Избранное
Шрифт:
Шрелла надел плащ, положил в карман возвращенные ему вещи и подписал бумагу, где была проставлена дата: «6 сентября 1958 года, 15 ч. 30 м.».
— Все в порядке, — сказал надзиратель и захлопнул окошко.
Неттлингер снова сунул сигарету в рот и дотронулся до плеча Шреллы.
— Пошли, — сказал он, — выход здесь, или ты опять хочешь в кутузку? Может, ты все же завяжешь галстук?
Шрелла взял сигарету, поправил очки, поднял воротничок рубашки и надел галстук; он вздрогнул, когда Неттлингер внезапно поднес ему к носу зажигалку.
— Да, — сказал Неттлингер, —
Шрелла сделал глубокую затяжку; завязывая галстук и опуская воротничок рубашки, он глядел поверх очков на Неттлингера.
— У тебя, видимо, в этом вопросе большой опыт, верно?
— А у тебя нет? — спросил Неттлингер. — Пошли. От прощальных напутствий начальника тюрьмы я тебя, к сожалению, не могу избавить.
Шрелла надел шляпу, вынул изо рта сигарету и последовал за Неттлингером, открывшим дверь во двор. Начальник тюрьмы стоял у окошка, перед которым выстроилась длинная очередь, так как здесь выдавались разрешения на воскресные свидания; это был крупный мужчина, одетый не слишком элегантно, но вполне солидно; его движения были подчеркнуто штатскими.
— Надеюсь, — сказал начальник Неттлингеру, направляясь к ним, — все окончилось к общему удовольствию, быстро и корректно.
— Спасибо, — поблагодарил Неттлингер, — все действительно уладилось в два счета.
— Ну и хорошо, — сказал начальник и, повернувшись к Шрелле, продолжал: — Не обессудьте, если я скажу вам несколько слов на прощанье, хотя вы и были всего один-единственный день моим… — он засмеялся. — подопечным и по ошибке попали вместо следственной тюрьмы в исправительную. Видите ли, — начал он, указывая на внутренние ворота тюрьмы, — за этими воротами вас ждут вторые ворота, а за теми воротами нечто прекрасное, то, что является для всех нас величайшим благом, а именно — свобода. Не знаю, было ли обоснованным подозрение, которое лежит на вас, во всяком случае… — он опять засмеялся, — в моих гостеприимных стенах вам пришлось познакомиться с тем, что является противоположностью свободы. Так сумейте же правильно использовать свою свободу. Правда, все мы только узники, до той поры, пока наша душа не освободится от телесной оболочки и не вознесется к создателю, но быть узником в моих гостеприимных стенах — это не фигуральное понятие. Так вот, господин Шрелла, я отпускаю вас на свободу…
Шрелла в смущении протянул ему руку, но быстро отдернул ее: по лицу начальника тюрьмы он понял, что рукопожатие не входило в процедуру прощания; Шрелла смущенно молчал, переложил сигарету из правой руки в левую и, прищурившись, поглядел на Неттлингера.
Тюремные стены и клочок неба над этим тюремным двором — вот последнее, что видели глаза Ферди, а голос начальника был, возможно, последним человеческим голосом, который он слышал; и все происходило на том же самом дворе, таком тесном, что аромат неттлингеровской сигары заполнил его целиком; принюхиваясь, начальник подумал: о боже, в сигарах он всегда знал толк, надо ему отдать справедливость.
— Можно было обойтись и без напутственной речи. Ну, спасибо и до свидания, — заявил Неттлингер, не вынимая изо рта сигары.
Он взял Шреллу за плечи и подтолкнул его к внутренним воротам тюрьмы, которые в этот момент открыли перед ними, потом он медленно повел Шреллу к наружным воротам; Шрелла показал документы тюремному служителю, тот внимательно сверил фотографию, кивнул и открыл ворота.
— Ну, вот она — свобода. — смеясь, произнес Неттлингер. — Там стоит моя машина. Скажи, куда тебя отвезти.
Шрелла перешел через улицу вместе с Неттлингером, но, когда шофер распахнул перед ним дверцу машины, он вдруг заколебался.
— Садись, садись, — сказал Неттлингер.
Шрелла снял шляпу, сел в машину, откинулся назад и посмотрел на Неттлингера, который уселся рядом с ним.
— Куда тебя отвезти?
— На вокзал, — сказал Шрелла.
— У тебя там багаж?
— Нет.
— Ты что же, собираешься уже покинуть наш гостеприимный город? — спросил Неттлингер. Наклонившись вперед, он крикнул шоферу: — На Главный вокзал.
— Нет, — сказал Шрелла, — пока что я еще не собираюсь покидать этот гостеприимный город. Ты разыскал Роберта?
— Не удалось, — ответил Неттлингер, — он неуловим. Целый день я пытался с ним связаться, но он уклонился от встречи со мной; я уже почти настиг его в отеле «Принц Генрих», но он успел скрыться через боковую дверь: из-за него мне пришлось пережить в высшей степени неприятные минуты.
— Ты и прежде с ним не встречался?
— Нет. — сказал Неттлингер, — ни разу; он ведет очень замкнутый образ жизни.
Машина остановилась у светофора, Шрелла снял очки, протер их носовым платком и подвинулся ближе к окну.
— Наверное, — сказал Неттлингер. — ты испытываешь очень странное чувство, снова оказавшись в Германии после столь долгой разлуки, да еще при таких обстоятельствах, — ты ее просто не узнаешь.
— Нет, я ее узнаю, — сказал Шрелла, — приблизительно так, как узнаёшь женщину, которую любил совсем молодой, а увидел лет через двадцать: как водится, она здорово растолстела. У нее сильное ожирение; очевидно, ее муж человек не только состоятельный, но и преуспевающий: он купил ей виллу в пригороде, машину, дорогие кольца; после такой встречи на старую любовь неизбежно взираешь с иронией.
— По правде говоря, картина, которую ты нарисовал, довольно-таки неудачна, — сказал Неттлингер.
— Это только одна картина, — возразил Шрелла, — а если у тебя их наберется тысячи три, то, может быть, ты познаешь маленькую частичку истины.
— Сомневаюсь, что у тебя правильный взгляд на вещи, ведь ты пробыл в стране всего двадцать четыре часа, из них двадцать три — за решеткой.
— Ты не представляешь себе, как много можно узнать о стране, сидя за решеткой; ведь чаще всего в ваши тюрьмы попадают за обман; самообман, к сожалению, уголовно не наказуем; может, себе еще не известно, что из последних двадцати двух лет я четыре года просидел в тюрьме.