Избранное
Шрифт:
23.12.2009
Нечему завидовать
Посредственности в мире развелись,
Как много там Миро, Руссо и Ренуаров.
Ну, как нарочно, по музеям расползлись,
Ну, не художники, а вроде, тараканы.
Вчера аукцион я «Сотбис» посетил
И замер вдруг, друзья, в недоуменье.
Я мимо стен с картинами неспешно проходил,
Но не увидел ничего хорошего – потерянное время.
Быть может, авторы картин дружили:
Ван Гог, Моне, Сёра и Ренуар да плюс Дали – их друг,
Пикассо, Модильяни и Дега – там вместе были,
Ведь умерли давно, а все собрались вдруг.
Я думаю, у этих всех художников и кисть, и мастихин
В кривых руках все время находились,
Ну, о моделях их еще поговорим —
Модели для картин так вовсе не годились.
Хромая и корявая была бы красивей,
Чем их модели на уродливых картинах.
Уж лучше рисовали, как Руссо, нам лебедей
В его бесчисленных безвкуснейших «наивах».
В картине Пикассо на заднице вдруг глаз торчит,
У девок Модильяни шея длинная, как у жирафа,
А у Дали, ну, вроде бы, как член между грудьми торчит,
И у Миро вода, как лопнувшее зеркало от шкафа.
Вон он Сёра – картина точками пестрит —
Им, видите ль, «пуантилизм» всего дороже.
И если был Сёра при жизни чем-то знаменит,
То только тем, когда за эти точки получал по роже.
Чего смотреть? Картины намалеваны, ну, кое-как.
Ой, мама, мамочка моя родная!
Мазня – мазнёй, а стоит миллионы! Как же так?
Художник, кажется, Гоген намалевал. Зачем? Не знаю.
Вот я за них возьмусь, и всех перехитрю,
В одной картине совмещу все их изыски,
Натурщиц прехорошеньких я подберу,
На лицах у моих моделей нарисую сиськи.
Я лучше Модильяни шею подлинней,
чем у жирафа, напишу,
А между глаз я нарисую, как Дали, предмет стоячий,
Меж ног, как у Руссо, ей лебедя воткну,
От Ренуара, от Гогена и Сёра возьму я тоже что-то на удачу.
А вот Малевича тот черный наизвестнейший квадрат.
Такой я нарисую запросто и сразу.
На «Сотбис» будет стоить
Мильоны буду получать, пускай завидуют, заразы.
Ну, вот и успокоился – теперь они ничто, и вот когда
Земная слава их пройдет, как ветром сдует.
Я вместо них прославлюсь, как художник, на века,
И обо мне потомки никогда не позабудут.
25.12.2009
Эх, мне бы такую!
Завидую Володе
Не знаю, как сказать – завидую Володе
Как он сумел Марину Влади в жены взять?
А деньги где достал? Ведь я его красивей, вроде.
Весь лоб разворотил, а мне где их достать.
Она из-за бугра, а я – из Помосковья.
Коровам я кручу за трудодни хвосты.
Она же пьет и ест, ночует аж в «Савое»
И я туда хочу – хочу такой жратвы.
Я слышал, что столы в «Савое» растакие.
На них небось ни сельдь, на них икра лежит
И трюфеля на них, а не харчи какие.
Там за спину рукой официант стоит.
Там пойло не молдавское – хранцузское, наверно.
Моя мечта сидит, наверно, не одна
Сидит с ней рядом хлыщ, что выглядит отменно
В отличье от меня, есть у него деньга.
С другой-то стороны – чего-то я стесняюсь.
Высоцкий получил – чего хотел.
А я его дурее что ли, понимаешь?
Ну, он поэт. А я? Что не у дел.
Я сделал все, как он – походкою похожей
Вошел в «Савой», сказал, что будь моей женой
В отличье от него, я получил по роже
Она ушла с хлыщом, меня оставив стороной.
Чего тут рассуждать, и для чего заради?
Уж лучше описать, чем долго говорить
Он из Парижу закадрил Марину Влади
Эх, в хлев пойду, корову надо подоить.
