Избранное
Шрифт:
— С весной, Фадеич!
— А чего ты в магазине торчишь?
— Да вот хотел ананасов с артишоками купить…
— Не купил?
— Не завезли.
Теперь пошли мы втроем — я меж ними, как понурый мерин меж жеребцов.
— Валер, изобрел ли чего новенького?
— Сделал, Фадеич, синтезатор соловьиного пения. В филармонию понесу.
— Так ведь натуральные соловьи есть.
— Вдруг передохнут. Еще у меня идея… Берется одноглазый шпион, и вместо стеклянного вставляется глаз телекамеры, которая передает информацию на спутник…
— А как работа? — перебил
— Нормально, Фадеич.
— А чего стал тощ, как кошачье воскресенье?
— Вкалываю.
— В филармонию-то свою ходишь?
— На хрена попу гармонь, а бригаде филармонь?
И ухмыльнулся безразмерным ртом, как последний
выжига. Вот оно, значит, как… Пока дул мужик литровку, градус съел его печенку. Это я к тому, что есть микроб и пострашней градуса. С градусом-то воюют вплоть до рукопашной, а с денежным микробом да шмутьем вытрезвитель не применишь и врача-нарколога не призовешь.
Хотел было завести обоюдный разговор, как у газетного киоска приметил крепкого гражданина с бездельной сигаретой. Артист, а не гражданин — покуривает, будто на экскурсию приехал.
— Здоров будь, Василий, — поприветствовал я.
— А-а, Фадеич, — как бы удивился он, пожимая мне руку своими тисками.
— Вот что, ребята… И остальные будут?
— Все, комплект, — заверил Эдик.
— Кочемойкин к тебе не пойдет, — сказал простая душа Валерка, — Матвеич гриппует, а Николай-окрас-чик из бригады уходит.
— Та-ак, — пропел я. — Разобрали легковушку, а собрали погремушку.
Гляжу я на ребят и не вижу их. Они ли, те ли? Те, да не те — лица стали как бы суше, глаза стали как бы уже. Полно таких людишек бредет себе без путеводной нити. А нить та для молодого человека есть думка о смысле своей жизни. Гляжу я на ребят… Да небось живут и наслаждаются. А наслаждаясь, не думаешь.
Постояли мы сумрачно и переминаясь.
— Айда ко мне, поскольку рядом.
— Фадеич, да вот кафешка, — показал рукой Валерка.
И то: кафе через дорогу. Нас четверо — аккурат на один столик. Что и случилось. Заказали мы по гуляшу с пюре, по компоту из сухофруктов и по бутылке пива.
— Чего, ребята, нового на автопредприятии?
— Установили инфракрасные горелки, — сообщил Эдик. — Подогревают бачки с водой под картером, мотор заводится с полуоборота.
— Фадеич, — сказал Валерка. — В Минске заработал автомеханизированный комплекс по ремонту моторов…
— А кузов? А ходовая часть? Нет, бригада нужна, — отозвался я.
— А я женюсь, — показал радостные зубы Василий.
— На ком? — был мой вопрос.
— Да на своей жене.
Выпили пивка. Мне охота и про женитьбу разузнать, и про дела ремонтные, и про Матвеича с Николаем, и про судьбу бригадную… Гуляш не ем — ребят оглядываю.
— Фадеич, давно мы баек не слыхали, — чмокнул губами Валерка.
Байка не червонец — всегда под рукой. Мне ее один водитель рассказал, пока я менял ему крестовину карданного вала…
…Увидал как-то мужик на рынке цветок — три рубля штука. Обомлел от зависти, попросил корневищ да все свои дачные сотки и засадил. А всякую сельде-рюшку с петрушкой извел к хренам. Цветок-то
— Он врачу цветов пожалел? — заинтересовался непонятливый Валерка.
— Тут ядрышко в другом, ребята… Вкалывал мужик и копил, а не только жизни — цветов своих не знал и красоты их не видел.
Эдик, головастый парень, упер в меня взгляд, как щуп в автол:
— Фадеич, ты мое материальное положение знаешь…
— А я женился. — Василий тоже раскусил сердцевиночку байки.
— Счастье народа зависит от толщины бутерброда, — вякнул изобретатель.
— Копил он кровные, горбом напаханные, — добавил Василий.
Глядят ребята на меня недоверчиво, как на списанный двигатель. И хочется у них разузнать: какая, мол, меж нами разница? Ну, старый я, на пенсии, ростом обделен, имущества у меня поболе… Да не в этой печке спрятано колечко.
Чего у меня люди просили? Инструменту, деньжат, табачку, спецовку… Соли, утюг, спичек, луковицу… Проводку глянуть, пылесос посмотреть, в холодильнике поковыряться, ящик вздынуть… Но я не припомню, чтобы пришел человек, глянул в глаза голодно и сказал: «Фадеич, поучи жить». У меня ведь опыта и мыслей навалом — этим, этим отличаюсь я от моих ребят.
— Деньги, братцы, что трясина — затягивают тихо.
— Пока еще держимся на поверхности, — засмеялся Эдик.
— Не забудьте только, ребята, что накопительство от зверей идет.
— Как от зверей? — опешил Валерка, да и другие уставились.
— Собака что с костью делает? Зарывает. Медведь как с недоеденным мясом обходится? Прячет. Вот и некоторые люди так поступают — копят на всякий случай.
— Между животным и человеком миллион лет прошло, — не согласился Валерка.
— Ну что? Волосы у тебя остались, когти остались… Почему б и привычкам не задержаться. Только уж теперь не кости зарываем, а гарнитурами обставляемся да всякое прочее хапаем.
— Фадеич, хочешь сказать, что мещанство — это инстинкт? — спросил башковитый Эдик.
— Он самый, — подтвердил я. — А чего-то разуму копить? Он же с извилинами.
Выпили мы еще по бутылке. Но был повод, был — уйдут, думаю, они по домам, и останусь я опять со своими непросветными думами.
— А я женился, — снова сказал Василий.
— На ком?
— На собственной жене.
— А куда дел мужа?
— В химчистку.
Признаться, я опьянел, а Василий был пьян от счастья. И образовался меж нами как бы туннель — я тут, он там, а сбоку темнота. Что же касается гуляша и компота, то это не еда, а воробьиный корм.