Избранное
Шрифт:
— Выпить бы, что ли, с горя, — сказал дед, берясь за бутыль. — Век такого горя не видал, аж сердце заболело.
— Было ведь и у нас, отец, такое. Не помнишь разве, за Лопуховкой девушки в лесной избушке сидели, пряли да все песни распевали тихие, — сказала бабушка.
— Было, да не про меня, — сказал дед, наливая в стакан.
— Ты слушай, — сказал Бедняга нетерпеливо. — Потом напьешься. Аж теперь в животе все сохнет, как вспомню. Приходит она к ночи одетая, за стол садится. Мать ужин ставит. Я не ем, есть не могу.
Где-то высоко в небе ударил гром, словно кто выстрелил из пушки и охнул после выстрела. Все посмотрели туда, в сторону выстрела. Большое облако, яростно сияя верхним краем, оседало и мглилось. В нем слышался гул, там раскатывали тяжелый сруб.
— Троице без дождя не быть, — сказала Саня, глядя на облако из-под руки.
— За Иртыш свалит, — сказал Бедняга. — Ты слушай, коли слушаешь.
— Мы венки плетем! — крикнула издали Зина.
— Плевать на вас, — сказал Бедняга и продолжал: — Спать легла со мной, в одну постель. Лежу я, милые, отодвинулся, глаза ни закрыть, ни открыть не могу. Страшно. Смерть, думаю, моя пришла. А она такая смирная лежит. «Не бойся, — говорит, — меня, мил человек, несчастная я всю жизнь жила. Только счастье от тебя и видеть мне».
— Нашла где счастья поискать, — засмеялась Калина.
— Типун тебе на язык, прохвостина, — огрызнулся Бедняга. — Ну да. «А утром, — говорит, — пойдем к моим родителям». Лесами пешком и отправились мы туда, в Крайчиково. Идет она, то к цветку наклонится, то с травинкой посударит. И все улыбается. Вот, думаю, сатана какая. Приходим к дому в Крайчикове. Ишо на улице слышно, как ребенок в доме кричит, весь слезами заливается. Входим. «Здравствуйте», — говорит Анна. «Здравствуйте, — отвечают ей пожилые люди. — Кто вы? Куда идете? Поди, израсходовались в дороге, отобедайте». — «Обедать мы, — говорит Анна, — не будем, а что это за ребенок в люльке у вас плачет?» — «Да вот, — отвечают ей, — уж семнадцать годов плачет-кричит. Есть не ест и в рост не растет». Подходит Анна к люльке и полено оттудова вытаскивает. Тут весь плач и кончился.
— Праздниками развлекаетесь, добрые товарищи? Святую Троицу потчуете? — раздался голос.
На коне сидел тот самый всадник в милицейской одежде, что ехал полем под тучей. Он пощелкивал прутиком по сверкающему голенищу сапога.
— Вроде как воскресенье отмечаем, товарищ начальник гражданин Париков, — сказал Бедняга и встал.
— К столу присаживайтесь, на траву на нашу, — сказала Мария.
— Да я уж так. На коне прогуляться вдоль Ключа решил. Спасибо, — сказал всадник. — Наверное, самогончиком балуете?
— Чем бог послал, — сказала Мария.
— Поди, Калина здесь у вас всем заворачивает, — усмехнулся всадник.
— Она, товарищ Париков гражданин начальник, все одним духом завернет. По большей части водочку, — сказал Бедняга.
— Ладно, ладно, я ничего, — сказал всадник. — Я ведь просто на коне вдоль Ключа прогуляться решил.
Под тучей отдаленно заворчало, и пахнуло ветром.
— Ну гуляйте да веселитесь, а то сенокос поджимает. Не до пьянки будет, — улыбнулся всадник.
Он тронул коня и медленно поехал под тучу в сторону Ключа, который бежал сквозь все поле в Иртыш.
— Ишь, начальничек, — сказал Бедняга, когда всадник отъехал. — Нашелся еще какой. Ты бы на фронте попрогуливался, я бы на тебя посмотрел.
— Не берут его, — сказала Калина. — Того-то, второго, военкома, взяли. А его не берут.
— Это с которым вместе по шоссе поскакивали? — спросила Мария.
— Ну да.
— Сам тот на фронт ушел, — сказала Санька. — Стыдно, мол, говорит, в тылу сидеть.
— А этого не берут. Здесь, говорят, нужней он, — сказала Калина.
— Нужный он в нужник, — прищурился Бедняга. — Килатый он. Ты-то, поди, знаешь? А килатых на фронт не пущают. Вдруг кишка лопнет, тонка ведь она.
Калина молча посмотрела на Беднягу.
— Мы на Ключ пошли венки пускать! — крикнула Наташа.
— Беги, беги, поугадывай, — сказал Бедняга, — пока мужики-то не перевелись.
— Так ты на той девушке и женился? — спросила бабушка.
— И женился, и жил почти всю жисть. Лучше жисти у меня никогда, поди-кось, не было.
— А чего же она от тебя удула? — спросила Санька.
— Не удула, а умерла вроде как.
— Сбегла она, — сказала Калина, — а уж потом померла. Глыби в тебе мало, видно, было.
— Во мне глыби сколь хошь есть, как озлюсь, — побагровел Бедняга, — хучь на кого хватит. Тебя уж, таку стерву, и то могу до голенища проучить.
— Охальник ты, глаза бы на тебя не глядели, — зевнула Калина и встала.
Она прошлась вокруг сидящих людей. Прошлась второй раз. И направилась к дому.
— А ничего она, жена, про себя не рассказывала? — спросила бабушка.
— Так, мало чего. «Ты, — говорит, — меня не спрашивай. И тебе и мне оттого хуже будет. Только много, — говорит, — я по свету хаживала и людей много видела. Все больше хороших».
— Вот и нарвалась на тебя, на Иуду, — сказала издали Калина.
— Иди, иди! — крикнул Бедняга и махнул рукой. — Он-то ведь вдоль Ключа попрогуливаться порешил…
— Говоришь, больше все хорошие люди ей попадали? — сказала бабушка.
— Не я, а она так сказывала. Врала — ясное дело. Вроде все везде одни хорошие люди и хвиристят? — усмехнулся Бедняга.
— Злой ты мужик, — сказала Мария, — креста на тебе нет. Чего бабу травишь, и так лихо ей…
— Нынче на всех креста нет, — сказал Бедняга и выпил. — Нынче всем лихо, а ей и горя мало. Развалюха избяная она. А ты молчи, не твое дело.
— И не твое, — сказала Санька.
— Ух и душа у меня занимается, — засуетился Бедняга. — Так бы каждому гвоздь в язык и всадил.