Избранное
Шрифт:
Эта романтическая сторона позже привлекла и Матея. В оврагах Кобыльей засеки Иван учил его стрелять из пистолета, они вместе упражнялись в приемах борьбы, Матей не уступал ему в ловкости, охотно участвовал в засадах и сумел напугать не одну молодуху или девушку, внезапно появляясь в саду, на винограднике, кукурузном поле и так далее. Дядя Дачо отчитывал его за то, что пугает баб, а Матей смеялся, приглаживал усики и, пожимая плечами, говорил: «Что ж делать, дядя Дачо, если я бабам по сердцу!»
Если дядя Дачо узнает про историю с турецкими монетами и корчмарем, он придет в ярость, крепко отругает Матея, вызовет корчмаря и тоже обругает на чем свет стоит, обоих пригрозит выслать, а под конец, выбившись из сил, спросит, не совестно ли им так себя вести. Председатель все поступки делил на две категории — те, которыми мы гордимся, и те, за которые нам совестно. Он участвовал рядовым в двух войнах, в годы Сопротивления помогал партизанам, был твердым и несгибаемым под ударами
Иван лежал навзничь на кровати и прислушивался к звукам ночного села. Под подушкой дремал пистолет, и, хотя пистолет был совсем рядом, его владелец чувствовал себя безоружным и беспомощным, потому что не знал, с какого боку подступиться к истории с Матеем, и еще потому, что боялся, что, если эту историю раскопать, неизвестно, какие еще тайные дела вылезут на свет божий. Потому мучился он, что знал, как бы поступил с Матеем любой из тех людей, которые были близки Ивану по духу, а вот как поступить самому, он не знал. Это сбивало его, мучило да вдобавок в глубинах души, чувствовал он, зреет какое-то липкое, неясное, но тяжкое подозрение.
Будь у него такой характер, как у Антонова, он сразу, смаху бы все решил не моргнув глазом. Но Иван Мравов не обладал резким, взрывчатым характером сержанта по прозвищу Щит-и-меч, душа у него была мягкая, чувствительная, не мог он проявлять твердость по отношению к своим. В автобиографии при поступлении в милицейскую школу он написал, что до Девятого сентября пас овец, батрачил и что свобода застала его в поле. В сущности, свобода всех местных жителей застала в поле, они встретили ее, стоя на древнем холме Илинец. Для каждого из нас, дорогой читатель, свобода олицетворяется по-разному. Для Ивана Мравова, вернее, для той маленькой запятой, в штанах с одним-единственным карманом, что стояла на Илинце, свобода предстала в образе грузовика с добровольцами. Добровольцы пели, стреляли в воздух, за грузовиком вздымались клубы пыли, народ бросил работу в поле и кинулся в село, торжественно забило в монастыре клепало, загудел гудок на лесопильне, мальчишки переглянулись и покатились по склону холма в село, чтоб тоже поскорей встретить свободу и прихватить на память по стреляной гильзе. В первый день свободу можно было пощупать рукой, она была материальна, можно было взять на память о ней стреляную гильзу, а в последующие дни она распространилась по окрестностям, и можно было только ощущать ее так, как ощущаешь поздней осенью благоухание сена, сметанного в стога вдоль реки, а рукой уж ее не пощупаешь.
Да, несмотря на ее осязаемость, ее нельзя было пощупать рукой, но мы были свидетелями того, как много нечистых рук тянулось к ней, сколько пуль было всажено в ее тело, сколько ударов было ей нанесено исподтишка, это были подлые, глухие удары, при каждом из них свобода вздрагивала, а вместе с ней вздрагивали и мы, потому что день ото дня все лучше понимали, что Свобода — это, в сущности, мы сами, наша жизнь, наши дома, наши дети, леса, стада, что пасутся на горных пастбищах, недостроенные хлевы, неисправные молотилки, сваленные под навес после национализации, наши беззащитные хлопковые поля, наши отцы и деды, наши парни и девушки, которые, вытянувшись цепочкой, жнут в поле, и ветер доносит издалека их песню. А песня эта как бы и не их песня, из незапамятных времен пришла она к ним, а они передают ее тем, кто идет нам на смену, потому-то и звучит она так издалека. И это — тоже Свобода. Надо охранять ее от ударов, оберегать от ран, то есть надо самих себя оберегать от неожиданных ударов. Бдительность, бдительность! Труд и бдительность! Держать палец всегда на спусковом крючке!.. Засыпая, Иван Мравов машинально нащупал под подушкой пистолет, во сне Свобода и отстрелянная гильза как-то странно смешались, кто-то издали замахнулся для удара, удар бесшумно рассыпался, некрасивая девушка уставилась на него своими большими глазами, глаза все увеличивались, задумчивые, слегка печальные, он весь окунулся в их печальную задумчивость и уснул.
