Избранное
Шрифт:
У него тоже, значит, было герцогство в придачу.
— Вы уходите? — спросил он. — Если вам надо в город, я подвезу вас на машине.
Я согласился лишь потому, что так приличнее было пройти через магазин под взглядами четырех девиц.
Я сидел в машине до тех пор, пока он не подъехал к небольшому сырному магазину и не вышел. Если бы он ехал в Берлин, я поехал бы вместе с ним.
Я поблагодарил его, схватил свой саквояж и поехал на трамвае домой.
Мой аккумулятор сел. Сердце отказывалось работать.
Дома
— Целый ящик! — заявил он.
Я уткнулся в газету, будто ничего не слышал. Он подбежал к телефону, набрал номер и стал разговаривать с одним из своих товарищей. Сначала он дурачился по-английски, а потом я услышал, как он попросил друга позвать к телефону отца.
— Да побыстрее, не то завтра я закачу тебе апперкот левой.
И тут он позвал меня.
Он оказался прав.
Я разговаривал с дружелюбным незнакомцем, который сказал, что рад познакомиться с отцом Яна, и подтвердил, что я могу прислать ящик с двадцатью семью сырами.
— Дядя Карел, я продал целый ящик! — похвастался Ян, когда пришел мой брат.
— Отлично, мальчик! Но лучше бы ты зубрил греческий и латынь, а сыром пусть занимается твой отец.
Я все же достал тот ящик, чтобы сделать приятное отцу друга Яна. Я сам отвез его на такси.
Вечером Ян и Ида поссорились. Ян смеялся над ней, что она до сих пор ничего не продала, и распевал на все лады «сыр, сыр, сыр, сыр», пока она не бросилась на него. Он удержал ее своими длинными руками, чтобы не получить пинок ногой. Она разревелась и призналась, что боится даже упоминать о сыро в школе, ее и так дразнят «сырной торговкой».
Значит, она тоже старалась.
Я отправил Яна в сад и поцеловал Иду.
В последнее время я совершенно не могу работать и живу как во сне. Уж не заболеваю ли я на самом деле?
Только что у меня был с визитом сын нотариуса Ван дер Зейпена, о котором мне говорил Ван Схоонбеке.
Франтоватый молодой человек около двадцати пяти лет, от которого несет сигаретами и который ни минуты не может постоять или посидеть спокойно, а все время дергается в танцевальном ритме.
— Господин Лаарманс, — начал он. — Я знаю, что вы друг Альберта ван Схоонбеке и, значит, джентльмен. Я рассчитываю на вашу порядочность.
Что я мог на это ответить, особенно в моем состоянии? Я только кивнул.
— Мой старикашка жаждет сделать меня вашим компаньоном в предприятии ГАФПА. Я полагаю, что из него можно выдоить тысяч двести, а то и больше.
Он немного помолчал, предложил мне сигарету, закурил и посмотрел на меня, чтобы угадать, какое впечатление произвело на меня это многообещающее начало.
— Продолжайте, — попросил я сдержанно, так как слова «старикашка» и «выдоить» мне не понравились.
— Ну а дальше все очень просто, — цинично сказал он. — Я буду вашим компаньоном с ежемесячным окладом в четыре тысячи франков. Вы, разумеется, тоже будете брать себе четыре тысячи в месяц. Но у меня нет никакой склонности к торговле, и я совершенно не намерен торчать здесь целые дни. Итак, я предлагаю: ежемесячно вы выплачиваете мне три тысячи, а я даю расписку на четыре при условии, что моей ноги не будет в вашей конторе. Даже за деньгами я не приду сюда, а сообщу вам, куда их доставить. Двухсот тысяч нам, во всяком случае, хватит на два года. Когда они кончатся, будем думать, что делать дальше. Возможно, тогда мы решим увеличить капитал. Что касается моей доли прибылей, то ее вы получите в подарок. Разве не великолепное предложение?
Я сказал, что должен подумать и дам ответ через Ван Схоонбеке.
Когда он ушел, я снял со стены и спрятал подальше свою ярко украшенную флажками карту Бельгии, на которой вокруг каждого флажка был очерчен район, закрепленный за соответствующим представителем.
Не написать ли им еще раз?
Нет, хватит. Пора положить конец сырному наваждению.
У меня была тысяча бланков с шапкой ГАФПА. Чистую часть я отрезал. Она может пригодиться Яну и Иде. А заголовок — в уборную.
Затем я спустился в погреб.
В ящике было пятнадцать с половиной сыров. Проверим еще раз: один остался в таможне и в пакгаузе, второй разделили мы с Ван Схоонбеке, семь с половиной головок достались друзьям Ван Схоонбеке, один я отдал голодному представителю и еще один — моему свояку. От двадцати семи отнять одиннадцать с половиной. Все сходится. На мою точность Хорнстре жаловаться не придется.
Полголовки раздражают меня. И почему тот старикан взял только половину? Я беру кусок в руку и стою в раздумье. Целые сыры можно еще продать, а половинку нет. Выбрасывать тоже грех.
Я слышу, как жена поднимается по лестнице. Наверное, собирается убирать постели. Я жду, когда она поднимется наверх, осторожно прокрадываюсь на кухню и кладу красный полукруг на тарелку разрезом вниз, чтобы не высох. Затем снова спускаюсь в подвал, еще раз пересчитываю эдамские и заколачиваю ящик. Я стучу молотком как можно тише, чтобы не испугать жену.
Мало ли что она может подумать!
Ну ладно, с этим покончено. Иду в контору, чтобы заказать такси. Вскоре оно останавливается у дома. Ящик с оставшимися пятнадцатью сырами весит более тридцати килограммов, но я поднимаю его, несу из подвала по лестнице, а потом по коридору к входной двери. Я открываю, и шофер берет ящик. С большим трудом он преодолевает четыре шага до машины.
Я надеваю пальто, шляпу и присоединяюсь к своему ящику. Госпожа Пеетерс, наша соседка стоит у окна и с величайшим интересом следит за всей операцией. Наверху у окна показывается жена.
Я сдал ящик в патентованный подвал и отпустил такси.
Сырное отречение подписано.
Непонятно, чем объяснить, что жена, которая видела отъезжавшее такси, ни о чем меня не спросила. А моего брата, кажется, абсолютно не интересуют данные о количестве проданного и оставшегося сыра. Он говорит о своих пациентах, о моих детях и о политике. Уж не сговорились ли они с моей женой?