Избранное
Шрифт:
— Что ты хотел нам рассказать? — подал голос проснувшийся Бой. — Ты же нам ничего не рассказал.
— Разве Исана не говорил, что совершил преступление в столице одного европейского государства? — сказал Такаки.
— Почему бы ему просто не рассказать об этом преступлении?
— Потому что о преступлении просто не расскажешь, — ответил Такаки, но в словах его звучало приглашение, обращенное к Исана.
— Почему же, и о преступлении можно рассказать просто, — сказал Исана, сознавая, что ему удалось преодолеть себя. — В конце того же года в отеле столицы одного европейского государства мы с Кэ убили ребенка. В общем, произошло то, что я и предчувствовал. Я низвергся в пропасть еще более глубокую, чем предполагал, — я стал соучастником убийства…
Услыхав это, Бой встал с кровати. Потом, угрожающе вытянув в сторону Исана левую руку, медленно пошел на него и заговорил слабым голосом:
— Вранье! Конечно, вранье! Ты подкуплен полицией. Нам ты говоришь, что убил человека, а полиции — что хочешь стать полицейским… — Бой продвигался вперед едва заметно, и поэтому на его движение Исана не обратил внимания. Голос Боя напоминал жалобный и в то же время недовольный голос ребенка. Когда же Исана заметил в правой руке Боя, которую тот прикрывал угрожающе выставленной вперед левой, длинную острую отвертку, ему не оставалось ничего другого, как перекатиться через койку и отступить. Учитывая свою слабость, Бой взял отвертку обеими руками и, оттолкнувшись от цементного пола, прыгнул вперед, направляя отвертку в лицо Исана. Тот с трудом схватил Боя за горячее, точно пылающее огнем, запястье. Используя запястье как точку опоры, Исана бросился на Боя и повалил его на пол, но, не удержавшись, сам рухнул на него. Боль от неловкого падения заставила Исана на мгновение отпустить руку Боя, и тот снова замахнулся отверткой, целясь в глаз. Исана обхватил его горячее тело, прижал к полу и наконец скрутил так, что тот не мог шевельнуться. Бой взвыл, как пойманный зверек, и стал вырываться, колотя коленями по ногам Исана, пытаясь своей забинтованной головой ударить его по голове. Чтобы не дать Бою двинуть рукой, в которой была зажата отвертка, Исана навалился на него, изо всех сил прижимая подбородком и грудью.
— Не бей его больше, Короткий. Он может умереть от потери крови, — удержал Короткого Такаки.
— Он же совсем сумасшедший! Если его не привести в бессознательное состояние, он все равно опять разбередит все свои раны и умрет от потери крови, — ответил Короткий.
Исана слышал все это, но молчал, поглощенный тем, чтобы удержать вырывающегося Боя. Потом, будто во сне, Исана почувствовал, как его напряженное тело приподнимают, но отвертка все еще нацелена ему в глаз.
— Хватит, — сказал Такаки. — Я подержу Боя, можете вставать.
Однако Исана был так измотан, что, скатившись с Боя, перевернулся лишь один раз и остался лежать рядом с ним; Такаки с трудом удерживал Боя. Рядом с его головой непомерно толстая ладонь Короткого нанесла два удара. Исана, все еще лежа на полу, видел, как Тамакити укладывает затихшего Боя на койку. В том, как Тамакити делал это, чувствовалась трогательная забота о товарище. Исана почувствовал угрызения совести за ту жестокость, с какой он отбивался от подростка.
— Он шпион, Тамакити, он донесет на нас, — еле дыша, печально прошептал Бой.
— Спи. Эту ночь спи, — ласково прошептал в ответ Тамакити.
— Труднее всего не совершить убийство, а потом рассказать о нем, правда? А он так бодро болтает потому, что все врет, а на самом деле его заслали к нам шпионить. Самый страшный человек, Тамакити, это тот, кто врет, что совершил страшное убийство. Его нельзя принимать к нам.
