Избранное
Шрифт:
09.12.2010
Ходок
В Париже двести лет назад жил гражданин Видок,
Он полицейским был – грозой бандитов, чистая ищейка,
По темным и опасным переулкам был Ходок,
Попался вор – его на гильотину, чтоб поправил шею.
Сам бывший уголовник был Видок.
И из таких же бывших воров сколотил он группу,
На службе у полиции он против криминала был Ходок,
В Париже ты ограбил иль убил – у Видока ты будешь трупом.
Прославился и в префектуре занял высший пост,
Ведь даже Пушкин пару раз о нем в стихах исполнил.
А парижане на могилу Видоку несут букеты белых роз,
И даже я в стихах о Видоке вдруг вспомнил.
А Фритьоф Нансен – разве не был он полярным Ходоком,
На брюхе проползал по всем торосам,
Из всех, кто к полюсу стремился – впереди всех он,
Соперников своих оставил с носом.
За соболем и белкою в тайге ходили ходоки,
И шкурами добытыми жену, детей кормили,
Да что тут говорить, аж к Ленину пришли,
Ты видел на картине оборванцев, пересекших всю Россию.
Ходок – какое редкое, и емкое, и чисто русское словцо!
За ним огромный скрытый труд, я это точно знаю,
Среди бесчисленного их количества немало храбрецов,
А для прекрасной половины мира —
сплошное огорчение, я это понимаю.
Тебе не к полюсу пробраться или соболя добыть,
Иль белку в глаз – здесь дело похитрее,
Намного потруднее, чем бандита захватить,
Здесь потрудиться надо так, чтоб бросилась тебе на шею.
Какое там! Не то, чтобы лодыжку показать,
Бывали времена – носочка туфли не покажешь,
А как пробраться к цели – ну, стесняюсь, как сказать,
В каких трудах и в поте – просто не расскажешь.
Да что! От туфельки носок – ведь замужем она,
Она ведь, как броней, не только ворохом одежды вся закрыта,
А честь ее, а дети малые, друзья, молва,
Преграды, ох преграды ходоку —
вся жизнь его опасностями перекрыта.
А собственная сторожиха – старая добротная жена,
Она с тебя, сердешная, ну, почему-то глаз не сводит,
Как надо изовраться – ведь не отпускает никуда,
Скорее новенькое что-нибудь изобрести,
а час свидания подходит.
Какой Коперник, Ньютон иль Эйнштейн,
Со слабеньким своим умишком вовсе не додуют
Как изловчиться, чтобы опереться на кронштейн,
Который алиби твоим перед женой железным будет.
Ведь в жизни ты испробовал почти что все,
Мюнхгаузен перед тобой склониться должен,
Немыслимые ложь и враки – все теперь не для нее,
Которые ты можешь применить,
чтоб выход был возможен.
Что совещание
Вон телефончик – может вдруг проверить,
Командировка иль сердечный приступ – не ново,
Что полечу в Дубай иль лягу я в больницу, не поверит.
Ходок, скорей включай же голову свою,
Ты будь компьютером в возможностях необозримых,
О Господи! Пошли мне ложь последнюю мою,
Ведь ждет она меня в кафе, я там, в мечтах неповторимых.
Ну «сукин сын», придумал я, друзья – ура, ура!
На телевиденье сегодня об ученых передача,
Там должен выступить сегодня непременно я,
А ты сиди за ящиком, смотри, а то сорвешь удачу.
Следи, не отрываясь, и канал не пропусти,
С восьми до десяти – гордиться будешь мужем,
Как жалко, не могу тебя без пропуска на студию везти,
К приходу моему готовь-ка вкусный ужин.
Приду, скажу, что «кинщик» заболел,
На студии испортилась аппаратура,
Ну ладно, все переживем, ведь впереди так много дел,
Ну, не расстраивайся и не плачь – не будь ты дура.
Вот так из года в год – по женщинам, и врет, и врет,
А у жены от этого вранья отвисли уши,
Ну, а ходок – его не остановишь, он вперед, вперед,
Раздеть, разуть и уложить в постель,
плевать, что будет хуже.
