Избранное
Шрифт:
Я стал было возражать, но шеф вытащил из кармана три рекламных текста, которые выжал из государственных учреждений, а кроме того, свеженькое стихотворение — слова к «танцевальной мелодии недели».
— Читай, — торжествующе произнес он. — Вот как надо писать стихи!
И я прочитал:
МАГГА И МАУНГИ [44] У сини морской я увидел тебя И понял, о Магга: ты — счастье. Ты дом мой и тело согреешь, любя, И все утолишь мои страсти. Коль возраст — полвека, то44
Магга — уменьшительное от Маргрьет, Маунги — от Магнус.
— Вот он, нужный тон!
Я перечитал стихи.
— Сразу дойдет до народа.
— А кто такой Студиозус? — спросил я.
— Секрет. Пятнадцать крон потребовал, сукин сын, но поэт хоть куда, очень остроумен и быстро пишет. Уверен, этот текст станет популярным.
Я промолчал.
Шеф нахмурился, словно я вызвал его неудовольствие, и принялся расхаживать по комнате.
— Что проку в высокопарной поэзии, которую никто не понимает? Наш журнал не должен быть слишком сложным, иначе его покупать не станут.
Я не ответил. Невольно подумалось о Стейндоуре Гвюдбрандссоне. Он бы на моем месте нашел что ответить.
— Народ умеет ценить беззлобную шутку, — продолжал шеф. — Послушай, сгоняй-ка в Национальную библиотеку, возьми старые комплекты календаря Патриотического общества [45] и сдуй оттуда несколько сочных анекдотиков. У нас маловато легкого материала!
— Что? — удивился я. — Сдуть несколько анекдотов? Как это?
— Не прикидывайся простачком! Захвати с собой бумагу и спиши из старых календарей два-три десятка анекдотов. Забеги по дороге в контору Комиссии по защите от норок, это на самом углу улиц Ингоульфсстрайти и Квервисгата, забыл номер дома, поговори с председателем о главных задачах Комиссии и добудь его фотографию для нашей газеты.
45
Патриотическое общество (Общество исландских патриотов) — литературное общество, первоначально носившее политический характер.
— Что ему сказать?
— О боже! — простонал шеф. — Там разберешься. Но интервью должно быть толковым и энергичным. Все против этих чертовых норок!
Я подчинился. И вскоре уже стоял у дверей в контору Комиссии по защите от норок, изо всех сил стараясь не думать о старой женщине и ее взгляде, полном сострадания. Только я собрался постучать, как изнутри донесся голос: «Одна трефа!», а другой голос ответил: «Одна черва!»
Я постучался.
— Пас! — отозвалась контора. — Две бубны!
Я снова постучал и, набравшись смелости, нажал на ручку, но дверь оказалась заперта.
— Две пики! Три трефы! Тс-с-с!
Воцарилось гробовое молчание. Я постучал в третий раз и в тот же миг оказался лицом к лицу с прилизанным и каким-то перекореженным человеком, которого порой встречал в городе, — если не ошибаюсь, консультантом по птицеводству.
— Председатель Комиссии утром уехал в Боргарфьёрдюр и вернется не раньше пятницы.
Камень свалился у меня с души.
— Хорошо, — сказал я. — Извините.
И я отправился красть анекдоты для шефа. Вечером Кристин отметила, что я необычно рассеян.
— «Светоч»,
Был погожий день. Шеф, бледный и нервный, смолил одну сигарету за другой, то бегал по редакции, то застывал, прислушиваясь, у окна. Я тоже нервничал: мне казалось бесспорным, что журнал опозорит нас обоих и что ему после этого больше не выходить. Новелла о Каури Скарпхьединссоне, филиппика против сахара, стихотворение о планетарном душевном покое, статья заведующего Управлением культуры, анекдоты из календаря Патриотического общества, текст к танцевальной мелодии недели — все это было весьма далеко от моих представлений о роли «Светоча», но волновало меня не это: из хилого ростка может вырасти большое дерево. Что меня действительно уязвило и расстроило, так это то, что шеф по собственному усмотрению переделал мое интервью с Гвюдфинной Хадльгримсдоухтир, приписал старой женщине высказывания, которых она не делала, превратил ее в возбужденную болтунью, туманно намекавшую на свои сомнительные похождения и даже на то, что сейчас она влюблена в знаменитого врача. Он остался глух к моим увещеваниям и мольбам и, оправдывая свое поведение, ссылался на датского журналиста Кая Мадсена. «Когда старуха увидит напечатанный текст, — сказал он, — она, быть может, сначала немножко удивится, но потом поверит каждому слову и придет в восхищение от самой себя: как по ней парни с ума сходили, какая она веселая и разбитная, несмотря на то что уже давно не встает и перенесла девять операций. Через несколько дней она вызубрит это интервью наизусть, как „Отче наш“, и, весьма вероятно, для ее самочувствия от этого будет больше толку, чем от всей той хреновины, которой ее пичкают в больнице».
— …«Магга и Маунги», танцевальная мелодия недели!
Боже милостивый, думал я, журнал продают на улицах, скандал уже не предотвратить.
Шеф растянулся на кушетке в задней комнате редакции и испустил серию тяжелых стонов. Дверь за собой он не закрыл. Когда стенания прекратились, я не удержался и спросил:
— Вальтоур, тебе плохо?
— Черт его знает, сам не пойму, что со мной творится.
— Может, я начну переводить рассказ «Kaerlighedsvejen» [46] ?
46
«Путь любви» (датск.).
— Не горит. Давай лучше поболтаем.
Я прошел в его комнату и уселся на стул возле небольшого письменного стола. Шеф продолжал стонать.
— Сходил бы к врачу.
— Ни к чему это. — Он принялся отстукивать у себя на груди какую-то скорбную мелодию, ритм ее напомнил мне генделевское «Ларго». — Как ты думаешь, народу журнал понравится?
— Не знаю. Только бы нас за него в тюрьму не упрятали.
— За что это?
— За интервью со старой женщиной.
Он улыбнулся.
— Тебе было бы полезно познакомиться с Каем Мадсеном. Летом в Копене я с ним частенько виделся. Вот кто умеет дуть пиво и с бабами разговаривать!
— Она говорила, в детстве ее совсем замучили. К тому же девять операций…
— Ой, — простонал шеф и перестал отстукивать на своей груди скорбный мотив. — Хватит об этом. Как, по-твоему, расходится журнал?
Я не отважился пророчествовать, однако высказал предположение, что он расходился бы хорошо, если б… если б был солидным во всех отношениях.
— Что ты называешь «солидным»?
Я замялся.
— Ну, мало ли что… Например…
— Знаю я, что ты хочешь сказать, — перебил он. — Конечно, когда журнал станет помаленьку окупаться, я изменю его характер. Чтобы народ начал покупать хорошую литературу, его надо подготовить, постепенно приучить к этой пище. — Он помолчал. — Я не буржуа. Взгляни на мои запонки. Мне приходится пользоваться разными запонками уже две недели! Представляешь себе, что будет со мной, если журнал перестанем выходить?