Избранное
Шрифт:
Слушая рассказ старого учителя, Иван Мравов вспоминал, как в детстве стояли они тут, обступив его, как он водил их по тропам истории, неожиданно прерывая себя возгласом: «Я вам уши пообрываю! В чем дело?» Кто-нибудь из девчонок жаловался: «А мальчишки нам жуков за шиворот пускают!» Мальчишек больше интересовали вытянутые девчоночьи шеи, чем история… Всех жителей села провел старый учитель по холму Илинец, и все до единого в школьные свои годы окидывали беглым взглядом историю здешних мест.
После исторического введения старый учитель обратил внимание Амина Филиппова на то, что, прежде чем приняться за раскопки,
— Там мы уже рыли!
Похоже, не осталось тут ни единого местечка, где бы они не рыли.
Оба безусых-безбородых и человек с фибровым чемоданом со сломанными замками, посоветовавшись, открыли чемодан и показали учителю измятый листок с арабскими письменами, изогнутой чертой и маленьким, с пуговицу размером, кружочком. Их интересовало, имеют ли эти чертежи и надписи какое-то отношение к холму Илинец. Учитель внимательно осмотрел листок с обеих сторон и сказал, что эти письмена ему незнакомы. Тогда Амин Филиппов велел вынуть большую карту, кладоискатели пошарили в одном из мешков и извлекли оттуда свернутую трубкой бумагу. Амин Филиппов развернул ее. Это была очень старинная карта, порванная, заклеенная, дорисованная химическим карандашом и пришитая на кусок холста, чтобы не рвалась дальше.
— Откуда у вас эта карта? — спросил учитель Славейко.
— Она у нас испокон веку, — ответил Амин Филиппов.
— Похоже, дорогая и старинная! — покачал головой учитель и стал разбирать надписи на карте. Он присел на корточки, разостлал карту перед собой, поворачивал ее то так, то эдак и прослеживал бесчисленные изогнутые линии и всякие стрелки, пытаясь разобраться в их сложном переплетении. Кладоискатели тоже склонились над картой, притянутые ее магнетической силой. Взглянул на карту и сержант, карта была ему непонятна, все надписи на ней были латинскими буквами. Учитель Славейко дважды подымал глаза от карты и взглядывал на милиционера, и оба раза Иван Мравов замечал в его глазах гнев.
— Трудно разобрать, — сказал учитель Славейко, продолжая изучать карту. — Подобные карты или копии с них, возможно, имеются в историческом музее. Они — еще со времен царя Ивана Шишмана, их изготавливали старые монахи, помечали на них святые места и места нечистые, а возможно, и те, где спрятаны деньги или священные книги. Мне эти графические изображения непонятны. От прежнего здешнего игумена, мир праху его, я слышал о таких графических изображениях, он даже говорил, что такая карта есть в монастыре, но он ее никогда никому не показывал. Игумен умер и, надо полагать, унес тайну этой карты с собой.
Учитель поднялся, кладоискатели тоже. Они ошеломленно смотрели на него. Непонятная карта лежала у них в ногах — раскрытая, в каких-то пятнах, закапанная воском от свечей, в разводах слов и линий, таинственная и туманная, как черная магия.
— Все, что написано на бумаге, рано или поздно
Амин Филиппов снова скатал каргу в трубку.
Позже учитель с возмущением говорил Ивану Мравову:
— Уши оборву этому мошеннику из монастыря! Бог весть, сколько он содрал с этих невежд за карту, где обозначены морские течения, ветры и зоны безветрия в Атлантическом океане! Ну как им сказать, что их надули? Да если и сказать, они не поверят!
Иван Мравов съехал на велосипеде по склону, решив завернуть в монастырь, сказать монаху, чтоб забрал свою карту назад, и уж после этого постучаться в дом к Матею. По дороге он встретил хозяина заблудившейся овцы, пасечника, у которого улетел пчелиный рой, пастухов со свиными хвостами, что пришли за справкой в ветеринарную лечебницу. Они сказали сержанту, что хвосты у них уже «того-этого», но еще денек они подождут, хозяин пропавшей овцы собирался заглянуть еще в два-три загона, проверить, не попала ли его овца в чужую отару; только пасечник, у которого улетел пчелиный рой, не знал, как ему быть дальше. У всех у них проснулся интерес к раскопкам римских развалин, и теперь они с опозданием шли поглядеть наконец, как ищут клады и вправду ли туда пригонят припадочную козу. Сержант сказал им, что козу пригнали, она улеглась на развалины и кладоискатели уже начали там копать. Мужики заторопились, как бы чего не пропустить, а Иван Мравов поехал дальше, в монастырь.
Первое, что он увидел в раскрытые двери церквушки, была туповатая девка и ее ведьма мать, обе стояли на коленях перед алтарем, а над ними возвышалась фигура монаха. Он читал ровным голосом раскрытую книгу, голос его глухо бился о темные своды церкви. Девка зашевелилась, старалась привлечь внимание монаха, но тот и не поглядел на нее, продолжая читать ровным голосом, целиком поглощенный книгой. Девка таращилась то на него, то на смутные силуэты святых, но больше все-таки поглядывала на монаха и время от времени облизывалась.
Иван Мравов вспомнил, как обе эти женщины зловеще сидели на траве в Чертовом логу и еще более зловеще жевали, как потом он увидал их у санитарного кордона и старуха метнула на патрульных злобный взгляд, и вдруг с изумлением обнаружил, что девка беременная. У входа в церквушку лежал кусок мыла, домотканое полотенце в голубую полоску и связанный черный цыпленок. Женщины принесли это в дар монастырю — мать рассчитывала, что если над дочерью почитают молитву, то у нее все как рукой снимет. Сержанту стало неловко и стыдно, что он стоит в дверях и как бы подглядывает, «Чего не идешь своей дорогой? — сказал он самому себе. — Чего не пойдешь прямиком к Матею, а торчишь тут, глазеешь на это невежество!.. Оставь монаха в покое, насчет карты можно ему сказать и завтра».
Иван неслышно прошел по траве, тихо выкатил велосипед, за спиной у него звучало глухое бормотанье монаха, перед глазами мелькнула швейная машинка, придвинутая к окошку, где светлее, в кармане звякнули половинки разрубленной фальшивой монеты, от этого звука его бросило в жар, и в душе вновь шевельнулось то же неясное предчувствие, что и ночью. Он еще точно не решил, как повести себя с Матеем, но почти не сомневался, что Матей, едва взглянув ему в глаза, тут же поймет, что Ивану Мравову все известно, и, возможно, сам заговорит первый.