Избранное
Шрифт:
Он сел за стол и поглядел на меня. Желтоватые сполохи в глазах, отблески на небритых щеках — от неонового света над бакалейной лавкой. О, господи!
— Здравствуй, Карел, — сказала она. — Я уже начала беспокоиться.
Он пригладил волосы, облокотился на кухонный стол, положил голову на руки.
— Я пришел за чемоданом.
Неторопливые движения, мягкий голос. Она улыбнулась, словно не понимая, о чем он говорит.
— За каким еще чемоданом? Вон тем? — Она показала на деревянный чемодан под кроватью, куда в последний раз, когда он был дома — теперь это снова происходит
Он явился сюда из шумного, сверкающего огнями города, где я никогда не находила себе места, он уже несколько минут дома, а сказал всего четыре слова и даже ни разу не назвал меня по имени. Он снова уходит. И не просто уходит. Она начала о чем-то догадываться. О чем? Да, сегодня он пришел не с повинной. Я состарилась, стала послушной игрушкой в его руках. Еще немного — и он уйдет.
— Куда ты отправляешься, Карел?
— Неважно.
— На корабль?
— Какая разница, Герти?
Она опустила голову. Выходит, не на корабль. Что же все это значит? Тут что-то кроется.
— Куда ты идешь?! — закричала она.
Он потрогал мочку уха, потом повертел на пальце серебряное колечко, которое получил от своего отца, а тот — от деда.
— Я пришел за чемоданом.
— Неправда! — отрезала она, поднимаясь.
Во что бы то ни стало оттянуть время, задержать его. Она подошла к кровати и прилегла. Сразу заболело все тело. Он подозрительно поглядел на нее.
— Это правда, — сказал он.
— Нет!
— Перестань, Герти, — мягко попросил он, и она зарыдала, как в прежние времена, но сейчас это был лишь крик покорной, легко подчиняющейся страсти.
— Нет… — прошептала она.
Розоватые пятна неонового света падали на стол, на руку с кольцом, на прошитый крестиком свитер.
— Хочешь кофе? — спросила она. — На дорожку.
Все шло как-то не так, ненормально: она брела по изрытой, ухабистой, раскаленной дороге, поскальзываясь и то и дело сбиваясь с пути, а он стоял на обочине, крепкий, коренастый, стоял, широко расставив ноги. Она суетливо и бессмысленно кружила по комнате. Он закурил сигарету, кинул спичку на пол (как всегда делал в былые дни, которые сейчас казались ей светлыми, холодными и бесконечными), потом, скрестив, положил ноги на стул. Смотрел, как она, низко нагнувшись, вытаскивает из-под кровати чемодан. Она достала из шкафа синюю куртку, вынула из ящика рубашки.
— Снова путаешься с Альдой! — сказала она. — Не думай, что мне ничего не известно. Об этом весь поселок судачит.
— Заткнись!
Не стану я терпеть подобное обращение. Как он смеет так говорить со мной!
— Ты решил поселиться у нее? Решил начать все сначала?
Она остановилась у стола.
— Но я не согласна.
Она потерлась упругим животом о край стола.
— Я больна. Ты не имеешь права оставлять меня одну. И мадам Анри так считает. Я каждый день прибиралась тут, протирала окна, наводила порядок и чистоту, готовила пахту. Я мылась каждый день. Потому что ждала тебя. Потому что я не виновата в том, что тогда случилось.
Она ощутила неровную поверхность стола и вспомнила, как однажды в детстве спряталась под столом от матери, а дедушка, старый, с красным носом и белыми курчавыми волосами старик, спросил: «Что нужно там этой собачке?» — и кинул ей из кастрюли теплую гладкую кость.
— Я не собака, Карел! — закричала она. — Ты не можешь просто так бросить меня! Ты должен остаться.
— Я никому ничего не должен.
— Нет, должен! — отчаянно воскликнула она, мотнув головой.
Острая боль пронзила виски и шею. Она снова заплакала, шмыгая носом. За окном засветилась витрина мясной лавки. И вдруг она почувствовала удар по голове. Падая, она стукнулась лбом о край стола, упала на четвереньки.
— Пошевеливайся, Герти! — сказал он.
Хорошо еще, что на мне не было очков. О господи, что за глупые мысли, я ведь никогда не надеваю очков, если он дома или должен прийти. Она поднялась и стала складывать рубашки, две полосатые, темно-зеленую и белую, на которой не было одной пуговицы.
— Нужно пришить пуговицу.
От ушиба болел глаз, скоро это место покраснеет, потом примет зеленоватый оттенок, потом желтый. Как я выйду на улицу?
Она беззвучно плакала, перед глазами плыл теплый туман, потом она услыхала свое имя и зарыдала в голос. Он спустил ноги со стула, подошел к ней, схватил за ворот платья, зажав ткань в кулаке, и, наклонившись совсем близко, спросил:
— Зачем ты мучаешь меня всю жизнь?
— Я не виновата, Карел. Меня не было тут, когда он упал. Я была у мадам Анри.
— Да, сука, — сказал он, — ты была у мадам Анри. А он умер.
Широкая спина почти заслонила прямоугольник окна.
— Собери чемодан.
Она зажгла свет и зажмурилась от яркого света. Она рискнула взглянуть на себя в зеркало. Я состарилась. Моя жизнь кончена. Он оставляет здесь одни обломки. Перешагнул через меня, как через больную старуху, упавшую на улице. Она уложила сверху синюю куртку и закрыла чемодан, который защелкнулся с сухим щелчком. Она села на него.
— Ничего не могу поделать, — сказал он, глядя в окно.
Тело ее обмякло, но глаза снова заблестели. Я тоже ничего не могу поделать, хотела было сказать она, но вместо этого крикнула:
— Думаешь, Альда родит тебе ребенка?
Он хмыкнул.
— Она просто уличная шлюха. И у нее была операция.
— Врешь. Она беременна.
Все, это конец. Больше мне ждать нечего. Случилось самое страшное.
— И мадам Анри тоже знает про ту операцию.
— Пятый месяц, — сказал он и снова хмыкнул. — Уж я постарался.
Она подошла к нему и опустилась на колени. Схватила за ноги, вцепившись ногтями в толстую ткань его брюк, и погрузила лицо в знакомую теплую впадину.
— Все это вранье, — прошептала она. — Хитрые уловки Альды. Она не может родить, ее же оперировали. Спроси у мадам Анри.
— Она уже чувствует, как ребенок шевелится.
Невыносимая боль в суставах, в пояснице захлестнула ее. Она отпустила его ноги. Я куда-то падаю… Больше она ничего не помнила. Она лежала на полу, широко раскинув ноги, а когда очнулась, его уже не было. Она поднялась и легла на кровать.