Эх, Казанова! Сколько ты трудов и пота положил,
Чтоб кончик туфельки тебе вдруг показали,
Ведь в наши времена девицы полуголые —
а может, без «дезу»,
Чего там с ножки начинать —
повыше сразу – все «окей» – не знали.
Как жалко, миновали золотые времена,
Когда в притворной скромности девицы утопали,
Но тайна там в какой-то степени была,
И чем окончится любовная игра, там обе стороны не знали.
Как жалко, что не Ницше я, друзья,
Такие уж дела в новейшем двадцать первом веке,
Все стало сереньким и простеньким – ну, донельзя,
И души измельчали, к сожаленью, в человеке.
Хочу сказать я напоследок уважаемому Ходоку,
Не связывайся никогда с женою генерала,
Он вынет пистолет, и что ответишь в голом виде ты ему,
Ведь славное оружие твое в сравненье
с пистолетом так ничтожно мало.
О, женщины, ведь ваша неизбывна красота,
Ведь в вас заключены все прелести на свете,
Ведь ваши милые вещички при себе всегда,
А Ходоки уж постараются добыть их для себя – заметьте.
О, женщины, не злитесь вы на мужа никогда,
Что он заметил прелести не ваши, а другие,
Другой мужчина одарит вниманьем вас наверняка,
А для своей жены он будет Ходоком,
и неизбывны времена такие.
21.11.2009
Воспоминание о Искии
Воспоминания о Искии
Виктору Ерофееву
О, Иския, – белейший твой песок
Лазурным морем словно оцелован,
И солнца льющийся поток,
И невозможной смесью красок глаз наполнен.
Вот улица центральная твоя,
Красавица с названьем VIA ROMA —
Азалии цветущие и иностранцев праздная толпа —
И в этом итальянском флере чувствуешь себя, как дома.
Кафе эспрессо тонким запахом манят,
И Тратории выкладкой невероятною волнуют,
И свечи за витринами таинственно горят,
Собаки под ногами мирно спят, волна песок целует.
Открыты двери «Кьезы» – служба, пение и голоса,
И море под луной шуршит прибоем.
Ты в порт сверни налево, и откроется такая красота:
Там яхты нежно прижимаются, целуются с волною.
А справа – рестораны с выкладкою аппетитной в ряд,
А слева – полировка яхт с начищенною медью.
На блюдах ресторанных рыбы с осьминогами лежат,
Серебряные чаши, переполненные льдом со снедью.
И вдруг, как в унисон, под тихий ласковый прибой
Взрывается волшебный звук Бельканто,
А это гитарист волшебною струной
Затрагивает дух Италии бессмертного таланта.
Сидишь и слушаешь, а звук такой живой,
Душа твоя волнуется, душа трепещет.
Тут праздник жизни, здесь ты не чужой,
И море ласково под лунною дорожкой блещет.
Ювелирный магазин «Иския». Эта собака ждала нас 150 лет и теперь живет у нас в доме. 2006.
Ты, как Лукулл, с друзьями за столом:
Прошуто с дыней, Фрутти мисто маре,
И устрицы свежайшие с лимоном и со льдом,
И гамбери и моцарелла, литрами вино, и ты в ударе.
Под светом ресторанных ламп, в тиши ночи,
Напротив, где-то метра за два на воде качаясь,
На нижних палубах пируют богачи,
Бесплатно неаполитанской песнью наслаждаясь.
Там вист и покер смирненько снуют
На яхте белокрылой с легкою осадкой,
И кельнеры из ресторанов блюда подают,
И пенная волна прибоя в уши песнью сладкой.
На следующий день в потоке солнца золотом
Идем наверх по нашей VIA ROMA.
Там с левой стороны под золотым крестом
Венчаются молодожены, осененные церковным звоном.
Пред церковью толпа, шикарные машины ждут,
Когда молодожены свой обет великий примут,
И под аплодисменты зрителей к ним подойдут,
А те, кто в церковь не попал, их поцелуют и обнимут.
Идем по VIA ROMA, позади оставив торжество,
Толпа людей вся в разговорах и духах проходит мимо.
