Избранное
Шрифт:
В ее жестких как проволока волосах едва держится сиреневый цветок; Натали небрежно, точно привыкшая к общему восхищению великанша, касается уха и двумя пальцами поправляет пластмассовые лепестки.
В двух метрах от нее с такой же зазывной улыбкой сидит Ио, одетый в летнюю рубашку с короткими рукавами, с набивным рисунком — подсолнухи и экзотические птицы; лепестки, перья, желтые клювы извиваются вокруг подмышек и открытого воротника и исчезают под нависшим животом; на нем шерстяные зеленые плавки, резинки глубоко врезались в кожу. Руки от запястий до плеч, длинные жилистые ступни, икры и бедра белые, как бумага, с редкими рыжими волосками. Он сидит,
— Друзья, — произносит Ио, и его голоса, певшего хвалебные гимны в честь Матушки, сейчас не узнать, сейчас он звучит совсем по-иному, звонко и радостно. — Сегодня я называю вас друзьями, ибо сегодня я ваш друг более, чем когда-либо. Ибо нельзя допустить…
Жанна не верит своим ушам, Альберт перехватывает ее сумрачный, отчужденный взгляд.
— …чтобы мы погрязали в гуще ничтожных и бесполезных мелочей, нас разделяющих.
— И не могли от них избавиться, — добавляет Натали, но слишком тихо, чтобы ее мог услышать кто-нибудь, кроме Альберта.
— Да. Поэтому мы должны стать друзьями и не стыдиться этого…
Он снова начинает читать проповедь, этот Ио, — все те же фальшивые словесные обороты. Хотя Альберт слушает невнимательно — его отвлекает наэлектризованное внимание, которое излучает Жанна, — облизывая губы и подрагивая веками, он тем не менее слышит каждое благословенное слово. Когда еще ему представится подобный случай? Никогда.
— …так же, как ранее принял я решение называться Ио, сегодня я решил сделать все, чтобы вы чувствовали себя как дома…
— «Как дома», сказал он, — повторяет Антуан.
— …и держаться так, как любой из вас, ибо я такой же, как вы. А каким же мне быть иначе? Вы ведь ко мне тоже хорошо относитесь.
— Браво! — восклицает семейство. — Золотые слова.
— Благодарю, — говорит Ио и поднимает свой бокал.
— Он одет по-гречески. Как в Греции, — говорит Натали.
— И вам это очень идет, — говорит Лотта и легонько шлепает Ио по руке, в двух сантиметрах выше часов.
— У вас такие красивые колени, — вставляет Тилли, и все с облегчением смеются, все, кроме Натали.
— Поднимем бокалы, — провозглашает Ио и встает. Альберт тоже удивленно подносит свой стакан к губам. Если бы он выкинул прежде что-нибудь подобное, они его тут же выкинули бы за дверь. Наверняка.
— Хороший сегодня вечер, — говорит он, но язык не повинуется ему.
— И это только начало, — тихо произносит рядом с ним Клод.
Антуан запевает «Фламандского льва» [139] , но, поскольку никто не знает слов и все поют лишь «ля-ля-ля», песня умирает задолго до финала.
139
«Фламандский лев» — национальный гимн Фландрии; написан в 1845 году фламандским поэтом и драматургом Ипполитом ван Пене (1811–1864), музыка К. Мири.
— Как хорошо нам было в Греции, — вздыхает Натали, — там мы были так счастливы.
— Юфрау похудела минимум на двести пятьдесят граммов, — говорит Ио.
— Почему вы называете меня «юфрау»? — спрашивает Натали.
Его рубашка с попугаями фосфоресцирует золотыми нитями, дорогая вещь.
— В самом деле, — говорит Ио и задумывается. — Натали, — произносит он, и та обводит всех торжествующим взглядом, а он (хочет он того или, может быть, нет?) мало-помалу снова и в своих жестах, и в интонации, и в самих рассуждениях продолжает роль пастыря и духовника и при этом улыбается Жанне, точно ему особенно важно заставить ее поверить в искренность его доброжелательной и свойской манеры держаться.
— Ad fundum! [140] — призывает Ио. А потом: — Avanti! [141] — И покуда каждый выпивает свой бокал, Альберт единственный, кто замечает сквозь завесу сигаретного дыма, как Ио отворачивается и пускает изо рта коричневую струйку в горшок с кактусом, потом снова обращает лицо к обществу, словно только что чихнул, безмятежно смеется и повелевает: — Дайте Натали еще глоток «Гран Марнье»!
А Жанна… Большими серыми глазами она изучающе разглядывает коротышку в купальном костюме.
140
До дна! (лат.)
141
Вперед! (итал.)
— Вы не пьете, — говорит Ио.
— Не хочется.
— Тетя Жанна пьет только шампанское, — говорит Клод, и его отцу стыдно за необузданную дерзость, которая прямо лезет из этого мальчишки.
— Не болтай чепухи, Клод, — говорит он.
— Шампанское? Прекрасно, подать сюда шампанское. Плачу за всех! — кричит Натали.
— Тилли!
— Нет, я схожу, — говорит Клод, — потому что Тилли идти дальше, и, потом, у нее слишком гладкие руки, она…
— Но с одним условием, — говорит Натали, — я не стану платить, если вы и дальше будете так сидеть. Шампанское пьют непринужденно. Allez [142] , все снимают пиджаки.
142
Здесь: Ну, давайте! (франц.)
Она хватает Лотту за пояс платья. Семейство чувствует, что надвигается нечто новое, ежегодные поминки принимают иной оборот. Альберт, который с мрачным удовлетворением стягивает свою куртку и хлопает подтяжками по животу, замечает смущение своей сестры Жанны.
— Жанна, — говорит он, — это становится похоже на «Гавайи».
— Гавайи! — восклицает Ио. — Да, да, именно, здоровая, естественная жизнь под солнцем!
— Он имеет в виду кафе «Гавайи» на дороге в Веттерен, — поясняет Антуан.
— Кафе с женщинами! — визжит Клод, в обеих руках у него бутылки с вином. — Там жутко неприятные и какие-то чокнутые женщины, по двадцать франков за килограмм!
— Но позвольте, — говорит Жанна, и снова вся комната замирает, подчиняясь звучанию ее низкого голоса, полного намеков и тайных желаний. — Дамы не носят пиджаков.
— Значит, они не могут снять их, — обрадованно заключает Лотта.
— Они могут снять кое-что другое, — подхватывает Тилли, расстегивает блузку и швыряет ее прямо на пейзаж с оливами, и блузка повисает на раме.