30.08.2010.
«Олиграхи»
Нет сна мне из-за энтих олиграхов,
Вся жизнь мне опостылела за них
Кривая-непутевая, какая-то собака
И во дворе и пес не лает подозрительно притих.
Теленок меньше выпьет из ведерка
Чем олиграх с девицею своей.
Вина хранцузского, в котором нету толку
Зеленую не пьет, зеленой брезгует ей-ей.
Гляди, официант бутылочку подносит
На локотке с салфеточкой в глаза глядит: «Ну, как?»
Он край бокала послюнявит, что-то пробормочет
И утвердительно кивнёт – за эту цену? Ну, дурак.
Но что-то все-таки завидно стало
Мне Глашка не подносит – как же так,
Ему ведь пойло в ресторане носят из подвала,
А я ведь тоже из Парижу выпить не дурак.
По телеку я часто вижу олиграхов,
При жизнь ихнюю произнал я все,
Что жен тасуют, как колоду, с одного замаху,
А я-то в доме только с Глашкою – за что?
Фартит ему – не так, как мне, бедняге
Ему аж «Махбах» подает шофер-пострел,
Я запрягаю сивую кобылу-бедолагу
Эх, хорошо я раньше олиграхам не завидовал совсем.
Теперь завидую – избёнка прохудющая такая.
Ну, а ему дворец – «япона мать»!
За что ему бабенка разбитная молодая,
А мне-то где такую вместо Глашки взять?
Теперь-то хрен, я больше не пойду на поле
Кобылу сивую в телегу запрягать.
Дай мне, что он имеет, мне не надо боле,
Мне с Глашкой «Махбах» ко двору изволь подать.
Бывает, Глашка поумней меня – я это понимаю,
На «Плазме» все увидела и усекла – как не понять
Неправильно я олиграхов прозываю,
Мне олигархами их надо называть.
И,может, Бог мне подфартил – так нужно?
Хоть правильным их словом обозвать,
И вдруг я с Глашкою пробьюсь наверх трудом натужным.
Я стану олигархом и вперед – «е. а мать».
А может, не идти мне в олигархи,
Ведь Стерлигов, известный всем, от них ушел.
И если он ушел – зачем туда мне надо,
Какого «х-я» между ними я нашел.
Коровам крутит хвост – навалом хрюшек,
Жена и дети, а уж коз, баранов – завались.
А тех, которые на палках крутятся – подружек,
На ферме нету их, хоть зашибись.
И Глашка ревновать теперь не будет
И буду я спокойно-преспокойно жить.
И как ни назову от Глашки не убудет, не прибудет,
И с «Олиграхами» не буду я дружить.
26.08.2010
Завистник
Ну почему я не Гоген и на Таити не в гостях?
За что я обречен на жалкое существованье?
Картины этого мазилы аборигенкам были не нужны никак,
А мог Гоген десяток тех красавиц поиметь, ну, было бы желанье.
Ну, что за век, в котором ни за что и ни про что
Мужчина мог иметь такое наслажденье,
И платы никакой, ну, нуль – и все за просто так,
Не понимаю, выглядит каким-то наважденьем.
Эх, брошу все – жену и надоевшую семью,
Махну-ка на Таити, нарисую там картины,
И таитяночкам их там преподнесу.
Я завоюю, наконец, симпатии прекрасной половины.
Все бросил и приехал на Таити, как мечтал.
Картины я не хуже, чем Гоген, нарисовал. И что же?
За то, что я свои картины выставлял,
От местного художника-аборигена получил по роже.
Какая там свободная любовь – ну, просто срамота.
Натурщицу там голую без денежек не снимешь.
В Париж удрать – так несусветная цена,
Там голым ты появишься, весь свет возненавидишь.
Наверно, зря я позавидовал мазиле этому Гогену.
На путешествие я кучу денег просадил.
Картин я не продал – не поимел аборигенок,
Вдобавок я на фотографию синяк заполучил.
А ну их на фиг. Отомщу я этим таитянкам.
