Избранное
Шрифт:
Итак, входить надо непринужденно, можно с сигарой в зубах, поставить свой саквояж так, словно в нем что-то очень стоящее, а уж отнюдь не сыр, а затем спросить, не имеете ли вы честь…
В ответ вы, разумеется, услышите «да». Если вы и не имеете чести, то уж он-то наверняка ее имеет.
Вы садитесь, в случае необходимости — без приглашения.
«Сударь, мы специально прибыли из Амстердама, чтобы предложить вам монополию в Антверпене на наш жирный сыр ГАФПА, собрав предварительно информацию о вашей фирме».
«Мы» означает, что, собственно, прибыла
«Специально прибыли из Амстердама» — это обращение к его доброму сердцу. Ведь если он не купит, то комиссия ни с чем вернется в свой родной город и вся поездка окажется впустую. Кроме того, тогда будет поколеблено доверие к его фирме. А это не может быть ему безразлично, ибо под словами «собрав информацию» подразумевается, что вы прочесали весь Антверпен и остановились на его фирме. А «наш жирный сыр» подчеркивает, что за вами прочно стоит вся нидерландская сыроваренная промышленность. Боорман выражал готовность дать мне и практические уроки, но у меня уже не было времени: Хорнстра вот-вот будет здесь.
Визит к Боорману был моей последней отсрочкой. Покинутый всеми, я должен был сразиться с сырным драконом один на один. Я незаметно пробрался со своим саквояжем мимо госпожи Пеетерс и доехал на трамвае до того сырного магазина со сверкающей витриной, где так ужасно воняет. Я немного постоял перед витриной, разыскивая среди многочисленных сыров эдамские. Да, лежал один, разрезанный пополам. Ему, конечно, не сравниться с моим жирным. Это я увидел сразу.
Из магазина идет тот же дух, что и в тот вечер. Странно, но теперь, работая в области сыра, я переношу этот запах еще хуже, чем в день приезда из Амстердама. Я стал более чувствительным? Или дело в моем настроении?
По всему видно, что на сыр есть спрос.
В магазине шесть покупательниц, и четыре продавщицы режут, упаковывают и вручают покупки. Даже на улице до меня доносятся их вопросы: «Что желаете, мадам?»
Не могу же я ввалиться в магазин, когда там есть покупатели, и прервать работу чтением лекции о жирных эдамских. Без лекции не обойтись, это ясно. Если не заговорить сразу, то они спросят: «Что желаете?» — и тогда мы поменяемся ролями.
Покупателей поубавилось. Осталась только одна дама.
Теперь или никогда.
Две незанятые продавщицы глазеют на меня, шушукаются и смеются. Старшая смотрится в зеркало и поправляет фартук. Уж не думают ли они, что я пришел свататься?
Я посмотрел на часы, отвернулся и, немного постояв, направился к «Бас таверн».
Пришлось зайти в кафе, так как полицейский стал приглядываться ко мне. Я заказал светлого пива, выпил кружку одним махом и попросил налить вторую.
О том, чтобы вернуться домой, не сделав хотя бы попытку, не может быть и речи. Надо пойти. Для очистки совести. Чтоб потом себя не грызть. Пусть никто не говорит, что я испугался четырех девчонок.
Вторая кружка пуста. Я бросаю взгляд на свой саквояж, хватаю его и бегу к магазину. Штурмовая атака.
Проходя мимо витрины, я на миг закрываю глаза, чтобы не видеть, сколько покупателей в магазине. Я войду, даже если их там сотня, и буду ждать, когда настанет момент сказать то, что я хочу сказать. В крайнем случае усядусь на свой саквояж и буду ждать, сколько потребуется, ибо стыда я больше не знаю.
В магазине пусто, только четыре девицы в белых халатах за прилавком.
К какой из четырех обратиться? Смотреть на всех сразу опасно. А вдруг они все сразу мне ответят, тогда я могу растеряться.
Я обращаюсь к старшей (к той, которая только что прихорашивалась) и говорю, что я специально прибыл из Амстердама, чтобы предложить господину Платену монополию в Антверпене на наш жирный эдамский сыр по ценам ниже всякой конкуренции.
От моего наблюдательного взора не укрылось, что на витрине стоит фамилия «Платон».
По мере того как моя фраза приближается к концу, открывается ее рот. И когда я умолкаю, она спрашивает: «О чем вы говорите, сударь?»
Как это ни странно, но, когда начинаешь что-нибудь продавать, люди тебя не понимают.
Я спросил, не позовет ли она хозяина. Ясно, что с этим квартетом каши не сваришь. А тут вошли сразу три покупательницы, потом еще две. И снова раздалось: «Что желаете, мадам?»
А я стою как дурак среди огромных брусков масла, корзин, наполненных яйцами, и штабелей консервов.
Да, покупатели важнее. Это я и сам понимаю.
Беспрерывно щелкает кассовый аппарат, и до меня доносится блеющее «мерси, мадам».
Я вдруг спрашиваю, здесь ли господин Платен, и в ответ получаю разрешение пройти в его контору за магазином.
Я осторожно пробираюсь вдоль масла и смотрю сквозь стеклянную дверь. Точно, там кто-то сидит. Я стучу, и Платен, так как это был он собственной персоной, кричит: «Войдите!»
Его конторе далеко до моей: это полуконтора, полугостиная. В ней даже стоит газовая плитка. Как он может здесь работать? Разве это обстановка для делового человека? Но бумаг здесь хватает, и он, кажется, очень занят. Он сидит без пиджака, без воротничка и галстука и разговаривает по телефону.
Не вешая трубки, он взглядом спрашивает меня, что мне надо. Я делаю ему знак, что он может спокойно продолжать разговор. Он снова осведомляется о цели моего визита: он торопится в город и у него нет времени.
Я повторяю то, что сказал в магазине, спокойно и даже с некоторым пижонством в позе и голосе, я сижу положив нога на ногу.
Он смотрит на меня и говорит: «Пять тонн».
Я вскочил, как ошарашенный, выхватил свою авторучку, но он еще раз повторил в трубку: «Пять тонн вы можете получить по четырнадцать франков за килограмм». Тут он повесил трубку, встал и начал надевать воротничок.
— На кого вы работаете? — спросил Платен.
Я назвал Хорнстру.
— Я сам оптовый торговец сыром. Хорнстру я хорошо знаю. Когда-то я был его представителем в Бельгии и герцогстве Люксембургском. Но в конце концов я от него отделался. Так что ие тратьте зря времени, сударь.