Избранное
Шрифт:
Сквозь враждебную толпу с голыми ляжками, облупленными плечами, коленями, бровями и волосами, полными песка, сквозь йодистую пелену жестов и голосов, по обручам, мимо дедушек в кроссовках, папаш с бутылочно-зелеными козырьками и маслянисто лоснящихся детишек, мимо одной из двенадцати тележек с мороженым (мимо двух лакомящихся монахинь и рыбака) шел он по дамбе, выложенной желтыми шестиугольными плитами, которые были отполированы скользящими на роликах девицами. Напротив пляжа и бухты, приспособленной под пристань с пирсом, каждые пять-шесть лет неизбежно разрушаемым штормами, возвышался каменный моряк, макушка которого достигала третьего этажа. Если смотреть с дамбы, он стоял плотно сжав ягодицы. Кто же любовался им с моря — с учебного корабля, прогулочного катера или байдарки-двойки, — сразу замечал невинную улыбку на монголоидном лице каменного истукана (голова, само собой, у него гладкая, как желудь), с которой тот охранял город, воду и памятную доску у своих ног, установленную в честь матросов и рыбаков, погибших в войнах 1914–1918 и 1940–1945 годов.
Учитель невольно подумал о побережье, каким оно было прошедшей зимой: ослепшие фасады гостиниц с наглухо закрытыми ставнями, пустынная дамба, зияния позднейших разрушений, монументальные останки отеля
3
Магия. Окна открыты навстречу прибою коварного моря (англ.).
4
Перси Биши Шелли (1792–1822) и Джон Китс (1795–1821) — английские поэты-романтики, оказавшие огромное влияние на развитие европейской поэзии конца XIX — начала XX в., а также косвенное влияние на поколение поэтов, к которому относится Хюго Клаус. Здесь имеются в виду трагические обстоятельства жизни двух поэтов, которые умерли, не достигнув тридцати лет: Шелли утонул в море, Ките умер от туберкулеза в возрасте 26 лет.
5
Якоб Михаэль Райнгольд Ленц (1751–1792) — немецкий поэт эпохи «Бури и натиска», примыкал к кружку «бурных гениев», возглавляемому Гёте. Бунтарь-романтик, вечно вступающий в конфликты с властями, Ленц вел скитальческий образ жизни, терпя постоянные лишения. Исколесив пол-Европы, Ленц умер в Москве в полной нищете и одиночестве.
Учитель шел в школу. Дамбу — место променада незнакомых чужеземцев — он не удостоил даже взглядом. Через парк, начиненный семействами, упражняющимися в мини-гольф, — в школу. Вдоль по улице Францискус Бреестраат, где он прожил первые два месяца после женитьбы: две комнаты, без ванной, скрипящая кровать, запах цветной капусты, — в школу. Вдоль по набережной. Мимо военного крейсера «Антуанетта», на поржавелой палубе которого занимались гимнастикой матросы — бессильное, вялое военное искусство. Мимо судна, выгружавшего не то муку, не то удобрения. Учитель прошел под краном, мимо подводы, на которой двое рабочих, обсыпанных с головы до пят чем-то белым, раскладывали мешки. «Эй, красавчик хренов!» — бросил один из них, помладше. Учитель залился краской и, лавируя между машинами, поспешил перейти на другую сторону, портфель он крепко прижал к себе. У моста, за которым собор вознес свои бородавчатые шпили, сновали паруса Бельгийского яхт-клуба. Преподобный геер Слоссе, закон божий, обогнал учителя на велосипеде и поднял жирную ручку, из-под его одеяния выглядывала рубашка в серо-голубую клеточку.
— Приветствую, менеер де Рейкел. Вы сегодня не слишком-то рано!
