Избранное
Шрифт:
— Ты опять за свое? — удивленно спросил Короткий. Продолжая раскачиваться, Бой страдальчески сморщил свое багровое вспухшее лицо. И сказал чуть ли не со слезной мольбой в голосе:
— Я думаю обо всех! Тот, кто по своей воле пришел в наш тайник, может в любое время, если ему захочется, уйти из него. Разве можно сравнивать нас с тем, кто стал затворником из стыда или страха…
Бой слишком резко откинулся назад и, скатившись с койки, грохнулся головой об пол. Он не застонал, но остался лежать на полу, не в силах снова взобраться на койку. Такаки с товарищами решили сначала его не трогать, но потом, забеспокоившись, как бы ему не стало хуже, снова уложили на койку. Все это неожиданно подвигнуло Исана на исповедь. Пока он говорил, Бой, казалось, не прислушивался. На самом деле он был так обессилен, что не мог даже возразить Исана. Он ненадолго засыпал, храпел, но тут же просыпался и лежал с широко открытыми глазами. Интервалы между пробуждениями становились все длиннее — Бой от жара покрылся потом и, казалось, весь отдался сну, как дорывается до воды разгоряченная лошадь. На секунду проснувшись, он сказал слабым голосом:
— Я репетировал сейчас свою смерть. На короткое мгновение я умер. И увидел что-то похожее на ад, Такаки. Такой огромный участок, на котором ведутся дорожные работы, и там стоят и бродят люди и черти. После того как выроют яму в рост человека, черти закапывают его туда, покрывают это место асфальтом и укатывают тяжелыми катками. Жара стоит — ужас. А сбоку — огромные бидоны, в таких развозят завтраки для школьников, и в этих бидонах жидкая смола…
Сказав это, Бой заснул и на этот раз долго не просыпался. Но было несомненно, что измученный жаром спящий Бой оказался медиумом, продолжающим исповедь Исана.
Глава 9
ИСПОВЕДЬ ООКИ ИСАНА
— Жизнь в убежище я избрал не по собственной воле. Если я от нее и откажусь, то все равно не смогу вернуться к жизни в обществе, хотя Бой утверждает обратное. Я думаю, что и умру в своем убежище, — начал свой рассказ Исана.
— Из-за ребенка? — спросил Такаки.
— Не только из-за него, но с ним, разумеется, это тоже связано. Когда вскоре после рождения сына я узнал, что с головой у него не все в порядке, я сразу подумал: наверно, это из-за того. Ребенок неоднократно по-детски пытался покончить с собой. И я должен был признать, что это мне кара за то, возмездие за то. Пока я не закончу своего рассказа, я не раскрою, что значит «из-за того» или «за то»… Вы когда-нибудь задумывались над тем, что значит пытаться покончить с собой? Мой приятель-врач говорил, что существует два типа самоубийства. Каждый из них можно определить буквально двумя словами. Тип помогите мне в тип я отвратителен. «Самоубийство», по оплошности, неважно, сознательной или бессознательной, оказавшееся лишь попыткой самоубийства, означает мольбу о помощи: помогите мне, обращенную без разбора ко всем людям. Другой тип самоубийства никогда не может окончиться неудачей, он отвергает всех: я отвратителен, заявляет он тем более без разбора всем, оставшимся в живых. Он призван выразить ненависть, оскорбить. Мой сын отказывался от пищи, бесконечно падал, даже не пытаясь защитить себя. Глядя на него, невольно создавалось впечатление, что он хочет покончить с собой. Если бы ребенок пытался убить себя, отвергая всех нас: я отвратителен, может быть, ему следовало бы это позволить. Другого выхода нет: меня отвергают, и я бессилен что-либо сделать. Но как быть, если ребенок, вместо того, чтобы сказать помогите мне, без конца повторяет попытки самоубийства? Примитивные и потому еще более ужасные попытки самоубийства с безгласным воплем: помогите мне, помогите мне. Но я даже представить себе не мог, чем ему помочь. Вот тогда-то я и начал верить, что поведение ребенка является карой за то. Жена стала даже опасаться, не захочу ли я искупить свой грех, ощущая со всей