Избранное
Шрифт:
Знакомое старое место. Знакомое и вроде незнакомое. Все так. Как в юности. И все не так. Заросло мелколесьем, а сосны те самые. Багровые, словно огонь по стволам идет.
Тут уж и деревня где-то рядом.
И вдруг — словно кто-то окликнул.
Павел Петрович остановился и стал озирать местность, присматриваться. Вокруг березник, чуть поверху тронутый желтизной. Глубина березника пахнет осенью, кисловато и холодно, будто сентябрь пришел, но прячется, боится выйти из лесу и показаться на дороге.
И Павел Петрович догадался, вспомнил, что ли: здесь и стоял тогда стог над оврагом, из которого подняла сейчас Павла Петровича дорога. А двадцать пять лет назад припорошен был стог осенним снегом, и по мелкому сугробу проложен был к нему от деревни заячий след. Тогда ночью прибежала в избу Анна в валенках на голу ногу. И по тому заячьему следу бежал Павел Петрович, Пашечка, на ходу застегивая штаны, натягивая рубаху и полушубок. Он долго сидел потом под стогом, слушал взвизгиванье мерзлой дороги под конскими шагами и затем громкий стук в ворота.
«Интересно, стоит изба или нет?» — подумал Павел Петрович и размашисто зашагал на угор из березника к соснам.
И сосны пошли навстречу, поднимаясь в небо голыми обвремененными стволами, которые горели, словно по ним шел огонь. Вот сосны выступили из-за опушки, из-за поворота дороги, стоя среди угора. А деревни не было.
Но под соснами курился из земли дым и слегка шевелил их вороную хвою. По ту сторону дыма угор кончался, виден был дальний лес, внутри которого что-то гудело и громыхало, словно кто-то, отдуваясь, тащил там среди леса борону.
«А где же деревня? — подумал Павел Петрович. — Может, я не туда пришел?»
И тут опять его словно окликнули.
Заторопился он, с волнением переводя дух.
А слева из-за опушки выступила изба, похожая на длинный старенький баркас. Над воротами покачивался обветренный скворечник, и кто-то сидел на окошке скворечника — не то скворец, не то воробей. Сами ворота были распахнуты, и виднелось внутри двора развешанное на веревке мужское белье: синие кальсоны, две шелковых майки, китайское розовое полотенце и красная ковбойка с «молнией» по вороту. Ковбойка висела вниз воротником и помахивала в воздухе рукавами, словно висеть ей надоело и она раздумывала: не дотянуться ли до земли да так на рукавах уйти в избу по высокому тесовому крыльцу. На крыльце что-то поклевывал петух и громко скликал куриц. Курицы ходили по лужайке и не откликались. Внезапно они подняли головы, увидели чуждого человека и бросились к петуху с громким криком, как от коршуна.
Еще левее показалась другая изба, обшитая свежим тесом, под рябиной. Под рябиной тяжелой, старой, густо обсаженной мглистыми кистями ягод.
Избу первую, избу вторую, рябину Павел Петрович признал. Но других изб не было по всему угору, и признавать больше становилось нечего. Разве что дым под соснами.
Спокойной и немного усталой походкой пошел Павел Петрович под сосны и остановился рядом с синеватым легким дымом костра, который признал тут же вместе с большим черным котлом, вместе с высокой старой кадкой поодаль. Вода в котле закипала, из глубины ее вылетали, как пуговицы, перламутровые пузыри, которые летели вдоль поверхности и лопались. Павел Петрович поставил на землю свой небольшой дорожный чемодан, снял пиджак, перебросил его через руку и стал оглядывать угор, прикидывая, где много лет назад стояла тут изба его матери. Он отыскал это место. На нем шумел малинник и стоял колодец, без журавля уже, но под новенькой деревянной крышкой.
Павел Петрович направился к колодцу, но замер, будто сзади в него прицелились и вот-вот выстрелят в спину или поведут куда-то. Он постоял так в робости и в волнении, а потом оглянулся медленным взглядом. И не успел он оглянуться, как услышал громкий голос:
— Павел! Пашечка…
Голос был женский, голос был знакомый.
Павел Петрович посмотрел в сторону голоса и узнал, кто его окликнул. Он развел руки и пошел навстречу женщине. Он шел с разведенными руками, словно нес легкое, живое и дорогое для них обоих тело.
Женщина стояла в воротах первой избы и держала водной руке деревянный круглый ковш, а в другой руке — мешок, до половины наполненный тяжестью. На женщине широко сидело серое ситцевое платье. Она поставила мешок на землю и с ковшом в руке пошла навстречу босыми шагами. Она шла с глазами, в которых замерло движение глухого глубокого омута, и улыбалась почерневшим от лет и работы лицом. Павел Петрович подошел к ней и обнял, как бы отдал все, что нес на руках. И закрыл глаза. Женщина взяла его левой рукой за спину, а правой за плечи и положила деревянный ковш сзади ему на плечо.
— Ну что ты, — сказала она, — жив обернулся.
— Живой, — сказал Павел Петрович. — Живой, как видишь.
Он открыл глаза. Она опустила руки. И так стояли они среди угора, молча улыбаясь друг другу.
— Вода у тебя там кипит. Пива заварила? — сказал Павел Петрович.
— Кипит, кипит. Пиво варю.
— Ждешь кого?
— Ну да. Приехал уже. Сам увидишь.
Она с ковшом пошла под сосны. А Павел Петрович отправился к воротам, взял мешок и, пока нес его, чувствовал не тяжесть, а болотный и чуть щелоковатый запах солода.
— А в этом, Федотовом, доме кто живет? — спросил Павел Петрович, присаживаясь на чемодан.
— Федот.
— Федот?
— Председатель он у нас в колхозе, а жить отсюда не уходит.
— Давно он тут?
— Уж после войны вернулся. А ты надолго?
— Приехал посмотреть. Побуду, — сказал Павел Петрович и достал из кармана пачку сигарет.
Солнце стояло уже низко, слегка заалел над лесом край неба, и там, в лесу, все что-то грохотало и двигалось.
— Что это у вас там все гремит?
— Лежневка. Лес на реку возят машинами.
Павел Петрович достал сигарету, взял ее в губы, вынул из кармана зажигалку и напрягся, будто его окликнули. Он посмотрел под сосны вдоль угора. Там краем леса шел человек. Он шел с удилищем на плече и с рюкзаком за спиной, в шляпе, в кожаной куртке, в высоких болотных сапогах. Он шел усталой походкой пожилого, с удовольствием потрудившегося на рыбалке мужчины. И видно было, что идти ему тяжело.
— Узнал?
— Узнал, — сказал Павел Петрович. — А чего он тут делает?