Вот слева ювелирный: за витринами есть все,
Что женщину притягивает непреодолимо.
Брильянтовые драгоценные волшебные колье,
Часы «Картье» со вставками из изумрудов,
А кольца, кольца, словно как во сне —
Здесь все, что нужно для красавиц белозубых.
Немного дальше антикварный магазин.
Я на витрину посмотрел, и в обморок упал, похоже:
Там на коне, примерно 50х60, средневековый господин —
Таких с другими я не видел непохожих.
Все это можно купить только на острове Иския. Работа флорентийцев. Этот конь ждал нас 200 лет и, наконец, попал к нам в дом. 2005.
Наверное, он важным был послом,
И левая рука, с накинутым плащом, в привете,
И розовая шапочка, украшенная страуса пером,
И стрижка под каре под шапочкой прелестной.
Струёю, льющей из-под синего плаща,
Одежда желтая рубашкою одета,
А в правой повод держит от коня,
На поясе мешочек с золотом надет при этом.
А на ногах скроенные из кожи чоботы, друзья.
Сидит он на попоне, золотом покрытой,
Как будто говорит приезжий: «Здесь я, господа,
Встречайте, папский я посол, я с Грамотою именитой.»
А конь не вздыбленный, как конь Петра,
Он подустал в дороге, кушать хочет,
Он мордой вниз и щиплет траву со двора,
В коленях ноги подогнув, нелеп. Весь двор хохочет.
Он не военный конь, причесанная грива у него,
Заплетена в чудесную косу игриво и красиво,
А сбруя в золотых кистях – ему же все равно,
Ему бы травку пощипать, которою природа наградила.
В нем все естественно, рельефны мускулы на нем,
Любая жилка, как живая, в теле бьется.
Флоренция – искусство вечное огнем
Всю душу освещает, в сердце остается.
Какой же флорентийский скульптор сделал эти чудеса
150 назад? Я больше, к сожалению, о нем не знаю.
Обычно на миниатюре скульпторы не оставляют имена.
А жалко, лучше бы оставили, чтоб вспоминали.
При взгляде на соседнюю витрину обомлел:
На пьедестале белая левретка возлежала,
Та быстроногая и легкая, как птица, за витриной – не у дел,
Левретка, что извечно во дворцах живала.
У каждой из двенадцати дворцовых тех собак
Теперь надгробья в бывшей Пруссии, в Потсдаме.
Любимцы короля, ведь не за просто так,
Сидят собаки королевские на пьедестале.
Очаровательная мордочка, смотрящая вперед,
И лапки тоненькие друг на друге грациозно,
И сложенные лапки задние, и хвостик наотлет —
От статуэтки глаза оторвать нам было невозможно.
Какие ушки у нее, ошейник и глаза,
Какой изящной красоты осанка!
Смотрел я на жену, она смотрела на меня —
Мы оба поняли, не обойти приманки.
А мы хотели 3 недели отдохнуть
На Искии, под солнышком понежиться и покупаться.
Спросили о цене – взяла нас жуть и грусть:
Придется с половиной денежек расстаться.
Расстались. Отпуск вдвое сократили мы,
Зато потом на Искии не раз мы были,
А дома не отводим глаз от этой красоты,
Что флорентийские художники нам подарили.
Я замечаю краем глаза иногда,
Как по утрам, нет-нет, а проведет рукою
По статуэткам тем прелестным нежная моя жена,
Как бы здороваясь с искусством с тем, что жизнь делает другою.
07.12.2009
Ischia
Жена и сын. Фото 1977 г. Таков был транспорт на Ischia.
Непонятная душа
Как в душу заглянуть мне бытия
И в сущность мной Италии любимой?
Она – не ресторана дверь стеклянная, друзья,
Толкнул, и вот внутри, все разглядел, родимый.
Вот если бы в Италии когда-то появился я,
Как там, родился я в заснеженной России,
Таким вопросом вообще не занимался б никогда,
Мне было б все известно, а не так, как ныне.
Попав на родине хоть в самый затаенный уголок,
Или в забытый скит, затерянный в Сибири,
Или в Москве, ну, может, олигарху на порог,
Я знаю, что такое русский человек в России.