«От них, как от козла, получишь молока».
Я лучше заплачу прелестным парижанкам,
А о посредственном художнике Гогене позабуду навсегда.
29.11.2009.
Портрет одной женщины
Глупа, как пробка, но хитра, как ведьма,
Коварства, жадность ей не занимать.
Душа ей шепчет так: «Ты лучшая на свете,
От мужа надо все добро его забрать».
Ишь ты, в штанах – пусть без штанов походит,
Как липку обдеру и голым в мир пущу,
Пусть только мне напомнит о разводе,
На старости его я половины пенсии лишу.
И не хватает ей всего – чего не нажила
Своими-то трудами – тут и честь не в счет,
Жадна, жадна, не человек, а «жила».
Ей палец в рот засунь, всю руку отберет.
А что творится в лживой той душе,
Так дьявол сам никак не нарисует,
Вот как забрать все – выгнать вон и все,
Душа все время по деньгам тоскует.
Холодные глаза – в ней всё напоперёк, напоперёк,
Стремленье очернить всех-вся на свете,
И секса грязного горящий уголек,
И жжет, и гонит бабу по планете.
То Шарм-Аль-Шейх, то «Гарда Зее» брат,
В кругу у мужниных друзей, ну, как приятно,
Но как раздеть, как голышом пустить,
Ей это и сейчас немного непонятно.
Хотя идея есть – ведь он совсем дурак,
Такого Достоевский описал когда-то.
Название романа я не назову, нельзя никак,
Чтоб не обиделся мой муж чудаковатый.
Его нельзя никак мне обозвать,
Под суд пойдешь вдруг за такую «хошу»,
Но вот про то, чтоб голым ободрать,
То можно на себя взвалить такую ношу.
Манто на ней, а в гараже – «Поршак»,
Как в сказке Пушкина «О рыбаке и рыбке».
Но надо осторожней быть и бдить,
Чтоб не попасть в ту сказку по ошибке.
Сейчас «ура» – с деньгами и свободна,
Валяется манто в том черном «Поршаке».
А бедный муж в долгах, засевший плотно,
Наверно, с горя гложет водку вдалеке.
«Саму себя любимую», как просто,
И «это самое мое» любить на жизненном пути,
Но не забудь тот смертный грех – наказ Господний,
От мира вечный: он звучит – «не укради».
А ты все пашешь, дорогой, тот бывший муж,
Чтобы она тебя таскала на аркане.
Приятно ведь, чтоб эдакая блудь
Ходила с сотней тысячей в кармане.
Она же, сморщив узкий лобик, думает:
«Эх, что-то здесь не так»,
Мозг наизнанку вывернулся – что же мысль подскажет,
«Эх, забросаю «эсэмесками», чтобы назад пришел, дурак,
Пока другому про меня чего-то не расскажет.
Ну, а пока развод, «святому месту пусту не бывать»,
Пускай какой-нибудь мужик займет его, да поплотнее,
Детишки перетерпят в доме как-нибудь его, япона мать,
Да денежек еще прибавится, и жить повеселее.
P. S.
Ну, а пока-пока развод не подоспел
Открою дом и мебелишку украду у мужа,
Да акции его я изыму, продам, устрою беспредел,
А что его жалеть – затянет поясок потуже.
А в доме нет теперь покоя, в нервах вся,
Наверное, и пьёт, да на ходу в машине курит,
И акции и мебель – эх, украла зря,
Теперь уж не вернётся муж – её навеки позабудет
А донести и анонимку настрочить
Так хочется до смерти – уж поверьте,
Хотя тот, на кого донос состряпан, может не простить,
Ещё уделает меня до смерти.
Донос – тягчайшее из всех возможных зол.
Бесчестьем, подлостью известен всюду.
Из за него погиб Иисус Христос – он вознесён,
А имя доносившего навеки проклято, и имя то – Иуда.
16.01.2009
Похвала гордыне
Не открывай, гордыня, дверь ко мне, прошу.
