Избранное
Шрифт:
— Милина родня. Приехала с дочкой на днях. Тоже в Белграде живет. Вы ее там случайно не встречали?
К ним подошел Капитан. Едва покончив с одним делом, он уже подыскивал себе новое занятие. Схватив приезжего под руку, повлек его в глубь монастырского кладбища.
— Вот делопроизводителя могила. Он себе сам при жизни надгробный памятник воздвиг, раз другим невдомек побеспокоиться. А это Килибарды — предки деда Томы. Но тут коробочка доверху полна, и старик в ней не поместится.
Капитан потащил приезжего дальше между каменными плитами.
— А это мой участок до самой ограды тянется. Полкладбища унаследовал, и, чует мое сердце, скоро мне еще привалит. И зачем мне столько? Не хочешь место у меня откупить? К примеру, вот эта плита как раз бы по тебе была. А ну-ка, вытянись, примерься! Кто знает, может, она тебе и пригодится? — убеждал он смущенного приезжего, наотрез отказавшегося ложиться
Вокруг ни души. Все разошлись. Осталось только вездесущее солнце. Должно быть, наступил полдень.
Что же все-таки такое, — думал он, прохаживаясь берегом, — тот предмет, которому он отдавал столько времени и сил? Что такое искусство, чьи законы и связи он изучал, представляя его себе воплощением прекрасного, внутренней гармонии и совершенства, живым явлением абсолюта; что это — выражение радости бытия или критика окружающей действительности, perfectio phaenomenon или perfectione rei и так далее, если пользоваться традиционными определениями, принимая на веру их точность и не стараясь проникнуть в их смысл, в бессильном понимании невозможности изобрести что-то принципиально новое взамен различных комбинаций апробированных формулировок. И именно поэтому, принимая искусство, как таковое, как некую «данность», довольствоваться рассмотрением отдельных его явлений и видов, подобно тем ученым-биологам, которые, описывая конкретные живые организмы, не затрудняются объяснением общих основ и механизма самой жизни и живой клетки.
В прозрачно-чистом воздухе контуры предметов казались обведенными четкой чертой. Должно быть, выверенная и строгая мысль родилась именно здесь, под небосводом Средиземноморья, в один из таких вот солнечных, сверкающих дней, когда граница между светом и тенью грозит обрезать взгляд. Живость мысли вернулась и к нему на этих берегах, впервые за долгое время преодолев природную лень и тяготение к бездействию в прохладной тишине уединения, куда она стремится ускользнуть от света истины, едва сверкнувшего ей своим лучом.
Итак, если исходить из основной посылки, общепринятой и неоспоримой, он мог бы удовлетвориться утверждением, что искусство является определенной разновидностью и в то же время проявлением человеческой деятельности. Общественной, разумеется, или общественно-исторической деятельности, развивающейся в историческом плане. На самом деле, как почти всякая человеческая жизнедеятельность, искусство представляет собой продукт человеческого сознания и человеческого опыта, направленного на усовершенствование, улучшение и украшение человеческой жизни, облагороженной этой верностью цели и противопоставленной самой смерти стремлением создать неумирающие ценности. Таким образом, искусство есть также попытка исправления физических и общественных условий существования, критическая оценка человеческого бытия или человеческой жизни, как сказал бы один из дорогих ему авторов викторианской эпохи — при всем непревзойденном безобразии оставленных ей архитектурных образцов, — возводивший архитектуру, основную дисциплину, которую он изучал, на самые высшие ступени искусства.
В конце концов, и у науки те же цели. И наука тоже в своем стремлении объяснить, исправить и улучшить положение человека в мире, представляет собой критическую оценку жизни и человеческого бытия. Для того чтобы успешней справиться со своей задачей, наука исследует, познает и объясняет общественные, физические и биологические законы среды, в которой живет человек, но этим же занимаются каждое по-своему, разные виды искусства, исследуя и познавая условия человеческого бытия, особенно в сфере общественной, духовной и эмоциональной жизни. Избрав полем своей деятельности специфические области и пользуясь средствами, к которым по большей части неприменимы строго научные оценки, искусство обращается не только к сознанию и разуму, но также и к чувствам, ощущениям, подсознанию и интуиции, оперируя при этом не только доказательствами и экспериментом, но и не поддающимися измерению неуловимыми средствами внушения — намеком, звуком, ритмом, полутонами. В то время как и науке отнюдь не безразлично, в какой форме она изложит свои наблюдения и выводы, искусству, которое одновременно является и исследованием и созданием, анализом и синтезом, осмыслением и итогом, должно обращать особое внимание на соответствующую форму своего выражения, подчас сливающуюся с содержанием, как, например, в архитектуре, где форма приобретает первостепенное значение.
