Избранное
Шрифт:
Наташа встретила Еньку в подъезде на лестнице. Она схватила его за рукав и торопливо заговорила:
— Ты знаешь, ты выходи простись. Мы пришли проститься с тобой.
— Кто это «мы»? — сказал Енька, разглядывая Наташу с удивлением.
— Анисья Викторовна и я.
— Куда же она уезжает? Ведь год учебный давно начался.
— У нее так все сложилось, — сказала Наташа, глядя в пол. — Письмо она от того человека получила. Он говорит: я на фронте воюю, тебя, говорит, я люблю по-прежнему, но у меня есть другая женщина, здесь, на войне.
— Так его же убили в Севастополе.
— Не убили его. Та женщина, оказывается, его вытащила чуть живого и спасла. И вместе потом они к нашим перебрались. Здешняя она какая-то, чуть ли не из села. Медсестра. А то письмо, что он погиб, она сама написала Анисье Викторовне.
— Чудные какие они, — сказал Енька.
Мимо, спускаясь по лестнице, прошла девочка с книжкой, в морской шапочке и в пальто. Она внимательно посмотрела на Наташу, на Еньку и Еньке сказала:
— Здравствуйте.
— Кто это? — спросила Наташа.
— Это тут одна эвакуированная, — сказал Енька. — Болеет чего-то. А куда она, Анисья Викторовна, теперь поехала?
— На войну, — строго сказала Наташа. — На войну поехала. В военкомате ее не взяли — сердце больное. А она говорит: я сама на фронт проберусь. И тоже, говорит, его из огня вытащу. Ему тогда легче будет со мной остаться. Ведь он же ее все-таки любит, а той вроде как обязан.
— Чудные они, — сказал Енька. — А где она?
— Там ждет, — сказала Наташа, подумала и наставительно добавила: — Ты смотри, меня тут не забывай.
— Чего же мне тебя забывать. Сама ведь придешь скоро. Да и выпишут меня.
— Может, я не скоро приду, — вздохнула Наташа и отвернулась к двери.
И Енька увидел, что в глазах у нее стоят слезы.
— Чего это ты? Чего плачешь-то?
— Так. Дела всякие. Не скоро я, видно, приду. Да и Анисью Викторовну жалко.
— Чего же ее жалеть? Она большая. Сама ведь едет. Не забрили же ее.
— Ничего ты не знаешь, — сказала Наташа и вытерла слезы. — Вообще я приду не скоро. Ты смотри не обижайся. Приходила ведь я к тебе не раз. Олег приходить будет. Он все в овчарнике вертится, чудо какое-то творит.
— Ладно, — сказал Енька.
Они вышли на улицу, где пахло холодным пыльным ветром, Иртышом, а в небе кричали улетающие гуси. Анисья Викторовна стояла вдалеке возле забора. Она была тоже в сапогах, в полупальто, в платочке. В руках она держала чемодан, а за спиной у Анисьи Викторовны висела гитара, обтянутая чехлом.
— Ну, пока. Я на пароход, — помахала она Еньке рукой. — Поправляйся.
— До свиданья, — сказал Енька. — Жалко, вас теперь в школе не будет. Да мне-то уж это теперь все равно.
— Почему же? — нахмурилась Анисья Викторовна.
— Не пойду я больше учиться. Работать надо.
— Ну, работай, — улыбнулась Анисья Викторовна. — Пока. Да вспоминай свою учительницу.
Они повернулись к Еньке спиной и пошли. Наташа тоже помахала Еньке рукой, и видно было, что она опять плачет. Енька долго смотрел им вслед, смотрел на узенькую спину Наташи и на длинную гитару Анисьи Викторовны. Ветер шумел по селу. Дикие гуси кричали в небе, а вдоль больничного сада ходила девочка с книжкой и смотрела на Еньку.
Девочка сидела в глубине сада на лавке. Она сидела с раскрытой книгой, а Енька шел мимо. Девочка закрыла книгу и позвала его приветливым голосом:
— Приходите сюда, на лавку. Здесь ветра нет, но слышно его. И будем вместе сидеть.
Енька подошел и сел. Он сидел и не знал, что сказать.
— Вы, говорят, очень храбрый человек? — сказала девочка.
— Какой же я храбрый, — сказал Енька. — Не трус, конечно.
— Вы не скромничайте, — сказала девочка укоризненно. — Я все про вас знаю.
— Откуда же это?
— Мне рассказали. Я пришла сюда, когда вы уже поправляться начали. И мне сразу все рассказали.
— Нечего такого особенного обо мне рассказывать. Бадья на голову упала — и все.
— Как это? — заторопилась девочка. — Вы, пожалуйста, не притворяйтесь. Я все знаю. Загорелся дом. В доме был ребенок. А вы в это время в лесу на волка охотились. Вы увидели, прибежали раньше всех. Дом был заперт. Вы разбили окно, бросились в дом, вынесли ребенка и снова бросились туда спасать вещи. В это время обвалился горящий потолок, и вас придавило. Тогда уже прибежали с поля люди и вынесли вас на руках. Вас сам начальник милиции привез в больницу. Сначала он поджигателя поймал, потом вас привез. Я все знаю.
— Это кто-то наврал, — обиделся Енька. — Все было не так. Я качал воду, когда горел сарай. Журавль загорелся, бадья оборвалась и треснула меня. И поджигателя никакого не было. Все, наверное, от папироски началось.
— Вы, пожалуйста, не выдумывайте, — нахмурилась девочка. — Я все знаю лучше вас. Во-первых, поджигателя поймали за деревней. Это какой-то бывший кулак. Во-вторых, насколько мне известно, журавлей не бывает на пожаре. Они летают в небе. Им на пожаре делать нечего.
— Так это же журавль у колодца.
— Это ничего не значит. Я просто очень хорошо знаю, что вы храбрый человек. А все храбрые люди скромничают.
— Это не так, — рассердился Енька.
— Нет, так. У нас над городом во время налета один храбрый летчик сбил три немецких бомбардировщика. Об этом и написали в газете. А он утверждает: не три я сбил, а всего два. И ему тоже никто не поверил. Ведь люди лучше знают, им виднее. И, пожалуйста, не делайте вид, что вы сердитесь. Чтобы вы не сердились, я прочту вам стихотворение.