12
По мнению Амина Филиппова, любые сокровища всего лучше сохраняются в земле. Если вы отдадите земле что-либо на хранение, она будет хранить это тысячу лет. Поэтому-то люди зарывали в землю золото и серебро, потому и покойников в нее закапывают — чтоб сохранить на веки вечные. В этих краях немало грабили торговцев, государственную казну, торговые караваны, награбленное прятали и помечали место тайными знаками, метинами, чтобы знать, куда спрятано. Учитель Славейко живо интересовался
Кладоискатели с Амином Филипповым во главе поднялись на холм Илинец, чтоб вместе с учителем обсудить, в какой именно части Илинца надо рыть, где можно рассчитывать найти золото или другие ценности. Терзаемый каким-то суеверным предчувствием, Иван Мравов откладывал встречу с Матеем, он еще не был готов поговорить с ним как следует, поэтому и обрадовался предложению учителя поглядеть, как он втянет кладоискателей в полезное дело. В том, что он их втянет, учитель нисколько не сомневался, потому что, объяснил он, не зря они толкутся тут вот уже сколько дней. Поскольку закон запрещает заниматься кладоискательством, они с охотой возьмутся за лопаты, чтобы помочь ему в археологических раскопках римских развалин, а тем временем тайком провести и свои изыскания.
Рано утром, миновав в обход противоящурный кордон, к отряду Амина Филиппова подошел последний резерв — это был доверенный человек Амина Филиппова, он вел за собой рыжую козу с жалобными глазами, престарелое животное со сморщенным выменем, уже начавшее от старости плешиветь. Это ее имел в виду Амин Филиппов, говоря о припадочной скотине. По кладоискательской науке и практике припадочная скотина в полдень прячется в тень не лишь бы куда, а туда, где под землей что-то закопано и припрятано. С такой скотины нельзя спускать глаз, потому что она, так сказать, сверхскотина. Кладоискатели усердно разыскивали такую скотину и скупали, хотя цена на нее стояла высокая. Облезлая коза, о которой идет речь, слыла чемпионом по обнаружению кладов, и если она позамешкалась и прибыла на холм Илинец последней, то причиной тому были бесчисленные противоящурные кордоны, а кроме того, ее хозяин не мог посадить ее на поезд, или в автобус, или на грузовик, чтобы поскорей прибыть на место, как это сделали остальные кладоискатели. Коза и ее хозяин совершили длительный переход, сразу было видно, что оба — и человек, и животное — одинаково выбились из сил.
Человек отпустил повод, и коза лениво двинулась по холму, спустилась в римские развалины, привлеченная свежей листвой на кустах, пожевала зеленые листочки, раза два-три поверещала, призывая хозяина, и, сделав небольшой круг, поджала ноги и легла.
— Вот тут и надо копать! — сказал Амин Филиппов.
— Смотри-ка! — Учитель покачал головой. — Коза легла прямо над прихожей римской виллы. Если раскопать, мы обнаружим там оленьи рога и клыки вепрей. Это надо же, где бородатая чертовка улеглась!
Амин Филиппов немедленно отрядил несколько человек копать возле козы, чтобы проверить, действительно ли там обнаружатся клыки или оленьи рога. Старый учитель уверял, что они наверняка откопают рога и клыки, потому что римляне всегда по возвращении с охоты использовали прихожую — здесь они свежевали и разрубали свою добычу. Несколько кладоискателей, захватив инструмент, направились к козе проверять, так ли это.
Прочие остались на вершине холма. Амин Филиппов, возвышаясь надо всеми, обводил местность взглядом стратега. Выше него были только вязы да топографическая вышка, по пояс тонувшая в траве. Иван Мравов стоял в сторонке, привалившись к раме своего велосипеда, и находился наполовину здесь, на холме, а наполовину у Матея, все собирался уйти и все откладывал. Внизу, в котловине, виднелось утопавшее в зелени село, светлый купол церкви, река и дорога, которая уходила, извиваясь, в горы, шатры цыганского табора, окутанные дымками костров, за ними — зеленый массив Кобыльей засеки, примолкшая природа, голубое, уже начавшее выцветать небо. Учитель Славейко с жаром рассказывал кладоискателям о том, что природа, помимо всего прочего, позаботилась насыпать возле села и этот вот холм. Она знала, что наши далекие предки в один прекрасный день подымутся на этот холм и будут тут, с высоты, поклоняться своим языческим божествам, молить стихии о милости, потом построят на этом возвышающемся над равниной месте языческое капище, потом на холме появятся первые лазутчики чужеземных завоевателей, будут гореть сигнальные и бивачные костры, под здешними вязами богомильские старейшины будут перебирать по зернышку свою богомильскую ересь, разбойники под покровом ночи будут закапывать награбленные сокровища, потом придут кладоискатели искать эти зарытые сокровища, христиане изберут этот холм местом молебна во избавление от града, поработители-мусульмане используют его как теке [7] , и множество дервишей будут тут кружиться в пляске, военные топографы поставят на холме топографическую вышку, но, как мы можем убедиться, все потонуло в земле, и трава стерла следы истории. И тем не менее мы с вами поднимаемся на холм, чтобы окинуть беглым взглядом историю нашей земли…
7
Теке — жилище, убежище дервишей.