Избранное
Шрифт:
Она пошла вперед, я за нею. Мы поднялись по лестнице и очутились в широком и светлом коридоре.
— Вот палата Гвюдфинны, номер двадцать два. Войти с вами и объяснить, зачем вы пришли?
— Спасибо, не надо, — смущенно ответил я.
— Странный вы, журналисты, народ, — сказала старшая сестра. — Что и говорить, благое это дело — побеседовать с больными, а потом поместить в журнале интервью, да только мне думается, кое-кто другой может получше рассказать вам о нашей больнице и вообще о здравоохранении. Вот я еще девушкой
— Это не я решаю, — ответил я, — меня послал сюда редактор.
— Ладно-ладно, надеюсь, вы хорошо напишете о старой женщине. — Она улыбнулась какой-то другой улыбкой, не так, как в первый раз. — Будьте здоровы.
Я постучал в дверь и вошел в палату. Три женщины, все немолодые, подняли головы с подушек и с любопытством взглянули на меня. Четвертая не шевельнулась: видимо, дремала. Лицо у нее было такое старое, что я просто оторопел.
— Здравствуйте, — сказал я и для приличия спросил, кто из них Гвюдфинна Хадльгримсдоухтир.
Гробовое молчание.
Я повторил вопрос, хотя с радостью ретировался бы, ослушавшись шефа.
Крупная круглолицая женщина приподнялась на локте и крикнула:
— Гвюдфинна! Тебя тут спрашивают!
Старуха проснулась и тупо посмотрела на дверь.
— Вы Гвюдфинна Хадльгримсдоухтир? — Я направился к ее кровати.
— Да, — тихо ответила она, скрестила руки поверх перины и уставилась в потолок.
— Меня зовут Паудль Йоунссон. Я журналист.
Круглолицая толстуха с интересом взглянула на меня, а две другие женщины зашушукались. Старуха долго молчала, потом сказала:
— Меня смотрели сегодня утром.
— Можно поговорить с вами? Я от «Светоча».
— Что это за доктор?
— «Светоч» — это новый журнал. Редактор хочет напечатать интервью с вами. Вы мне ответите на несколько вопросов?
— Мне живется хорошо. Доктор Финсен смотрел меня нынче утром.
Круглолицая толстуха опять приподнялась на локте и поманила меня к себе.
— Видно, думает, вы практикант, она не привыкла, чтобы ее беспокоили в это время. Но вы спрашивайте, она ответит. Жаль, правда, утомлять ее — она совсем одряхлела и в детство впала, да и здоровье никудышное.
Я вынул блокнот и авторучку, уселся на стул возле изголовья и стал рассматривать старую женщину, в особенности ее руки, высохшие, костлявые. Казалось, жизнь покинула ее еще до того, как сердце перестало биться, обликом она напомнила мне покойную бабушку. На маленьком столике по другую сторону кровати стояло в вазочке несколько мятых бумажных цветов, лежала Библия в потрепанном переплете, черный футляр с очками и расческа. Мне стало стыдно.
— Гвюдфинна, где вы родились? — задал я свой первый вопрос.
— На севере, — ответила она. При этом пальцы ее слегка шевельнулись, словно она желала показать мне, что они еще живы.
«На севере», — записал я.
— А где
Гвюдфинна назвала долину и хутор.
— В низовье долины, — добавила она. — Там теперь, поди, никто уже не живет.
— А когда вы родились?
— В конце месяца гоуа [42] .
42
Гоуа — восьмой месяц исландского календаря (с середины февраля до середины марта).
— Как? Разве вам не исполнилось семьдесят минувшей осенью?
— Нет, не исполнилось! — сказала старуха. — Мне лучше знать, когда мой день рождения. А день рождения у меня в конце месяца гоуа. Очень, конечно, может быть, что он там что-то поменял, наш сьера Кьяртан, но я не позволю ему распоряжаться моим днем рождения, как ему заблагорассудится, хоть он и пастор. Пусть чем-нибудь другим распоряжается.
«Говорит, что родилась в конце месяца гоуа», — записал я и, вспомнив инструкции шефа, решил максимально ускорить ход интервью.
— Гвюдфинна, когда вы заболели?
Тонкие губы старухи задвигались, словно она начала с кем-то мысленный разговор. Наконец она произнесла:
— Все дело, видать, в том, что, когда покойница мать носила меня, она плохо питалась. Я всю жизнь была хилой и слабой. Да и в детстве меня совсем замучили.
— Вы это о чем?
— У чужих людей жила. Не хочу никого хулить, но, когда мне было лет одиннадцать-двенадцать, жизнь у меня была не мед.
— Как называется ваша болезнь?
— Ай, не знаю. Сперва было что-то наружное, потом внутреннее. Меня девять раз резали.
На моем лице, очевидно, отразилось изумление, и круглолицая толстуха, решив, что причиной тому непонимание, снова приподнялась на локте и прошептала, как бы переводя:
— Бедняжку девять раз оперировали.
— Меня смотрели утром, — сказала старуха. — Нынче я себя хорошо чувствую. Меня ведь больше не надо резать?
— Нет, — ответил я. — А как вам нравится в больнице?
— Мне больше всего понравилось, когда я лежала в четырнадцатой палате. Потом меня сюда перевели. В четырнадцатой окно больше.
— Как вы относитесь к врачам?
— Все они добрые и внимательные, но всех лучше доктор Финсен.
«Добрые и внимательные, всех лучше Финсен», — записал я.
— Вы много читаете?
— Да, я читаю Библию, когда могу.
— К вам приходит много народу?
— Нет, теперь никто, одна Стина.
— Какая Стина? — спросил я, вспомнив вдруг свою невесту [43] .
43
Стина — уменьшительное от Кристин.