Его я знаю в самой-самой потаенной глубине,
Души его извилистые тайны и не тайны.
Ее я знаю в клевете и правде, и нужде —
И над разгадкой этих тайн не буду биться я отчаянно.
Но как же вникнуть в суть кого-то из неведомой страны?
Как разгадать его чужую душу, как ее увидеть в яви?
О чем он мыслит, думает, прощупать изнутри
Все то, что скрыто в нем в падении и славе.
Когда я попадаю в Рим, то в изумлении стою всегда,
Когда оказываюсь в центре Рима – Палатине:
От зданий стенки да колонны лишь остались, а какая красота
В колоннах падших под ногами воплотилась.
Бессмертный дух гигантов – он дошел до нас и жив в веках
Для нас, таких чудовищно безвкусных,
В творениях архитектуры, в тех поэмах и стихах,
В преданиях древнейших и изустных.
Ну, кто бы плакал по теперешним-то временам, издал бы стон,
Когда бы новый Герострат поджег нелепейшее зданье?
Ему бы не проклятья – это не афинский Парфенон,
Ему бы ноги целовать, ему бы благодарность да признанье.
Ах, сколько этот новый Герострат, исчадье ада, навредил,
В теперешние времена в Италии почти что повсеместно
Заводы, фабрики построил, нефтью землю он залил,
Он треть Италии загадил —
погляди, помойки в уголках прелестных.
Конечно, самолеты строят, корабли, моднейшую одежду шьют,
Но мусор вкруг себя везде как будто не они бросают,
И неаполитанцам горы мусора прохода не дают,
А крысы, видел сам, за пятки их хватают
Италия живет вся в основном на старом багаже,
Развалины почти не реставрируются, и,
мне кажется, что этого не будет, К природе,
Богом данной, попривыкли красоте,
Ведь если не опомнятся, вся жизнь в помойке их пребудет.
Зачем я головой об стенку бьюсь,
В душе любимой мной страны копаюсь?
Ну, ничего я в этом не добьюсь,
Пока о чем я догадался, не признаюсь.
И я признаюсь, что домыслил по пути,
Что Парфеноны, Колизеи не растут у Лукоморья,
Собор Петра и Павла на Чукотке не найти,
Что колыбель гигантов – Средиземноморье.
Чудесные народы в странах, порассыпанных по всей земле.
Народ – конгломерат: хороших и плохих везде хватает.
Но райской той природы не найдешь нигде,
Той, на которой грек иль итальянец проживает.
Ведь если бы господь когда-то в древности решил
На территории немецкой греков, итальянцев поселить навеки,
То красоты он этой никогда не получил,
А только чистоту, порядок, дисциплину в человеке.
Поэтому божественной рукой он чудо разбросал,
В Италию и Грецию он бросил то живительное семя,
То, из которого немыслимою красотою мир восстал,
Которую щадит и разрушает беспощадно время.
Так будь благословенна в памяти ушедшая страна,
Которая выстраивает красоту и собственной рукою разрушает.
В ней люди все могли, а что от веры отошли – беда.
Без веры что-то делают, а что – не понимают.
09.01.2010
Площадь Сан Марко. Фото 2001 г.
Венеция
Венеция, какое это волшебство в веках звучит,
Волшебным звуком – перестуком сердца отдается,
О, встреча, встреча, что теперь она сулит?
И сердце вдруг мое так часто отчего-то бьется.
Венеция, тебя в веках уж никому не повторить,
Великим ренессансом и барокко льется, льется.
И встречу с ней тебе никак не отложить,
И если есть возможность, встретиться придется.
В Венецию спеши, мой друг, спеши,
В Венецию приехал ты – нужна теперь ремарка:
В венецианское проникнешь сердце ты,
На площадь знаменитую Сан-Марко.
Бери гондолу, если деньги есть,
И сладостную встречу скоро ты обнимешь,
Тебе не до того ведь будет, чтоб поесть,
Духовную там красоту, как пишу, ты воспримешь.
Вчера я был в Венеции, и это был не сон.