Клянусь я в гости не приму тебя на самом деле,
С тобой вдвоем я в абсолютном одиночестве умру,
Да под чужим забором, даже не в своей постели.
Гордыня думает: она умнее всех,
Гордыня осуждает все, на всех кивая,
Гордыня – это против Бога, это – смертный грех,
Гордыня – разрушение, и как же люди этого не понимают.
Гордыня никогда не слушает других,
И никогда нет у гордыни Бога,
«Я жизнь делаю сама, не надо мне других
Дурацких их советов, да еще в мою дорогу».
Я сам – хозяин жизни, а не Бог,
Мне опиум народа, ну, совсем не нужен,
Хозяин жизни – я, я сам себе помог,
Вот с Богом ты, а беден, болен и простужен.
«А я не болен, хоть без Бога и богат,
Имею все, о чем ты и мечтать не смеешь.
Эх! Тоже в бочке Диоген, Сократ,
Учить горазд, а больше ничего ты не умеешь».
Вот жизнь идет, живет в гордыне человек,
Но постепенно замечает, что-то тут неладно,
А что неладно, он не понимает, как на грех,
Что он живет без веры – на душе прохладно.
Ведь если ты гордыней вознесен,
И ставишь выше ты себя людей и Бога,
Ты потеряешь все, что нажил, будешь потрясен,
С гордыней в рубище отправишься в дорогу.
Но как же так, ну, почему, ведь по закону жил,
Подумаешь – считал, что нету Бога.
Гордыня защитит меня, чтоб кто-нибудь не укусил,
Богатство не отнимут у меня, я всех порву у своего порога.
Воистину Господний путь он неисповедим,
И разорившийся гордец не понимает,
Ну, почему вдруг нет семьи, он гол, один,
Стоит в пыли дорожной, и никто ему не помогает.
А потому в гордыне всех он обсмеял,
Не понимал, не ощущал чужих страданий,
Гордынею руководим, он никому не помогал,
Христа распятого не видел ран и истязаний.
Наверняка такой теряет все – ему конец,
Гордец! Закрыта в рай тебе заветная лазейка,
Ты жизнь прожил, зазря «мудрец»,
И этому виной гордыня – ей цена копейка.
05.03.2010
Похвала лести
Елейным голосом шепчи приятные слова,
Которые, ну, так приятно слушать,
– Ты самый умный, ты единственный красавец у меня,
Совсем не лжец – ты самый прямодушный.
И в прямодушие свое поверил он,
Хоть он и лжец, и проходимец от рожденья,
Что Лесть враг искренности позабудет навсегда,
И позабудет, что на глаз кривой, в том нет сомненья.
Лесть существует тем, что впереди имеет цель,
Без цели льстить она тебе не будет,
И если что-то будет не по ней,
Она тебе гримасу скорчит и тебя забудет
Забудет навсегда и матом обзовет,
И позабудет, что всего назад минуту льстила,
Еще и по лицу пощечин надает,
В полицию потащит, в ней такая сила.
Иль называя самым честным на земле,
Лесть не добившись цели, назовет сейчас же вором,
И за ухо тебя поволочет на смех людей,
Чтобы испачкать несмываемым позором.
С другой-то стороны, ну, кто тебя поднимет над землей,
Сказав, что ты известный, самый лучший тенор в мире,
Хотя ты нотки ни одной не пропоешь,
Ну, может быть наедине с собой в квартире.
Ну, Бог с ней, все-таки Лесть лучше лжи.
В сравненьи с завистью не так опасна,
И слушать так приятно Лесть, не чаяв в ней души,
Особенно по пьянке кажется она прекрасна.
Поэтому расправа с Лестью в общем-то проста,
Ты или слушай, иль совсем не слушай.
Ты или слушай, льсти ей иль домой беги, душа,
Заткнувши ватой по дороге уши.
А вообще не надо заниматься в жизни кутерьмой,
Запомни: Лесть – враг искренности, это понимаю.
Не льсти другим, всегда будь честным пред собой,
И встретишь сотню раз грозу в начале мая.
