Избранное
Шрифт:
Мне двадцать три, мне очень плохо на душе.
Ночь. Постоянный дождь. Мне собеседник нужен.
Я вышел на Тверскую, нет машин уже,
А те, что редко проезжают, все шуршат колесами по лужам.
Тоска. Один. Хотя я не совсем один.
Не замечаю я, что молодость со мною.
Напротив Долгорукий на коне и книжный магазин,
Я на Тверской курю, а он с протянутой ко мне рукою.
Нет человека, тот, что в двадцать три,
Который не мечтал, что он любимый.
Но нет любви, один, как перст, в ночи,
И где любовь, в которой можно утонуть неразделимой?
Надежды ноль. О, Боже! Помоги
Скорей уйти от одиночества, о, Боже!
Фонарные огни, и дождь шумит в ночи.
Чу! Где-то каблучки стучат, похоже.
Затягиваюсь сигаретой, в теле дрожь. А может быть она?
И вдруг передо мною в пелене дождя вдруг появилась
Тонюсенькая
Откуда? Отчего? И как виденьем чудным воплотилась.
Нет, не видение. Внезапно завязался разговор,
Что припоздала, и метро закрыто, а живет в Жуковском.
Вот и гуляет Я, смотря в глаза, сказал в упор,
Что может быть пойдем ко мне, ведь поздно.
Я, потеряв, нашел любовь.
Моя жена Риточка Фингер. Фото 1987 г.И вдруг я понял, что пришла любовь.
От женских хитростей обманных, ну, ни грамма.
Открытый взгляд, ни капельки жеманства,
взволновал мне кровь,
Наивность в девушке, доверчивость сквозили без обмана.
Мы оба руку об руку пошли ко мне
И пол бутылочки наливки, что была, распили.
Уж третий час пошел, куранты в башне там в Кремле,
Сопровождающие жизнь мою, пробили.
Она сказала, что уж спать пора, постель стелить.
Ведь завтра надо электричкой за город и на работу,
Разделась, молча жестом позвала,
Потом сказала: «Раздевайся и ложись,
тебе я почитаю что-то».
Я лег, и о забытом впопыхах спросил,
Как звать ее, она об имени своем сказала,
И я сказал, какое имя странное носил,
Потом я утонул в стихах Есенина и Мандельштама.
Потом своей красивой грудью вдруг прижалася ко мне,
И поцелуем страстным и горячим наградила.
Любовь разверзлась, и мы оба в тишине
Любили друга друг, пока меня не утомила.
А утром протянул я руку, чтоб дотронуться до счастья моего,
И что случилось, до сих пор не понимаю.
Рукою только простынь скомкал, не было ее.
Когда ушла и как? Я до сих пор не знаю.
Страдал ужасно я. Ведь до нее, до встречи с ней
Знавал я многих женщин, так случилось,
И только ночь я был счастливейшим из всех людей,
Я позабыл о всех о них, что было – позабылось.
Я много месяцев искал ее и вновь, и вновь,
Но в адресных бюро о ней не знали.
И получилось так, я потерял любовь,
И думал, встречу я ее едва ли.
И вдруг, о, Боже мой, она нашлась.
Чрез пару лет другое имя-отчество имела.
Мы вместе пятьдесят. Она мне матерью, женой пришлась.
Я счастлив, я вернул, что потерял тогда, и счастью нет предела.
16.01.2010
Моя мама. Фото 1923 г.
Жила самостоятельно в г. Аленштейн. Германия.Не ценим
Памяти мамы
Всем людям на земле, кому за шестьдесят,
Так хочется вернуться в детство.
Но вот нельзя – билета нет назад,
А как же хочется у маминой груди согреться.
Как ленту жизни прокрутить назад,
Но не в кино, а вправду, в самом деле,
Чтоб снова мама крикнула во двор,
«Быстрее кушать, пирожки поспели!»
За этот зов сейчас бы отдал жизнь,
Но никогда его я не услышу снова,
Ведь нет тебя давно на свете – много лет,
И нет успокоительного маминого слова.
Пусть мать стара, пусть слабенька она,
Подумай, сын и дочь: пока она с тобою,
Ты можешь жить спокойно, радостно всегда,
Несокрушимая стена стоит там, за твоей спиною.
Ну, как насмешкой жизненной звучит…
Ну, почему не ценим в молодости счастье
Простого зова матери: «Иди домой!»
Забота материнская спасает от ненастья.