В гондоле я сидел на Гранд Канале,
Под плеск весла, где Дожей высится дворец,
Туда, где сказочные церкви куполами засияли.
Дворцы на Гранд Канале из воды восстали,
Дворцы в зеленоватой глубине, стоящие по сторонам,
Торжественно и тихо мимо проплывали,
И гондольер тихонько ритму гребли подпевал,
И было так, пока мы к площади Сан-Марко не пристали.
Пристали. По пяти ступеням вверх иду.
Теперь я в сердце города, волнения не скрою.
Гондолы здесь, качаясь, целуют мол,
Объятый теплою венецианскою волною.
Мозаики изящность, врезанную в стены красоту,
Семисотлетней давностью глаз поражает,
Изящность линий, льющихся венецианскою волной,
Строения из раннего средневековья ожидают.
Выходишь на Сан-Марко между двух колонн,
Где раньше проводились беспощадно казни,
На них вознесены святые, смотрят на тебя,
Тебя уж не казнят – ты избежишь напасти.
Сто семьдесят длиной и восемьдесят шириною,
Заложена аж в тысяча четырехсотом памятном году,
Наполеон назвал ее красивейшею комнатой Европы,
Красивей нет картины, я в стихах её не опишу.
А замыкает все собор Святого Марка,
Чрез площадь манит нас неописуемою красотой:
Беллини, Копельяно и Карпачо расписали,
Оставлен для потомков гениев рукой.
А справа, слева площадь обрамляют магазины,
В аркадах спрятаны – от золотых изделий ломятся они,
Тончайший вкус, тончайшее искусство.
Имеешь деньги – с удовольствием плати.
На площади с утра толпятся тысячи туристов,
От вспышек фото аж светло, мой друг,
И Кампанелла сверху вниз глядит невозмутимо,
Наверно, вспоминает сотню лет назад, когда упала вдруг.
Оркестры в арках вальсы Штрауса играют,
Американцев музыку сороковых годов,
Туристов там накормят и напоят вдоволь,
Коктейльчик – на тебе, пивко – плати, готов.
Душа твоя сыта всей этой красотой теперь!
В Венеции нет улиц параллельного раскроя,
Поэтому от уголков витиевато пролегли
Кривые улочки все в ресторанах с вкусною едою.
Идешь по улочкам, плечами задевая стены,
А колокольный звон звучит над головой,
И выкладкой морской ты удивлен безмерно,
Ну, ничего, терпи и наслаждайся там едой.
А вот и он, «До Форни» ресторанчик:
На входе в золоте и полировке попадаешь в рай.
Тебе все рады, улыбаются, приветствуют безмерно.
И устриц, разностей морских заказывай и не скучай.
И этим вечером так нагуляешься ты вволю,
«И сыт, и пьян, и нос весь в табаке».
Ты с удовольствием плати за ужин щедрою рукою,
И с легкою душой кати гондолой по воде.
А как же вечер проведешь без знаменитого «Бельканто»?
Ты в лучшем в мире «Даниэло» вечер проведи,
Тебе споет певец «Фемину», «Катену», «Реджинеллу» —
И если дальше слушать хочешь – попроси.
Ты там сидишь и попиваешь из хрустального бокала,
Мурашки от «Бельканто» на руках и на твоей спине,
Ты ощущаешь вкус Италии бессмертного таланта,
Ты долго будешь слушать эту музыку во сне.
Вот этот «Даниэли» посещали все, кто знаменит:
Порог его переступал Наполеон, и Моцарт, и Сальери,
Чайковский, русские цари – всем вход открыт.
И я случайно там с семьёю побывал на самом деле.
Прощай, Венеция, до будущей весны,
Тебе слуга я верный, неизменный,
Приеду вновь к тебе, красавица моя,
Уеду красотой твоею вдохновенный.
25.03.2009
Четыре времени года
Весна. Картина художника И. C.Попова, 1955 год. Весна-весна! Радость души, приходи поскорей!
Весна – весна
Весна, в волненьи кровь, в волнении душа.
Откуда? Почему такое скрытое волненье?
Со стороны не видно, как колышется волной она,
Вселяя в человека радостное жизни вдохновенье.
