитала на пальцах, — что он умрет в апреле. Нет, в марте. Тогда они с Митей возьмут себе три комнаты, а Машенька переедет в архив.