Чрез череду туманных, вдаль ушедших дней
Прямым укором и непоправимою ошибкой вижу,
Что иногда был холоден я к матери своей,
И что зовет меня домой, я больше не услышу.
05.07.2009
Звучание романса
Жене
Романс – звучание твое так заставляет волноваться.
Гостиная и в полутьме, подсвеченной огнем,
Не замечают гости времени и продолжают наслаждаться.
В бессмертной музыке романса мы растворяемся вдвоем.
Рояля голос раздается сладкозвучный,
И трепет, и волненье сердца слышатся внутри,
Романс в нас будит чувства жизни предыдущей,
Которые, казалось бы, уснули, растворились где-то позади.
Вдруг запахи весны зимою возвратились,
И ветерком игривым веют в миг святой,
И словно вдруг в вишневый сад калитка отворилась,
За нею девушка в накидке кружевной.
И слов таких и нет, ну, нет их, без сомненья,
Очарование души словами невозможно описать,
То волшебство романса, то мгновенье,
Возможно только музыкой романса передать.
Звучи романс и в вечном одухотвореньи,
В усталом сердце слышу вновь и вновь,
Я Пушкина бессмертное стихотворенье,
В котором вечные слова: «и жизнь, и слезы, и любовь».
25.02.2010
Кончилась война. Феникс, возрожденный из пепла. Русская солдатка – год после войны. Австрия – Вена. Вот она русская женщина – Елена Алексеевна Орлова. «Ветераны» – песня, посвященная ее памяти, которую написал ее внук Георг Фингер.
Стихи о войне
Всем Павшим и Живым,
подарившим нам счастье жить
09.05.2010
Ф.Фингер
Случай
Москва, ноябрь, сорок пятый,
И холода, и голода года.
В тот долгожданный день военного парада
Я выбежал мальчишкой со двора.
От Белорусского до Пушкинской и далее,
До самого конца моей Тверской
Громады танков – Т-тридцать четыре —
Четыреста стволов рвались в последний бой.
Сегодня страшно невозможное представить,
Невероятный гром и дым, стоящий на Тверской,
Удушье газов, проработанной солярки,
И вдребезг окна от вибрации на мостовой.
И вдруг случилось – «Мамочка родная»!
Один танкист махнул перчаткою в руке.
И я сквозь скрежет, лязг металла пробираясь,
Услышал: «Лезь на танк ко мне»!
И я скользнул сквозь люк полуоткрытый,
Проник я в танк скользящею змеей,
И неожиданно танкист в проеме люка
Коснулся до щеки моей колючею щекой.
Я – безотцовщина, едва ли не заплакал,
Не мог себе позволить, я такой.
И в башне танка, холодом объятой,
Был обогрет отцовской, теплою рукой.
Громадины в броне при минус тридцать,
Покорно ждали. Вдруг – приказ отдан.
Движенье по Тверской и вниз на площадь,
Где ждал их маленький, ужасный «Великан».
И легендарный танк, проскрежетав брусчаткой,
Как будто рвался он в последний бой,
За каменным мостом с мальчишкою расстался,
И тот счастливый побежал домой.
В тот день так повезло и мне, и маме,
Ведь мог в тот день домой не прибежать,
Не удалось бы проскочить чекистов оцепленье,
В объятья смерти несмышленыш мог попасть.
Благодарю тебя, божественное провиденье,
За колосок расстреливали в десять лет тогда [5] ,
Тебе спасибо, танк, что дымовой завесой
От верной смерти ты прикрыл и спас меня.
И до сих пор с трудом я понимаю,
Как перешел танкист смертельный тот предел.
По временам военным знал, что ожидает
Его немедленный и неминуемый расстрел.
Ведь сделал он непоправимую ошибку,
Что в танке невоенному быть разрешил,
И нарушенье тех времен военного устава,
Ему бы вождь народов не простил.
В глазах вождя я был бы террористом,
Я – враг – внедрился в танк, и, если рассудить,
Снарядом мог шмальнуть по мавзолею,
За это пулю в лоб я должен получить.
Всем сердцем я теперь танкиста понимаю,
Как исстрадался без семьи с военной он поры,
Он обнимал меня, как своего сынишку,
Как любящий отец, вернувшийся с войны.
А Бог велик – и русского героя
От сталинской расправы защитил.
И много раз он, раненый и обоженный,
Надеюсь я, счастливо жизнь прожил.
Прошли года – мне семьдесят четыре.
Одиннадцать годков тогда ведь было мне.
Но я и до сих пор с восторгом вспоминаю
Щеку мужскую – ту колючую, прижатую ко мне.