определенностью, что это и в самом деле кара. Жена страдала вдвойне. Дело в том, что в моем грехе был замешан ее отец. Тогда она стала думать, как прекратить эти попытки ребенка, избавив и меня от искупления греха. Я поддерживал ее, потому что и сам хотел найти такой путь. Кончилось тем, что я оборвал все связи с реальным миром и заперся в атомном убежище. Необходимые средства на оборудование моего укрытия и на затворническую жизнь жена взяла у отца. Я, разумеется, не знал, перестанет ребенок издавать безгласный вопль: помогите мне, помогите мне, только благодаря тому, что запрется со мной в убежище, или нет. Это была рискованная игра. Но мы выиграли. Еще вырабатывая план затворнической жизни, мы с женой надеялись, что выиграем. Поскольку я укрылся в убежище, не искупив греха, то был обречен вечно жить с этим неискупленным грехом, неся на своих плечах всю его тяжесть. Если кто-то действительно хотел меня покарать, то почему бы ему не поместить меня, полуживого, в убежище? Если бы он именно так хотел продлить мою обремененную грехом жизнь, это было бы дарованной мне крохотной милостью. Наша рискованная игра попахивала плутовством, но даже выиграв ее, я не получал никакой выгоды. Я был втянут в эту жульническую игру, мне помогли выиграть, но настоящий куш сорвали те, кто ее устроили.
— Какая-то туманная история, — сказал Такаки.
— Возможно. Но без этого вступления я бы не смог перебросить мостик к нынешней моей жизни, о которой я собираюсь рассказать. Кстати, интересно, как там Инаго справляется с Дзином, просто не представляю! Может быть, бросила его, а сама пошла развлекаться?
— Инаго изо всех сил заботится о ребенке, — заверил Тамакити.
— Изо всех сил? — переспросил Короткий.
— Вот именно, изо всех сил. Если этот тип захочет убежать, то нам нужен заложник, верно? Инаго и взяла на себя заботу о заложнике.
— Значит, и девчонка с вами заодно? С ума можно сойти, — сказал Исана. — Но что бы вы делали с Дзином, убив меня?
— За ним бы ухаживала Инаго, — сказал Бой, который лежал нахмурившись, плотно закрыв глаза, так что казалось, будто он спит. — Тебя бы я убил, но ребенку никакой подлости делать не собирался…
Сказав это, Бой страдальчески передернулся и вскоре снова захрапел.
— Бой и Инаго еще совсем дети. Поэтому они даже представить себе не могут, что это значит — убить человека, — сказал Такаки.
— Может быть, — сказал Исана.
Он почувствовал, что слова исповеди застряли у него в горле, будто, встопорщив чешую, туда попала змея. Как легко исповедоваться перед людьми, которые не имеют ни малейшего представления, что такое убить человека. Но слова Такаки говорили о том, что он-то уж определенно знает, что такое убить человека. И он подумал, как ничтожна суть его исповеди, которую он собирался продолжать. То, упрятанное в глубь молчания, казалось уже прирученным и ушедшим в далекое прошлое, но, как только он попытался облечь его в слова, оно живо воспрянуло — ему почудилось, что он совершает то снова… Но внутренняя энергия исповеди, которую Исана держал на привязи, пока исповедовался Короткий, не давала ему остановиться на полпути. И Короткий, и Такаки, и даже Тамакити ждали слов Исана. Но больше всех явно ждал Такаки, который хотел прочувствовать силу слов человека, выбранного им, чтобы облечь в слова деятельность Союза.
— Мы связаны с тестем одним общим выпавшим на нашу долю испытанием, — вынужден был продолжать Исана. — От тестя, я получил свое убежище, он обеспечивает нас необходимыми для жизни средствами, правда, их приходится выклянчивать у него, хотя все, что он потратил на нас, в сравнении с теми огромными суммами, которые проходят через его руки, близко к нулю — такие прибыли загребает этот политик. Он заболел раком горла и сейчас при смерти. Я не называю его имени просто из деликатности, все-таки человек умирает. А прибыли к нему стекались со всей Юго-Восточной Азии.
