Избранное
Шрифт:
Нельзя было не посещать лекций, несмотря на то что многие преподаватели читали по печатным курсам; нельзя было отказаться от общественной работы, несмотря на то, что добрая половина ее была никому не нужна.
Карташихин снял с себя руководство бригадой, вышел из редакции стенной газеты. Но времени не прибавилось. Наоборот, стало как будто еще меньше. Он стал пропускать заседания, а заодно и лекции, — не стоили же ради лекций ездить в институт, когда он мог прочитать их и дома.
В конце ноября его вызвали
Это было под вечер в конце ноября, — он помнил день и час. С утра шел снег, еще молодой, но упрямый, и снежная водянистая каша сровняла мостовые с панелью. Нагруженный мотками проволоки, катушками, лентами, он возвращался домой и во дворе увидел Машеньку Бауэр.
Она стояла у подъезда и смотрела прямо перед собой рассеянно и печально. Автомобиль проехал вплотную рядом с ней; колея у самых ног залилась водою. Она не шелохнулась. Пройдя несколько шагов, Карташихин догадался, что она плачет и лицо мокрое от слез, а не от снега. Он вернулся.
— Здравствуйте, — негромко сказал он.
Машенька обернулась и вдруг, как маленькая, закрылась рукой.
— Что с вами?
— Ничего.
Она поставила портфель у ног прямо на мокрую — мостовую и достала платок.
— Что вы делаете, промокнет!
— Не промокнет, — возразила она, но Карташихин все-таки подхватил портфель.
Они помолчали. Ему хотелось спросить, почему она плакала, но она так сердито вытирала платком лицо, что он не решился.
— Что это у вас?
— Проволока, — отвечал Карташихин, — и катушки.
— Вы же говорили, что медик?
— Медик. Но, знаете, я затеял один прибор.
— Электрический?
— Да.
— Расскажите.
Держа в одной руке свои катушки, а в другой портфель, он стоял перед Машенькой и рассказывал, немного волнуясь. Снег садился на ее пальто, серое, с шелковым серым цветком в петлице, и таял.
— А зачем вам этот прибор?
Он принялся объяснять; она немного послушала, потом вдруг спохватилась, что нагрузила его, и отняла портфель. Они зашли в подъезд, потому что снег усилился и хлопья стали валиться на них, мокрые и скользкие, «как рыбы», объявила Машенька, — и он согласился.
Она выслушала его до конца и сказала, что очень интересно и что за физиологию она не отвечает, но машиностроительная часть, по ее мнению, в полном порядке.
— Я даже могу вам помочь, — добавила она и покраснела.
Наверху хлопнула дверь, раздались чьи-то шаги, легкие и отчетливые, и она замолчала. С мрачным и упрямым выражением она посмотрела на женщину, которая спускалась по лестнице, потом на Карташихина — исподлобья.
Казалось, она хотела что-то сказать ему, — и было еще время, еще на площадке
Карташихин отступил, чтобы дать дорогу, и узнал Варвару Николаевну…
Тогда только что вновь начинали носить длинные платья, и ее платье было видно из-под светло-сиреневого пальто с пушистым воротником, в который она все время прятала подбородок. Все было новое и красивое: голубоватая сумка, коротенький зонтик с толстой китайской ручкой, и это пальто, и она сама, большая, с высокой грудью, с покатыми плечами… Но она постарела — так ему показалось.
Он был спокоен. Ночью, вспоминая об этой встрече, он понял, что, стоя от нее в двух шагах, он почти ничего не слышал. Но он был спокоен — какое счастье! И с торжеством, с чувством свободы он прислушался к нескольким долетевшим до него фразам, по которым — холодно заключил он — можно было судить, что между этими двумя женщинами сложные отношения.
— Машенька, я нас прошу в присутствии Сергея Ивановича не поднимать больше этого разговора.
Машенька ничего не сказала. Ноздри ее слегка раздулись.
— Вы знаете, как вредно ему волноваться.
Молчание.
— Я говорила с Димой. Он решил, что, если это еще раз повторится, мы уедем.
— Нет! Я! Я уеду! — быстро сказала Машенька.
Варвара Николаевна спрятала подбородок.
— Ну, полно, — холодно сказала она, — вы злитесь, потому что не правы.
— Я здесь не одна, мы поговорим в другой раз.
Варвара Николаевна посмотрела на Карташихина.
— Извините, я не поняла, что это ваш знакомый… Извините, — сказала она и Карташихину и обернулась, уже распахнув дверь. — Машенька, от Ланга звонили, что он сегодня не может приехать. Завтра в половине седьмого.
Дверь не захлопнулась, застряла, и Карташихину показалось, что, уже выйдя во двор, она через плечо поглядела на них и улыбнулась.
— О чем мы говорили? — еще сердито спросила Машенька. — Я что-то рассказывала…
— Вы обещали прийти и посмотреть мой прибор.
— А где вы живете?
— Номер двести второй.
От пакета, в котором лежали катушки, он оторвал клочок бумаги и записал ее телефон. Они условились встретиться в ближайшие дни и простились.
В конце концов все взялись за это дело, даже Матвей Ионыч. Из стенного шкафа, в котором годами хранилась всякая рухлядь, он достал груду проволоки, два электромагнита и инструменты. Мастерство его наконец пригодилось. Помолодевший, внимательно-грозный, засучив рукава, принялся он налаживать мастерскую, и Карташихин, прислушиваясь, вдруг различил звуки, похожие на хрипение и захлебывание, которое слышится иногда из водопроводного крана.
Но это пел не водопровод, а Матвей Ионыч…