Лежат снега, трещит мороз. Под ним промерзшая земля.
Она промерзла, как душа у человека.
Ведь в холоде земли не прорастают семена,
Они не прорастут зеленою травой от века к веку.
Но вот пришла волшебница – весна,
Мы не замок, она не ключ, что в дверь вставляют.
Однако как-то открывает вдруг души замок она
И входит в нас, все заполняя, радостью сияет.
Капель вызвенивает тишь, росой на веточках блестит,
Весна гормоны человеческие к свету вызывает,
И легкой птицей в синеву душа летит,
Весна любовь рассеивает вкруг себя, границ не зная.
Растаивает снег, со звоном рвется лед,
Вдоль тротуаров пенные ручьи стекают,
Кораблик белый, детскою рукой запущенный, плывет,
И воробьи чирикают, от радости забот не зная.
А голоса людей, притихшие от холода зимой,
Намного громче, веселей, по тротуарам пробегают.
И кажется, гудки машин намного звонче той порой,
Как будто и машины чувствуют весну, все понимая.
Какая Божья справедливость нам дана
Что нам он разделил погоды на четыре части.
В сравнениях ведь истина находится всегда,
Он жизнь создал из четырех частей, чтоб избежать напастей.
Смотрите, рай есть на земле, и нам он дан.
Тропические острова с температурой идеальной.
Но не родился там Гоген или Сезанн,
Там места для рождения великих не было буквально.
В Норвегии с морозом, льдом, родился Григ,
А в средних полосах Бетховен и Чайковский.
Художников великих взгляд без перемен бы сник,
В природе все меняется, а не менялось бы, не пел Высоцкий.
А осень для великих тоже хороша,
Та пушкинская Болдинская осень.
Как странно, в это время пела у него душа,
Ведь сквозь унылый дождь ты не дождешься неба просинь.
Зима, искрится бриллиантом снег,
Бывает солнцем залиты снега, тогда зима прекрасна.
И много детских радостных смеющихся утех —
На санках и на лыжах, на коньках, они ведь не напрасно.
Но все же воспоем мы гимн Весне!
Недаром там на боттичелевской картине
Прекрасных граций сонм на ней везде
Великим гением изображен, на ней весна поныне.
И пусть пребудет та весна, тот божий дар для нас,
Когда петь хочется и радоваться жизни.
Когда проклюнулся подснежник, ведь весна сейчас.
В ней расцветает все для каждого в своей отчизне.
И пусть пребудет вечная весна в душе у нас,
Не надо хмуриться, давайте улыбаться.
Нам наслаждаться жизнью лучше каждый час,
И быть нам радостней при помощи весны стараться.
А ну, слезайте с зимней печки! Прочь! Долой!
В весну! В весну – очей очарованье!
Ныряйте без сомненья и без страха с головой,
И глаз от вас красавицы не отведут, и не оставят без вниманья.
22.01.2010
Лето
Босиком, босиком по траве муравленной
Ты июльской порою к речушке спешишь,
Над тобою синь неба в окружении чащи зеленой,
Ты вприпрыжку бежишь, сам с собой говоришь.
Лето. Алла на лодке. Картина худ. Корнышева. 1960 год.
Обувь прочь! Нет препятствия между тобой и землею,
Каждый камушек чувствуешь под ногою своей,
Вон река тихо плещет внизу бирюзовой волною,
В сердце тихая радость – чу, поет соловей.
Вот круги на воде, посмотри, возникают.
Над осокою острой стрекозинные крылья шуршат,
Водомерки скользят, над водой ивняки нависают
И стрижи быстрокрылые над тобою свистят.
Тишина и покой, земляника глядит по оврагу,
Манит глаз твой своею красой – краснотой.
Шмель над взяткой трудится, толстячок – бедолага,
Голубей воркованье раздается из леса порой.
Полдень. Хохот и шум над вознею ребячьей.
Освещаемый солнцем лес стоит над рекой,
И табун лошадей поспешает с толпой жеребячьей,
Пастухом подгоняемый на водопой.