Так, живописную идею этого утра можно было бы передать изображением сверкающего, искрящегося воздуха, написанного мелким мазком и резкой разграниченностью света и тени, характерной для полотен некоторых кубистов. Создавая красками образ радостного дня, разграниченность света и тени должна была бы отражать строгое евклидово геометрическое соотношение между предметом и фактом в безжалостном освещении, где все поделено на черное и белое. Музыкальными средствами настроение сегодняшнего утра он выразил бы тихими щипками скрипки, не вагнеровскими — неотступными, предгрозовыми, стенающими, — а светлыми, ликующими, подобными бетховенскому гимну жизни или прокофьевскому пиццикато, простому и ясному, без отступлений и украшательства. В архитектуре это были бы высокие белые колонны, с победной триумфальностью вздымающие к небу белый архитрав, как женщину на руках. Прообразом его сегодняшнего настроения в литературном произведении могли бы стать то чувства, которые испытывает человек, выйдя из росистого, еще влажного леса на пустынный пляж и нетронутым податливым песком бредя к услужливо раскинутому перед ним морю. Оставленный им след на безлюдном берегу был бы выражением желанной вольности и одиночества; реющая над простором моря на неподвижных крыльях птица — символом его душевного покоя и приподнятого, возвышенного настроения.
Выйдя из кустарника, он остановился на границе, где начинался песок. От села, не видя его, берегом шла женщина, его вчерашняя знакомая, закинув голову, словно рассекая грудью воздух, все в той же юбке с разрезом, обнажавшим при ходьбе ногу до самого бедра. В одной руке у нее было красное полотенце, в другой — соломенная шляпа; за ней оставалась цепочка следов. Кто она? Цветовое пятно, внесшее разлад и оживление в пейзаж, сдерживаемая еще, но выразительная музыкальная тема, виноградная лоза, обвившаяся вокруг мраморной античной колонны, или едва намеченная нить возможной человеческой судьбы?
Ничем себя не выдавая, он ждал, пока она пройдет.
Почти каждый день выходил он теперь в море со старым Томой. С тем же непреложным постоянством, с каким сменялись дни и ночи, приливы и отливы, затишье и возмущение волн. Являя собой живые образы смирения, с кропотливой неотступностью и упорством бороздят и пашут свои нивы рыбак и хлебопашец. Не случайно один из апостолов был рыбаком, и недаром изображение рыбы стало символом гонимых христиан.
Но столь же неизбежно, как выйти в море, должен был он и вернуться на берег и после вольности морских просторов подчиниться его законам, отличным от тех, от которых бежал в глушь этого рыбацкого села, но не менее, если только не более, крутым и жестоким. Вот когда окончательно убедился он в том, что всякая человеческая связь (только сейчас заметил он поразительную точность языка в своих определениях, давшего название «связей» взаимоотношениям людей) должна быть по меньшей мере двусторонней. Ваше сближение с кем-то есть также сближение с вами. Оказывая влияние на других, вы неизбежно испытываете на себе чужое влияние. Чем дольше находимся мы в одной среде, тем теснее переплетаются межчеловеческие взаимоотношения. Петля за петлю, узелок к узелку, ячея к ячее соединяются они в единой ткани общества. Порвав с одним кругом, мы попадем в другой, не достигнув этим существенных перемен. Бежав из одной среды, мы обретаем не свободу, но другую среду; из узкого круга общения попадая в более широкий, и наоборот, и если и освободимся от одной среды, это еще не значит, что освободимся от общества, так же как никто не может быть уверенным в том, что, вырываясь из одних цепей, не попадет та другие, быть может еще более стеснительные и прочные, наподобие рыбы, которая из крупных ячей устремляется в мелкие сети, где и находит свою гибель.
Симо Бутылка, после памятного столкновения некоторое время избегавший его, пропился в те дни до последней копейки. Стыд не позволял ему просить, но противиться своим страстям он был не в силах. И потому прибег к оскорбительной форме полуприказа:
— Эй, чего ты там жмешься! Развязывай мошну! Бери литровку. Другое ты и так все бесплатно у Станы получаешь! — не желая больше ждать, пока ему бросят кость, с бесцеремонностью взимателя законной пошлины требовал у приезжего выпивку Симо.
Хозяйка Стана, видимо смирившись, не укоряла приезжего вслух за его рыбацкие похождения с дедом Томой, но тем выразительней проявляла свое недовольство молчанием и поджатыми губами, говорящими больше всяких слов. От раза к разу все небрежней убирала она его комнату, в иные дни оставляя ее неприбранной до самого вечера, так что его не тянуло теперь возвращаться домой, и все более скудно кормила своего постояльца без малейшего желания ему угодить. Уверенный в том, что она откажется возиться с рыбой, которую он приносил, он вынужден был просить приготовлять ее Милину мать.