И вообще не слушай Лесть зазря, не поддавайся ей,
А денежки в кармане целые останутся, ей Богу,
Ты искренность и честность встретишь у друзей,
И будет легкой светлой для тебя дорога.
Ты посмотри, с какою льстивою улыбкою цыган
За той копеечкой протягивает вдруг ручонку,
Но ты за льстивою улыбкою почувствуешь обман,
Не дашь, и на лице цыгана злость, проклятия вдогонку.
А Ложь и Зависть – те всегда при ней,
Они с Гордыней вместе проживают.
Четыре эти сущности прекраснейших людей,
Частенько без зазренья совести уничтожают.
Мой дорогой читатель, с льстивым не дружи!
Ведь он наверняка когда-нибудь тебя обманет,
Ты лучше с Искренностью сердце подели,
И на душе твоей намного легче станет.
05.03.2010
К тебе хочу, моя деревня!
Портрет бабушки.
Художник И. С. Попов, 1955 год.
Хочу в деревню – стихом по холсту
Вот забрезжил рассвет над родною деревней.
Началась потихоньку, потайно возня.
И хозяйки с охапкой отсыревших поленьев
К печкам встали, зажегши дрова.
И склонившись к тазам с подоспевшей опарой,
Замесили ко благу для жизни хлеба.
И полоскою рдеющей тоненькой алой,
Засветилися вдруг над землей облака.
Вот дымок потянулся над крышами,
В тишине звонкий радостный крик петуха,
А полоска рассвета все выше и выше
Потянула туманы земли в облака.
Спешит петух приветствовать товарок,
Спросонья крик срывается в фальцет.
Из хлева раздается блеянье баранов,
И сочное мычание коров в ответ.
Стучит, хозяйку умывая, рукомойник,
Уж постепенно зорька на дворе.
Вот предстоит хозяйке утренняя дойка,
Чтоб молоко парное было на столе.
В другой конец села прошел пастух неспешно,
Змеею волочится кнут, он кнутовищем на плече,
А кирзовый сапог не поднимает пыль известно,
Пока роса лежит и на траве, и на земле.
Скрипят калитки и ворота, открываясь,
И с нетерпением, мыча, на улицу выходит скот.
И солнце, от верхушки леса отрываясь,
Определяет время то, когда восход.
Ленивые собаки лают на скотину,
Им тоже хочется побегать по полям.
А скот проходит мимо горделиво,
И цепь толста, да и нельзя туда.
Какой же разнобой в том деревенском стаде,
Хозяйские характеры и нравы в нем всегда.
Одни драчливые, мычливые некстати,
Другие молчаливые, спокойные проходят на поля.
Цветов смешение, пород и роста,
Вон маленькая козочка зажата средь коров.
А вон баран какой-то пегий, вон коза в полоску,
Ну, армия Наполеона при разгроме, хохочи до слез.
Ну, вот позавтракали муж и дети.
Теперь пора хозяйке браться за дела,
Она ответственна за все на свете,
Должно быть в доме хорошо, а если плохо, то беда.
Ведро воды и тряпка, и подол заткнут за пояс,
И на коленки круглые встает она,
Прогнувшися в спине, трет половицы, поправляя волос,
Который выбился из-под косынки – красота!
Тихонько тикает настенная кукушка.
Муж на работе, дети в школе – трели соловья.
Труды пока окончены, и глядь – подружка,
Там у забора появилась – поболтать пора.
Все повторится в деревеньке снова от полудня.
Работа неустанная на огороде, детвора
Пойдет в другую сторону почти до новолунья,
Так тыщи лет в трудах, в заботах, как всегда.
Я б все отдал, хоть золота телегу,
Ей Богу, я не вру, и не лукавлю Господа
За теплую краюху аржано́го хлеба,
К нему впридачу да парную кружку молока.
Но пропадаю я средь городского шума,
И городской ненужной и губя́щей суеты.
А голова моя заполнена раздумьем,
О, где же ты моя деревня, где же ты?
15.03.2010
Деревня
Сыну Георгию
Как мне хочется попасть опять в деревню,
Деревенский в городе – всегда не городской,
Бесконечны сны о босоногом детстве,
О кормилицах, бредущих в те поры на водопой.
