Избранное
Шрифт:
Рассвет. Даже привычный скрежет мусорного контейнера не может заглушить храп Валера, хотя тот спит в комнате, что выходит на улицу, — в постели Полины, которая теперь покоится у автострады — с того самого дня, с четырнадцатого июня.
Полина сказала:
— Сара, девочка, давай посоветуемся. Ведь, кроме нас, почти никого из всей семьи не осталось. Нам надо жить вместе, тогда и социальная помощь у нас будет общая, и один и тот же врач, одни и те же медсестры, ибо, в чем нуждаешься ты, в том нуждаюсь и я, мы же с тобой от одного корня и обе уже совсем никуда.
— Это все чушь, — сказал
— Но почему?
— С ней же потом беды не оберешься!
— Почему?
— Твоя Полина — старая развалина.
— А я, конечно, нет?
— Ты нет, — на этот раз признал Валер.
Кстати, вынес ли он вчера вечером мусорное ведро? Сара видела, как он вытряхивал пепельницу и, как всегда, ворчал при этом, что сигареты на три франка подорожали, а она выкуривает по три пачки в день (день, который иной раз тянется целые сутки, если она не примет таблетки).
— И послушай-ка, что я скажу, — не унимался Валер. — Полина хочет накликать беду. Все эти головы, свиные ножки, вся эта рубленая свинина, да еще по полкило зараз, до добра не доведут: ни один человек на свете этого не выдержит. Если б я был председателем общества охраны здоровья, не видать ей ни единого франка. Ведь своим обжорством она просто-напросто убивает себя.
— Ты на себя лучше посмотри.
— Это как?
— Сам небось слопал сегодня четверть кило печенья и три молочные шоколадки.
— Мне можно, — сказал Валер и тут же потянулся к кухонному шкафу над плитой, где оставалось еще немного нуги. Она понимала, о чем он думал, продолжая жевать, и явственно видела, как паутина его мыслей начала постепенно распутываться.
И, как всегда, Сара помогла ему с ходу:
— Она может спать в первой комнате.
— Нет, в гостиной.
— Конечно, мы ведь туда никогда не заходим.
— Тогда и она должна платить свою долю за отопление, воду, электричество и принимать участие в других тратах. Будем делить все расходы пополам.
— Но нас двое, а она одна.
— Ничего не поделаешь, у нас будет раздельное хозяйство.
Он задумался, втянул воздух сквозь полусгнивший зуб и сам — надо же! — сам дал Саре прикурить.
— Было бы лучше также, чтобы она отдавала нам свою пенсию.
— Ты хочешь сказать, тебе.
— Кто-то же должен заниматься бухгалтерией. Мы сложим все пенсии в один котел.
Полина говорила:
— Я, собственно, мечтаю об отдельной квартире, Сара. У автострады мы иногда сможем увидеть хоть кусочек мира, если сядем у окна, этот бульвар Бургомистра Вандервиле, конечно, шикарная улица, но отсюда нет никакого вида.
— Валер ни за что не согласится переехать. У него одна радость в жизни — его сад.
— Но я имела в виду только нас двоих, Сара.
— Я бы ничего иного и не желала, но ведь не могу же я бросить его одного, сама посуди.
— Валеру уже давно пора в дом престарелых, — изрекла Полина, оторвавшись на минутку от свиной головы, именуемой Брейгелевской [188] в честь знаменитого фламандского художника.
— Нам всем туда пора, малыш.
— А ему в первую очередь, — упрямо твердила Полина.
188
Имеется в виду нидерландский (фламандский) художник Питер Брейгель Старший, получивший прозвище «мужицкий» (1525–1569); в его творчестве сложно переплелись реализм и фантастический гротеск, юмор и символическая дидактичность, характерные для искусства позднего Средневековья. Свинья, свиное рыло — распространенный мотив в творчестве художника. Здесь явная аллюзия на картину Брейгеля «Страна лентяев и обжор» (1567), где изображена зажаренная свиная голова на пиршественном столе.
— Может, ты сперва попробуешь переехать к нам, а если — все ведь может случиться, — если его не станет, мы с тобой подыщем квартирку для нас двоих, — предложила Сара самонадеянно, не веря в худшее вопреки очевидности.
— Рядом с автострадой, — подхватила Полина, вытирая пальцы о свои обтянутые черной тафтой бедра.
Лео переставил в гостиную масляную печку и кровать, и уже через три недели Валер и Полина перестали разговаривать друг с другом. Впрочем, нет, обнаружив Полину на кухне, Валер обычно кричал:
— Чего тебе здесь надо? Мы же договорились: в гостиной! Твое место только в гостиной, и нигде больше!
— Но я умираю с голоду, — кричала в ответ Полина.
— Умирай на здоровье, но только в гостиной.
— Ты задумал меня уморить.
— Ты съела за обедом триста граммов ростбифа, я сам взвешивал.
— Но я должна получать калории.
Валер в своем голубом комбинезоне поворачивался к жене и невестке сутулой спиной. Чтобы наблюдать за развитием событий в «Далласе» [189] , они вынуждены были смотреть на экран прямо сквозь лысый затылок упрямого старца.
189
Имеется в виду «Даллас» — американский телесериал из жизни нескольких поколений семьи из Техаса.
— Я попала в преддверие ада, — рыдала Полина.
Лео, который был также и ее глазом, утешал Полину в гостиной при помощи Брейгелевской головы, филе по-американски и колбасок к пиву. А потом за эти услуги приплюсовывал к счету по шестьсот франков за час (меньше, чем за электричество, как он говорил) да еще пятьсот франков за бензин, ведь ему пришлось съездить на рынок Ледеберга, где всегда самые свежие мясные продукты.
— Но ведь это справедливо, мальчику тоже шиковать не приходится, — рассуждала Полина, морща свой и без того мятый узкий лоб, обрамленный реденькими, похожими на металлическую проволоку волосами (ты не хочешь сделать мне mise en plis, Сара?), носик у нее как у мопса, рыхлые щеки исчерчены сеткой багровых прожилок, застывший взгляд фарфоровых глаз, в ложбинке между бесполезными шарами грудей торчит бумажная салфетка. (Упокойся с миром в бозе, сестра моя.)
Из гостиной донесся легкий шорох, я еще подумала, что это треснули обои. «Полина, вставай, — сказала я, — кофе готов, совсем некрепкий, как ты любишь по утрам, и можешь не стесняться, кухня свободна: Валер ушел на рынок за кукурузой для кур», вот тогда-то Лео и отвез Полину в больницу, это случилось второго июня. Я хорошо помню это, как и номера телефонов, и числа, и счета за свет и воду, пожертвования на солидарность в пользу бедных, удерживаемые из пенсии, чтобы поддержать на плаву людей победнее — почему бы и нет? — пока мы еще не замерзаем зимой и кусок хлеба у нас есть.