— Я, кажется, знал его любовницу. Наверняка знал, — перебил Короткий, чтобы подбодрить Исана, который никак не мог решиться говорить начистоту. — У меня с этой девицей была связь уже после того, как я стал сжиматься. Она работала натурщицей в фотоателье. Как ее с таким телом — ну точно обезьяна — взяли натурщицей, ума не приложу. Когда она была любовницей политика, то получила от него, по ее словам, концессию где-то под Бангкоком, и если бы все шло хорошо, концессия принесла бы ей примерно сто миллионов иен. Когда политик объяснил, чего он хочет от нее за эти деньги, она сначала согласилась, но в конце концов сбежала от него без оглядки и осталась ни с чем. Девица, хотя и называлась любовницей, на самом деле должна была служить приманкой для мальчиков. Но он так истязал этих мальчиков, что она в страхе сбежала от него. Каждый раз, когда она с сожалением рассказывала мне, что случилось с ее бангкокской концессией, это звучало настолько комично, что я даже чувствовал расположение к политику…
— Короткий, давай послушаем, что нам рассказывают, — укоризненно сказал Такаки.
— Весьма вероятно, что тот человек, о котором вы говорите, действительно мой тесть. Наша проблема как раз и возникла из-за его извращенности, — сказал Исана. — Тестя все звали Кэ-дьявол, и я сейчас тоже буду так называть его. Это прозвище, покинув узкий круг близких ему людей, получило такое широкое распространение, что даже иностранные политики и дипломаты звали его мистер К. Я был женихом дочери Кэ и в то же время беспредельно верным ему личным секретарем, у которого и в мыслях не было предать его или, используя его, извлечь для себя какую-то выгоду. Таким был я, когда вместе с Кэ находился в столице одной страны. Я не буду называть эту столицу, скажу лишь, что это была столица одного из европейских государств. И до этого случая, и потом он делал то же, по это никогда не доходило до преступления. Почему это произошло в стране, где не слишком развита техника? Просто потому, что у Кэ была приманка, которая в таких странах очень ценится. Потом была Индия. В Индии приманка тоже сработала вполне хорошо. Даже слишком хорошо, настолько, что Кэ был потрясен — это было в Агре. Вы знаете о существовании такого растения, как джут? Кэ прибыл в Дели в качестве главы делегации для заключения соглашения об импорте джутового волокна. Столица находится совсем недалеко от Тадж-Махала, и члены делегации поехали осматривать этот утопающий в роскоши мавзолей, а Кэ никогда не делал того, что лично ему не приносило никакой выгоды. Сначала мы вели переговоры в Новом Дели и решили высвободить время и поехать в Агру, чтобы осмотреть Тадж-Махал, но Кэ даже не взглянул на программу нашей экскурсии. Он попросил меня заранее заказать ему гостиничный номер в Агре, чтобы он мог поспать днем. Этот выдуманный «дневной сон» был нужен ему для того, чтобы, воспользовавшись специально запасенной приманкой, завлечь жертву. Приманкой служил дешевенький транзисторный приемник! Приемник Кэ показывал не сразу — такая у него была тактика. Индийские рупии выглядят маленькими бумажонками, он набирал эти бумажонки достоинством в одну рупию и разбрасывал среди детей-попрошаек, и тут начинался настоящий ад, а Кэ, не обращая внимания на возню, высматривал очередную жертву. Высматривал красивого одиннадцати-двенадцатилетнего мальчика. Кэ говорил, что, если во время потасовки, когда мальчишки дерутся и плачут, обнажая тем самым свои чувства, как следует понаблюдать за ними, никогда не ошибешься в выборе. Сам же виновник драки, будто потеряв всякий интерес к плодам своей «филантропии», возвращался в отель. Но это был просто трюк. У входа в отель всегда стоял мальчишка, который следил за тем, чтобы попрошайки не поднимались даже на ступеньки. Поэтому, войдя в отель, путешественник оказывался в полной безопасности. Тут-то и начиналась работа личного секретаря: я приводил мальчика, выбранного Кэ. На этот раз в Агре произошел удивительный случай, который можно было бы назвать «индийской ошибкой». Получив от мальчика все, что он хотел, Кэ, как обычно, отдал ему приемник. Он не подумал о том, что это Индия. Если бы он дал мальчику несколько десятков рупий, которые тот мог бы потихоньку унести домой, все бы обошлось. А тут, как только кончился его «дневной сон» и он проводил до черного хода мальчика, ошалевшего от обладания транзисторным приемником, началась потасовка, Лицо мальчика напоминало лицо Боя, какое у него сейчас.