Вы, цветные сны, о детстве дивном,
О воришке маленьком, забравшемся в сады,
Сене скошенном да с запахом полыни
И одним разгрызом яблок недозревшие плоды.
На дворах и на гумне кудахчут куры,
Перестуком горделивым бродят петухи.
За деревней на закатной горке
Вечеряют и покуривают пастухи.
Полукружьем солнца высвечена вся деревня.
На дороге от прогона пыль стоит столбом.
Воздух стуком оглашается тележным,
Ржаньем жеребца и понуканьем пацана на нем.
Слушай, в предзакатной полудреме
Перекрут коловорота от колодца слышится тогда,
Бабы делятся о жизни, муже, детях, о работе.
Сон, приснись мне, ну, приснись хоть иногда.
Ну, приснись, как на скамейке бабы,
Семечки лускуя – с этим не шуткуй.
На округ где солнце, тихо опускаясь,
На гроздях рябины оставляет нежный поцелуй.
А река в деревне – радость детства.
Омутами крутится поверх вода,
А на дереве петлей завязана веревка,
Ты раскачивайся – кувырком туда.
Там на дне в тиши лежат большие камни,
А под камнями не слышна рачья суета,
Головли лежат под берегом откоса,
Окольцуй руками – вытащишь тогда.
Там тончайшей вязью на воде кувшинки,
Синей просинью трепещут крылышками стрекозы,
Берега покрыты розовою кашкой,
Собирают взятки тучные шмели.
Плеском, брызгами и хохотом, ребячьей суетою
Переполнены речные в ивах берега.
Ну, позволь судьба, чтоб мне опять приснилось
Детство невозвратное мое, те времена.
Вот и наступило время дремоты – затишья.
Над туманной пеленою – бледная луна.
И мои года отсчитывает из лесу кукушка.
«Эй, кукушка! Досчитай до ста!»
Вот пропел последний петушиный крик,
Вот луна взошла и светит на дорогу.
«Ночь темна, пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит» [9] .
Начинают гаснуть по избам окошки.
На заборах сохнут чугунки,
Трехлитровых банок ряд и плошек,
И в лукошках позабытые грибы.
Вот проходит деревенский тот неугомон,
И тумана пелена над тихою рекою,
Опускается на деревеньку сон,
Не могу налюбоваться этой красотою.
Ой, деревня, я по жизни пробежал полмира,
И не встретил я нигде и никогда
Юности моей неповторимой,
Трели соловьев доносятся ко мне издалека.
11.04.2009
Воспоминание
Как мне хочется встретиться, дорогая, с тобой!
И вернуться так хочется к той мечте голубой,
Той, что в детстве осталась, распростилась со мной,
В дом родной, тот со ставнями над ленивой рекой.
Там, где тонкая яблонька, где рябина стоит,
На скамеечке бабушка на дорогу глядит,
Вот пастух возвращается, вечерком холодит,
Там кормилица с радостью у порога мычит.
На гумне ветром веялка, вся в полове гремит,
И отборной пшеницею все кругом золотит,
Уж гора с председателем голова к голове,
Пьяный конюх валяется на помятой траве.
Лопуховой дорогою, где крапива стоит,
Там со внучкою дедушка на рыбалку спешит,
Там, где в логах запрятана, тайно речка блестит,
Там, где щука за камнями карася сторожит.
Вот взошла над туманами сторожиха Луна,
Над родной деревенькой слышен крик петуха,
Вот уж гаснет таинственно избяной теплый свет,
Соловей трелью щелканной присылает привет.
Засыпает тихонечко дорогая земля,
Сердцу милая, близкая ты моя сторона,
Ой, деревня, родимые мне поля и луга,
Засыпай потихонечку, завтра будет заря.
Где-то трактор работает, пашня ждет семена,
Чтобы новыми всходами разродилась земля,
Разродилась бы новою первозданной красой,
Расцвела бы красавицей в синеве голубой.