— В твоих словах есть доля истины, — ответил Тамакити, точно предостерегая Такаки и Короткого. — Но сейчас спи! Когда раненый не спит, у него в голове все может перемешаться. Спи, Бой.
— Если его обязательно нужно принять к нам, пусть он при нас совершит убийство, тогда ему хода назад не будет, — пробормотал Бой, точно во сне, но, пока Тамакити колебался с ответом, он уснул по-настоящему.
Бой спал как убитый. На его исхудавшем лице теперь не было ни кровинки. Обескровленная кожа, как у того индийского ребенка, покрылась черным жирным налетом. Исана понял, почему в своей исповеди он так много говорил о пережитом в Агре.
— Может, привяжем его к койке? А то проснется и снова нападет, — сказал Короткий.
— Разве можно привязывать спящего человека, когда он в таком состоянии? — сердито ответил Тамакити.
— Я возвращаюсь в убежище, — сказал Исана. — Я до сих пор не знаю, удалось ли Инаго уложить Дзина в постель…
— Не спешите в свое убежище — вряд ли этой ночью разразится атомная война. Или, может быть, от деревьев и китов поступило специальное сообщение? — усмехнулся Короткий. — Закончите рассказ, который вы начали.
— Мне бы тоже этого хотелось, — сказал Такаки, серьезно глянув прямо в лицо Исана. — Вы ведь рассказывали не для одного Боя?
Преодолев закипавшее внутреннее сопротивление и чувство неловкости, Исана продолжал свою исповедь. Теперь, когда Бой заснул мертвецким сном и можно было спокойно говорить, не опасаясь его выходок, а Тамакити с демонстративным безразличием сидел рядом, охраняя его покой, Исана осознал свою жалкую участь — два дотошных следователя, Такаки и Короткий, принуждают его к исповеди…
— В столице того государства явного переполоха, как это случилось в Индии, не произошло. Все было тихо, но гораздо более страшно. В этом, разумеется, виноваты были одни мы, поскольку вели себя омерзительно. Сам Кэ не пошел на поиски жертвы. Послал меня в небольшой парк — рядом с гостиницей, чтобы я поискал там. Между нациями, совершенно отличными одна от другой, существует то общее, что каждой из них дети другой кажутся очаровательными. Вы замечали это? Особенно очаровательными кажутся мне дети в европейских странах.
— Вы не Россию имеете в виду? Слушая вас, я почему-то представил себе детей с берегов Невы, — сказал Короткий, снова демонстрируя свое знакомство с Достоевским.
— Это могло случиться где угодно. Кэ во главе делегаций бывал и в социалистических государствах. Но ужасный случай, о котором я рассказываю, произошел в столице одного из Балканских государств. В этом городе я уже выловил ему восемнадцатилетнего юношу. В любой стране юноша этих лет живет в состоянии неустойчивости эмоциональных побуждений. И достаточно показать ему транзисторный приемник, как он уже у вас в руках. Кроме того, среди них можно найти и таких, которые помогут расставить сети для своих младших братьев. Конечно, это грязная тактика, но мы с Кэ долгое время прибегали к ней. Итак, однажды в том городе я заманил восемнадцатилетнего юношу. Это был худой, на вид агрессивный юнец, и я даже опасался пускать его одного в номер Кэ. Но Кэ был человеком старой закалки. Через щель в неплотно прикрытой двери, уже в сумерки, я наблюдал за тем, как юнец с недовольной физиономией, все время оглядываясь, точно опасаясь, что на него нападут сзади, выходит из номера Кэ. Обернув руку полой длинного джемпера, он бережно держал ценную для него вещь. Со священным трепетом он прижимал к себе приманку Кэ — паршивый транзисторный приемник. Дешевенький транзисторный приемник, служивший компенсацией забав Кэ. Потом зазвонил телефон, и, приняв ванну, Кэ приказал мне поужинать вместе с ним. Во время ужина, помню, он спокойно болтал со мной, пользуясь тем, что никто из окружающих не понимает нас… Вернувшись из ресторана к себе, мы увидели мальчика, стоявшего за окном номера Кэ. Никогда в жизни, ни до этого, ни после, я не видел такого очаровательного ребенка. С тех пор каждый раз, когда я вижу светловолосого, голубоглазого мальчика, я внимательно разглядываю его, с ужасом думая, не явился ли он снова передо мной, — поэтому я и могу с уверенностью утверждать, что такой красивый ребенок мне больше никогда не встречался…
— За окном? — с волнением спросил внимательно слушавший Такаки.