Стоило Исана сказать это, как Бой, все время балансировавший между сном и бодрствованием, взвыл как собака. Но тут же силы его иссякли, и он закашлялся.
— Только что вышедший из дверей мальчик, бледный, без кровинки в лице, плакал навзрыд под палящим индийским солнцем. Я наблюдал из полутемного холла, как в гостиницу спокойно вошел мальчишка, постарше остальных, злобно осматриваясь по сторонам, как обезьяна, которая стащила банан, и спрятался за спинкой дивана. Когда Кэ рупиевыми бумажками собрал вокруг себя попрошаек, этот мальчик короткой палкой отгонял остальных мальчишек со ступенек отеля. Я сразу же все понял. Этот мальчишка отнял транзистор у жертвы Кэ, которому запрещено было подняться даже на ступеньки, и он плакал навзрыд. Я с трудом сдерживался, чтоб не вмешаться, увидев ребенка, с которым только что сделал свое мерзкое дело Кэ, горестно плакавшего под летним солнцем Агры. А теперь на него напал этот мальчишка, отнял транзистор и спрятался в холле гостиницы, будто обладал какими-то привилегиями, а сам тоже дрожит от страха. Вдруг в темном холле бас запел арию из «Бориса Годунова». Мальчишка не мог побороть соблазн испробовать транзистор. Лифтер, стоявший в глубине холла с видом солдата охраны магараджи, с поразительной быстротой бросился к мальчишке, сбил его с ног и отобрал транзистор. Подбежали служащие ресторана. У меня не хватило мужества смотреть, что будет дальше, и я вернулся в номер. Когда мы с Кэ садились у подъезда в машину, чтобы соединиться с группой, осматривавшей Тадж-Махал, у входа в гостиницу нас встретила толпа совершенно голых мальчишек. Желая привлечь внимание Кэ, они, отчаянно жестикулируя, неслись за машиной, как назойливые мухи… Мне непреодолимо хотелось умолять этих несчастных детей: прекратите, прекратите. Голые мальчишки преследовали нас еще долго, потому что на дороге лежали коровы и машина должна была осторожно пробираться между ними. Кэ тоже сидел мрачный, видимо борясь с ознобом. У него всегда наступало такое состояние после того, как он совершал свое грязное дело, — на него нападала тоска, он, казалось мне, чуть ли не проникался сознанием совершенного греха. Во всяком случае, я всегда думал так, чтобы оставить лазейку для оправдания Кэ. Когда машина стала продираться сквозь галдящую толпу базара, устроенного прямо на улице, догнавшие ее голые дети облепили машину со всех сторон, пробегали даже под самым ее носом. Мальчишка, показывавший танцы медведя на отгороженной на базаре площадке, бросил своего медведя, разодетого в красное и тускло-зеленое тряпье. Торопливо раздевшись, он, с горящими глазами, устремился за машиной и вскочил на крыло. Медведь растерянно ждал своего поводыря. Глядя на это зрелище, Кэ затрясся от смеха. В его фигуре проступило что-то женское. До того как он заболел раком горла, даже голос у него был как у женщины. Потом, прерывисто дыша, сказал: эх, побольше бы у меня сил, ни за что бы не упустил этого поводыря! Когда мы миновали базар, мальчишки, понимая, что здесь их территория кончается, расталкивая друг друга, отлетели от машины, и мы со скоростью ста миль в час помчались в Новый Дели. Как раз тогда меня впервые охватило отвратительное предчувствие, что если я и дальше буду помогать Кэ, то окажусь в пропасти, откуда мне уж никогда не выбраться…