Избранное
Шрифт:
Эту необычную процессию замыкал маленький броневик с вращающейся башенкой, из которой выглядывал ствол «максима».
– Подполковник!
– Генерал узнал меня.
– Пересади этих субчиков на свой драндулет.
– Не повернув головы, ткнул пальцем в застывших немецких генералов.
– Черти, нажрались гороху без удержу. Терпеть не могу этого духу!
– Разрешите послать за ротой автоматчиков?
– Будет жирно, обойдемся.
– Командарм повернулся к пленным: - Господа генералы, прошу встать и пересесть в «кнехт».
Переводчик нагнулся к генералам.
Немцы, обеспокоенно
– Мы соблюдаем законы войны, - сказал он, - признаем право пленного на защиту, медицинское обслуживание. Идите спокойно.
Генералы внимательно слушали перевод.
Я усадил «трофеи» в лампасах в «кнехт». Касим угрожающе поднял автомат.
– Оружие к ноге!
– скомандовал я.
– Они удирать будут!
– От себя не удерешь.
– Тимаков, - позвал командарм, - садись к нам, а твоя машина пусть следует сзади.
Вскочил на заднее сиденье.
Ехали тихо-тихо, следя за тем, чтобы шеренги пленных офицеров не отставали от нас. Я успел заметить - им сохранили личное холодное оружие.
Генерал, обернувшись ко мне, улыбнулся:
– Еду, смотрю в оба, чем черт не шутит. Лес, на опушке пни, много старых пней. И за каждым мелькает белое: махали платочками и лоскутками марли… Остановил машину, вышел из нее, стал таким манером, чтобы меня видели, как говорится, во весь рост. Крикнул: «Внимание! Я командующий Степной армией. Вы желаете сдаться в плен? Тогда ко мне парламентеров - прошу!» Появились три фрукта, пригляделся: батюшки, генералы! Спрашивают: «Мы имеем честь видеть господина командующего Степной армией?» - «Не ошиблись, говорю, я командующий». Приосанились: «Нас три генерала, шесть полковников, три подполковника, майоры, гауптманы, обер-лейтенанты и лейтенанты разных войск. Всего триста три единицы, и мы добровольно желаем сдаться в плен лично вам».
– «Такая честь!» - говорю им. А они свое: «Мы вручаем свою судьбу в ваши руки». Тут уж я уточнил: «Вы сдаетесь генералу Советской Армии. Приказываю сложить оружие! Вы пленные. А чтобы был порядок, прошу господ генералов в машину». У них, у немцев, даже при беде полный аккурат: выстроились, пересчитали друг друга и начали марш, как говорится, в далекие края…
Генерал уставился на дорогу и замолчал. Не то дремал, не то думал о чем-то своем. Я видел его незагоревший затылок, изрезанный морщинами. Чего-то я ждал от него. Похвалы, что ли? Не знаю, но медленный ход «виллиса» и молчание как-то угнетали.
Три крытые брезентом машины затормозили впереди нас. Из них выпрыгнули солдаты, построились за кюветом; молоденький капитан подскочил к нам:
– Товарищ генерал-полковник, рота охраны по вашему радиовызову прибыла в полном составе!
– Бери всю эту шатию и марш с ней на переправу. Только смотри мне, капитан, чтобы никаких штучек. Они отвоевались. Теперь жить им до поры до времени под русским небом.
«Виллис» командующего набирал скорость, за ним, ревя мотором, шел «кнехт» с тремя немецкими генералами. На маленьком полустанке, у чистого домика с часовым возле калитки, Гартнов остановил машину и приказал адъютанту:
– Их, - кивнул на немецких
Я молча ждал, пока высадятся пленные генералы. Адъютант увел их.
– Разрешите вернуться в полк?
Гартнов уставился на меня, будто только что увидел.
– Вернешься, а иначе куда же тебе! Значит, повоевал?
– Так точно, повоевали, товарищ генерал.
– Почему твои роты оказались за болотцем?
– Надеялся, что отметку девяносто пять и шесть десятых удержим.
– Крепко надеялся?
– Генерал свел брови.
– Говорят, победителей не судят. Говорят, а?
– Да, товарищ генерал-полковник, так говорят.
– И считаешь себя победителем?
– Я промолчал.
– А вот я, твой командующий, не считаю. Как думаешь, почему? Не спеши, обмозгуй.
– Была опасность прорыва на отметке девяносто пять и шесть десятых, - ответил, не слыша самого себя.
Гартнов оживился:
– Наугад ответил? Или рисковал тогда сознательно?
– На свое чутье полагался, товарищ командующий. Я думал…
– Ишь какой - думал! За всю армию думал… За нее мне положено думать, а тебе лишь за порученный участок. Твое счастье, что немцы были оглушены до тебя. Прорвались бы, к чертовой матери, тогда… Что было бы тогда?… Впереди Балканы - поведешь полк. Всех отличившихся - живых и павших - к боевой награде. Полк подтянуть, пополнить офицерским составом и готовиться на марш. И чтобы никаких партизанских маневров. У меня кадровая армия! Понимаете, молодой человек, кадровая!
28
Полк стягивался к станции Злоть. За переездом длинная улочка, низенькие заборчики, палисадники с поржавевшими георгинами. Скулят собаки, посипывают, вытянув шеи, сердитые гусаки. На иссушенных солнцем верандах щурятся пожилые молдаванки.
Мы затормозили у плетня, за которым поскрипывал колодезный ворот. Призывно заржал Нарзан. Я размялся, сбросив с себя пропотевшую гимнастерку, крикнул коноводу:
– Старина, плесни-ка из ведра!
– Та дюже холодна.
– Лей давай, лей!
Обожгло.
Из- за сарайчика показался пожилой мужчина с темным, как земля, лицом, в латаной-перелатаной рубашке. Вытянулся передо мною во фрунт: ладони липко к штанам, корпус смешновато откинут назад.
– Хозяин, да?
– спрашиваю у него.
Быстро- быстро закивал головой, подбежал к Клименко и похлопал его по спине.
– За что ж тебе, старина, такая милость?
– Та я купував гуся. Даю червонец - не бере, два - не бере, лопоче: «Рупа, рупа».
Передо мной стоял обездоленный крестьянин, оказавшийся со своим двориком на перепутье большой истории. Каково же ему?
– Здравствуй, товарищ, - протянул ему руку.
Он вытер ладонь о рваную штанину, крепко пожал мне руку, что-то быстро-быстро сказал на звучном языке, улыбнулся и ткнул пальцем в свою тощую грудь:
– Туарыш!
Прискакал ликующий Ашот, молодцевато сбросил себя с коня.
– Нам салютовала Москва! Из трехсот двадцати четырех орудий.
– Кому это - нам? Фронту?