Грудью кони речную волну раздвигают,
И до храпа в нее с подсаном на спине,
И от счастья мурашки по спине пробегают,
А тебе, городскому, все кажется это во сне.
В том малиновом рае, августовском невиданном,
От жары задыхаешься в этом сладком раю.
Ведь недаром и звон колокольный зовется малиновым
В честь той ягоды нежной и сладкой, о которой пою.
Вечереет, земля вся укутана темноты покрывалом,
Так тепло, хоть постель из травы шелковистой стелить.
Над тобой небо звездное пораскинулось, как одеяло,
И как хочется сердцу с любимою счастье делить.
Ой ты, лето мое! Ой, деревня, родная деревня…
Бесконечную жизнь мне бы с вами прожить,
Но жестокая жизнь предложила кочевье,
И мне вас, дорогие, с суетой городскою делить.
Но урывками все же я к тебе приезжаю.
Вольной грудью дышу, и свободою не надышусь.
Ощущением счастья тот мир облекает.
Подожди, скоро снова с тобой обнимусь.
23.01.2010
Осень
О, сень лесная, бабье лето! Слышу тишину.
Сквозь желтую листву последние лучи струятся.
И в сите солнечных лучей я вижу красоту,
Ту красоту, которая вдруг заставляет волноваться.
Осень. Картина худ. Попова. 1955 год. Известный русский художник. Умер в 1970 году.
Зима не украла́ еще осеннюю лесную тишь,
И тихий дождь листвой, так желтый лист тихонько облетает,
А под ногами мягок и зелен брусничный лист, и ты молчишь.
Вокруг разлито столько красоты!
Осенний лес – он просто потрясает.
Среди зеленого палитра красок разлита,
А это красками последняя осенняя листва себя рисует.
Лисичек желтые поляны, вдруг груздей семья
И мухоморы красные все в точках белых – все тебя волнует.
В лесу неслышная какая-то особенная суета:
Все трудятся, запасы на зиму так пригодятся.
Смотри-ка белочка стрелою шишки понесла,
А белый гриб сушеный, ягодки не пропадут, не завалятся.
И наполняется лукошко той грибною красотой,
Которую мы видим лишь в волшебной сказке.
И смесь вкуснейших красок ты несешь с собой.
К грибочкам маринованным что нужно? Не нужна подсказка.
Осенний лист шуршит тихонько под ногой,
И лету уходить не хочется, я вижу.
Как будто бы оно не хочет сдаться пред зимой,
Такой осенней красоты я долго не увижу.
Прощай, прощай… Но дай надежду мне,
Что после лета ты придешь к нам снова.
Нам щедрость и блистательную красоту подаришь не во сне,
А наяву подаришь вместо времени былого.
С друзьями за столом тебя я буду вспоминать.
Вкуснейшие твои дары, ведь вовсе не случайны.
О, осень следующая, подари мне их опять,
Ведь к водочке грибочки так вкусны необычайно.
Одежда осени, в отличие от лета, из дождей,
Но это не причина, чтоб не улыбаться.
Открой зимою баночки с вареньем и чаек попей,
И в вихрях снежных за окошком осенью ты будешь наслаждаться.
24.01.2010
Зима
Читаю так: «Бразды пушистые взрывая», —
То о зиме писал великий наш поэт.
Писал он о «кибитке, что несется удалая,
Взметая за собой пушистый снег».
Сто девяносто лет уж позади.
Из дома в Австрии смотрю в окно зимою.
Как будто тот же мальчик, «в санки Жучку посадив»,
Играет во дворе с австрийской детворою.
Зима, зима…. Сияешь ты такою белизной.
Она не одноцветна в красочной палитре.
Ты отражаешься на пиках гор сиреневою синевой,
Как бриллианты в королевской митре.
Как люди радуются снежной той поре,
Когда на лыжах и на санках с гор спускаются отважно,
Когда мороз узором радует нас на стекле,
А в доме и уютно, и тепло, а что трещит снаружи, это и неважно.
Зимою под собой зеркальный лед
Скрывает летнюю голубизну воды бронею.
И, на коньках скользя, ты чувствуешь полет,
Его не ощутить тебе другой порою.