— Совершенно верно. Кэ, зайдя в свой номер, тут же вышел и позвал меня. Войдя вслед за ним, в свете, лившемся из комнаты, я увидел мальчика, который стоял, прижавшись к оконному стеклу, точно вынырнув из тьмы еще не освещенного города. Высоко над окном, сквозь разрывы рассеянных ветром облаков, светила луна. Я не забуду сверкающие густой синевой и золотом края мрачных туч. Мы медленно приближались к мальчику, осторожно, точно пытаясь поймать воробья, влетевшего в комнату. Приближались, заботясь о том, чтобы, резко открыв окно изнутри, не вспугнуть ребенка, стоявшего на узком балкончике. Наши номера находились на десятом этаже… Окно было двустворчатым, открывалось наружу. Мы решили показать ему, чтобы он отошел к одной створке окна, и тогда бы мы открыли другую, но, когда мы стали делать ему знаки, он повернулся к нам и, обнажив розовые десны и белые зубы, округлил свои красивые губы и произнес какое-то слово. Он сказал: «радио». Кэ злорадно ухмыльнулся. Да, я никогда не смогу забыть светившегося надеждой лица ребенка. Осторожно, чтобы не спугнуть мальчишку, я открыл окно и схватил его за руку — в Японии он бы учился в третьем или четвертом классе. Втащив его в комнату, я выглянул в окно, чтобы выяснить, как он попал туда, а в это время Кэ подвел мальчика к чемодану и разрешил ему выбрать транзисторный приемник. Я обязан был заботиться о безопасности хозяина и поэтому, высунувшись из окна, стал внимательно все исследовать. Меня чуть ли не валил с ног порывистый ветер, и я подумал, как опасен был путь сюда этого мальчика, решившегося на такой невероятный риск, чтобы получить радиоприемник. Номер Кэ находился в северном конце здания, и окно, за которым стоял мальчик, было первым от угла. От него до пожарной лестницы шел узенький балкончик, на котором могло с трудом уместиться лишь тело ребенка. На уровне груди взрослого человека тянулся декоративный карниз, и поэтому стоять на балкончике мог лишь ребенок. Мне почудилось, что на одной из площадок пожарной лестницы, несколькими пролетами ниже, в темноте притаился какой-то человек — скорее всего, тот юноша, который был у Кэ сегодня, но тогда я не придал этому особого значения. Кэ ведь не нужно было выпускать потом мальчика через окно. Он прекрасно мог спуститься с ним вниз и вывести из гостиницы через холл, поэтому, кто бы там ни находился, ему ни к чему было, подобно бродячему дрессировщику обезьянки, демонстрирующему разные фокусы, наблюдать за действиями ребенка и ждать его возвращения. Я вышел из комнаты, даже не взглянув в сторону спальни, где укрылись Кэ с мальчиком. Но не прошло и десяти минут, как Кэ, вместо того чтобы вызвать меня по телефону, сам вошел ко мне в номер в плаще, надетом прямо на голое тело, и в ботинках на босу ногу. Кэ сохранял свою обычную невозмутимость и даже высокомерие, но я тут же понял, что случилось нечто ужасное. Вслед за ним я вошел в его номер и увидел это «нечто» на кафельном полу слишком просторной ванной комнаты. Увидел узкую ниточку крови, протянувшуюся к полу от уголка рта лежавшего навзничь совершенно голого ребенка. Я поднял глаза на Кэ, и тот стал объяснять случившееся. Либо у ребенка было больное сердце, либо он страдал эпилепсией. С трупом нужно что-то сделать, — сказал он брезгливо. Он старался не смотреть на лицо лежавшего мальчика…