Под надувшейся от ветра сутаной мелькнули икры в черных спущенных чулках. Порой, когда на его пути встречался слишком крутой подъем, как на мосту Албертбрюх, несколько учеников под ликование зрителей толкали преподобного геера Слоссе в гору. В таких случаях преподобный геер Слоссе переставал нажимать на педали и, оказавшись наверху, распускал публику победным жестом. При всем том преподобного геера Слоссе частенько можно было видеть весьма виртуозно катящим на велосипеде с руками за спиной. Он щедро раздавал хорошие отметки и был любим. А также счастлив. Как можно это знать? Но учитель знал. Порой между уроками, в учительской, достопочтенный геер читал газету, курил трехфранковую сигару, покручивая ее большим, указательным и безымянным пальцами, и смотрел на пепел с таким наслаждением, что учитель терялся. И не решался задать вертевшийся на кончике языка вопрос: «Ваше преподобие, что там у вас в душе? Как можете вы здесь, в учительской, быть таким вызывающе спокойным, таким оскорбительно безмятежным?» Его преподобие повернул бы тогда к учителю свое розовое, полное лицо и сочувственно-нежно, словно ученику шестого класса, ответил бы: «Доверие, друг де Рейкел…» Или: «Вера, amice» [6] .
6
дружище (лат,).
Пересекая спортивную площадку — просторную территорию для катания на роликах, — учитель напряженно выпрямился, как человек, которого без конца высмеивают, во всем подозревают и постоянно оговаривают. Он шел через поле под пронзительный галдеж младшеклассников. Там уже стоял, потирая руки, Науда, латинский-греческий, появился Кюрперс-Шнобель, география, вытягивая шею, он искал свой класс. Кюрперс-Шнобель, география, большей частью опаздывал, в таких случаях он прямиком несся к той шеренге учащихся, во главе которой не было преподавателя. За четыре года работы в атенее [7] учитель опаздывал три раза, и все три раза Директор, скорее всего, еще до второго звонка загонял его учеников в класс. Более того, учитель установил, что в те дни, когда у него, как сегодня, по утрам не было занятий, Директор вообще не возникал на площадке. Как будто он появлялся там исключительно ради того, чтобы застукать де Рейкела, английский-немецкий. Казалось, не будь у него шанса кого-нибудь унизить, он предпочел бы остаться в своей конторе, вон в той стеклянной будке, которая острым клином торчит из фасада здания. Оттуда он шпионил, недоступный. Впрочем, там он казался все же менее недоступным, чем когда шествовал среди нас со своим неподвижным, без единой морщины лицом, обращенным к нам, ко всем, к каждому.
7
Атеней (лат. atheneum) — первоначально святилище Афины Паллады. В Бельгии такое название получила государственная средняя школа с гуманитарным уклоном, иначе говоря, гимназия.
Учитель подошел к Директору, который стоял рядом с Наудой, греческий-латинский. Казалось, они делятся какой-то веселой тайной.
— Де Рейкел, — сказал Директор.
Науда, латинский-греческий, который никогда не здоровался, спросил у него, видел ли он по телевизору репортаж о наводнении в Дании. Директор пожал учителю руку, не сняв перчатки, чего он никогда не делал, приветствуя других учителей. Учитель почему-то долго не отпускал обтянутую серой шведской кожей пятерню и думал: «Что со мной? Что со мной происходит?» Директор высвободил руку и направился к главному входу.
Когда учитель подошел к своему классу, шеренга затихла. Он повернулся к ученикам спиной и слышал, как они потянулись за ним: мальчики — шаркая подметками школьных ботинок, девочки — стуча каблучками. Они не передразнивали его, как частенько поступали с Малезом, химия, чью шатающуюся походку они копировали столь самозабвенно, что порой казалось, что вверх по лестнице за Малезом, химия, стеная и раскачиваясь, тащится толпа колченогих эпилептиков. Над ним же они никогда не издевались. Учителя это иногда даже беспокоило. И время от времени он ловил себя на том, что ему очень хочется спросить, какое прозвище они ему придумали, потому что в учительской об этом ничего не было известно. Сам для себя учитель измышлял самые невероятные клички, в том числе грубые и непристойные, однако все они вызывали у него сомнение. Конечно, не всегда можно было объяснить происхождение того или иного прозвища. Почему, например, Камерлинка, физкультура, звали «Фен», почему юфрау Мае звали «Нос», хотя нос у нее был ничем не примечательный? Придумывая себе прозвища, учитель стыдился самого себя, в этом занятии было что-то унизительное, уничижительное, низводящее человека к одной какой-нибудь его физической особенности или характеристике. Впрочем, из всех тех имен, которыми он наградил себя в тот вечер (подобно писателю, подыскивающему название для своей книги), в памяти у него осталось всего лишь одно; оно-то и показалось ему самым подходящим, когда он, вконец себя измочалив, забрался в постель: Пенис. Пенис де Рейкел, английский-немецкий.
