Избранное
Шрифт:
И то: сердце мое екает от предчувствий. Да не как в гадании, когда пытаешь, не ждет ли тебя судьба с колуном за каким-нибудь углом. А сердце екает с радостью и надеждой. Что у меня будет?.. Что меня ждет?.. Что там, дальше, за грянувшей весной? Боже, и это в шестьдесят.
Выходит, жду. Я-то, который этих ожидалок терпеть не перевариваю. Да ведь и знаю, что будет впереди, — завтрак…
Значит, так. Мария подала кашу из овсяных хлопьев на молоке, лучок зеленый в сметане да чай с сушками. Ну и хлеб трех сортов. Ложечку я взял и ведерочко умял.
После
Потом я почитал в журнале о прошлых веках — мне его студент из второго парадного дал. История про крепкий сон, именуемый летаргическим. Схоронили одну графиню в частнособственническом склепе, а граф забыл взять с нее клочочек волос на вечную память.
Пошел он с ножницами в склеп и только поддел волосики, как графиня и говорит, зевнув: «Милый, это же парик». Само собой, граф со страху усоп, но уже не летаргически. Теперь графине надобен его локон. И тут случись ужасная закрутка: граф лысый. Будет продолжение в пяти номерах.
Потом я почитал о токаре — Генкина книжка. Этот токарь план дает, жену любит, детей растит, зубы чистит… А закавыка у него — бригаду не сколотить. Нормальный мужик, но в его бригаду я бы тоже не пошел, поскольку пресен он, как вареный кальмар — рыба такая глубоководная. Ни о чем не думает, кроме виденного под носом, — не кальмар, а бригадир. Эка заслуга — хорошо работать. А народная перспектива, а решение никак не решенного, а заботы души?.. А война и мир? А вторая сущность? Кто обо всем об этом будет страдать? Вот, говорят, кислород на планете убывает…
Все ж таки обидно. Придешь в библиотеку, стоят там книги классиков и прочих писателей — версты полок. Про дворян, князей, рыцарей, королей, ученых, героев… А о простом человеке за все века написано с гулькин нос. Это о тех-то, кто в основании всего сущего. Да и верно — что писать? Смену отвкалывал, пришел домой выжатый, поел да спать… Неинтересно. То ли дело личность значительная — она и то, она и се. Или возьмем женщин… Коли изменяет, то о ней и роман; коли пошла в прачки, то потей себе с богом да корми деток. И верно: с мужиками-то страдать веселей, чем у корыта.
Поглядел я на часы — до обеда еще долгонько. Оставил лежебокий диван и включил радио. Попал как раз на заявки — рабочие листопрокатного цеха заказали Листа. Ну и я вместе с ними послушал.
А потом дуэтом спела разнополая пара, хотя отличить, где он, а где она, возможности не было. Видать, кто пел с хрипотцой, то она, а кто пел без голоса, то он. Да дело не в хрипотце, — ты хоть кукарекай, а за душу возьми, поскольку все песни от слез или смеха. Люди сперва запели, а потом заговорили. Первый чело-век-то, еще полушерстяной, после охоты на мамонта получит, бывало, свою долю, засмеется, потом весело закричит — глядишь, и запел о своей
Но в концерте по заявкам меня тоже порадовали — духовой оркестр от души сыграл вальс «Оборванные струны»…
Я пробежался по квартире — туда, значит, и обратно.
— Коля, ты кого ждешь?
— Жду, Мария.
— Кого же?
— Обед.
Было подано все, как и положено. Щи зеленые из щавеля, где бельмом плавало пол-яйца. Котлеты домашние, крупные, с картошкой отварной, рассыпчатой, у совхозников купленной. Компот из слив, свой, Марией закатанный. Ну и хлеб трех сортов.
Поел, сказал «спасибочки» и глянул на часы — до ужина еще далече.
— Мария, хочешь, радио проведу в туалет?
— Господи, зачем же? Погляди лучше телевизор…
Включил я, хотя время для него раннее, неподходящее. Однако просмотрел. По первой программе показывали соревнования на саночках — занятно, сиди себе и катись. По второй меня развлекли мультфильмом про то, как гусь лапчатый сажал лук репчатый. А по третьей программе насладился я умной беседой про математику — мужик в очках толковал про какое-то множество, но множество кого, так и не сказал.
Я бы вернулся на первую программу по новой, но зазвонил телефон. Поскольку Мария всегда ждет звонка от Генки, то мы бежим в переднюю взапуски. Но мужик наверняка обгонит.
— Алле! — спросил я солидно.
— Это квартира Вовкодава?
— Нет.
— А почему?
— Хрен его знает почему, — задумался и я.
После моих откровенных слов трубку положили.
Ошиблись номером. А я впал в тяжкую задумчивость — как это Вовкодав? Вовок давит? Чего ж он не переделается на всем приятного Волкодавова? И пошла тут у меня в голове заковыристая философия насчет фамилий…
Знавал я Каменюгина — весу в нем было сорок кило. Знавал Сухохрюкова, и между прочим, совсем не хрюкал — ни сухо, ни мокро. Марка Баллона знаю — веселый мужик, баллоны со склада выдавал. С Гнидашем знакомство водил — душа человек. А вот у Клещеногова, помню, и верно, ноги фигурный поворот имели…
— Коля, чего у телефона стоишь?
— Надо.
— Звонить хочешь?
— А и хочу.
Будто мне позвонить некому… Да кому захочу. Вот хотя бы старому знакомцу, когда-то работали вместе. Кстати, его фамилия Пещериков.
Набрал я номер:
— Не хотите ль веников, гражданин Пещериков?
— Николай Фадеич?
— Он, как таковой.
— А я на юге отдыхал.
— Силен. Ну а как живешь?
— Кормили хорошо, с витаминами, но без кало-ража.
— Без чего?
— Без калорий, значит.
— Ну а как живешь, Пещериков?
— Морские купанья в закрытом бассейне, сосновый воздух…
— Живешь-то как?
— Ежедневный массаж, минеральная вода, прогулки в горы…
— Ну а живешь-то, живешь-то как, хвост собачий?