И все-таки Кюрперсу, география, кличка Шнобель очень даже подходила. Этот тип был неисправимым пьяницей: однажды он целых пятнадцать минут пыхтел у двери своего класса, раскачиваясь и тщетно пытаясь с далекого расстояния попасть ключом в замочную скважину. При этом он бормотал:
— Вот и попаду, слышите вы, ублюдки, попаду…
А в классе он рухнул головой на руки и проспал от начала до конца весь урок. Когда же на следующий день один из учеников настучал об этом Директору, тому стоило явного труда заставить себя рассердиться на Кюрперса, география.
Учитель расхаживал между партами и читал диктант. Класс — одни и те же повторяющиеся имена, голоса, домашние работы, оценки — прилежно писал. Почему и эти, и ученики других классов относятся к нему как-то по-особому, было для учителя загадкой. Он никогда не узнает об этом. Учитель потел и, удивляясь, смахивал пот со лба. Подводя итог своим достоинствам и недостаткам, он сравнил его с данными других учителей и тех немногочисленных знакомых, кои у него имелись вне школьных стен, его бывшей жены например, но это ничего не дало. Никто тебе об этом ничего не расскажет, да и сам ты вряд ли станешь кого-нибудь об этом расспрашивать. Безусловно, он был строг. Но и Камерлинк, физкультура, тоже был строг, однако это не мешало ученикам вести себя с ним вполне нормально: выдумывать дурацкие шалости, льстить и ябедничать, чего никогда не бывало с ним, Пенисом де Рейкелом, английский-немецкий. Он был исключением. Какое-то глупое и слишком сильное определение. Впрочем, нет, не он один. Подобные вещи он наблюдал и раньше. Года два назад Тинпондт, математика, столкнулся с таким же отношением. Тогда он играл в городской футбольной команде и полагал, что это обстоятельство прибавит ему популярности, любви и признания учеников. Тинпондт попытался сыграть на своей футбольной славе и первые пятнадцать минут урока распинался про матч, проходивший в прошлое воскресенье, однако никакой реакции не последовало. Вероятно, из симпатии к товарищу по несчастью он рассказал де Рейкелу о необъяснимом безразличии учеников. «Я не чувствовал сопротивления», — сказал Тинпондт. «Сопротивление» — футбольный термин для измерения силы. Учитель не помнил, что ответил ему тогда, в читальном зале. Наверное, что-нибудь про брак, где происходит то же самое: двое живут рядом, но у каждого свое независимое существование, — он не помнил, в каких выражениях он изложил ему это…
Диктант подошел к концу. Учитель написал на доске текст, который предлагалось перевести. По крыше спортивного зала к небесам карабкались рабочие и тянули за собой кабель. Они напевали какой-то марш.
Учитель Перевалил через полдень, гласные тянулись, занятия вели его от пятого, Естественнонаучного, к третьему — Латинскому, бандиты за партами отвечали вяло, то и дело запинаясь, и вели себя согласно обычаям и нравам враждебного лагеря. В который раз он вытер доску липкой, мерзко пахнущей тряпкой, потер одну о другую ладони, стряхнул серые катышки грязи в мусорную корзину, и тут, за несколько минут до звонка, в класс заявился Директор с только что зажженной сигаретой во рту. Он похлопал по щеке толстого Ферлинде, прошел через весь класс и неподвижно застрял позади последней парты, не кивнув, не подав какого-либо знака, не произнеся ни единого слова. Что, ему трудно было подойти к кафедре? Директор, видя, что учитель не двигается, наконец кивнул. Давай-давай, бедолага, можешь заканчивать свой урок, пока не прозвенел звонок. Очнись же ты, ну, пошевеливайся! Гладковыбритая голова жадно заглотнула карамельку.