Избранное
Шрифт:
У Гирибалы выступили слезы на глазах. Мысль о том, как Шошибхушон раскается, убедившись в том, что она все забыла, доставила некоторое облегчение ее измученному сердцу; но она исполнилась жалости к самой себе, подумав о той несчастной Гирибале, которая стала невеждой по вине Шошибхушона. В небе плыли осенние облака; осенью такие облака каждый день плывут по небу. Гирибала, спрятавшись за дерево на краю дороги, горько заплакала от обиды; сколько девочек каждый день проливает такие же беспричинные слезы! Что за толк в подобных слезах, вряд ли кто может сказать.
6
Читателям известно уже, почему юридические изыскания и ораторские упражнения Шошибхушона оказались столь бесплодными. Жалоба, поданная на судью, взята была обратно. Хоркумар назначен был почетным судьей своего
Над толстым черным томом законов стало сбываться проклятие Гирибалы: он изгнан был в некий темный угол и, покрытый слоями пыли, проводил время в пренебрежении и забвении. Но — увы! — где та Гирибала, которая могла обрадоваться, узнав о его судьбе!
В тот день, когда Шошибхушон наконец закрыл этот том законов, он вдруг заметил, что Гирибала не приходит. Тогда он стал понемногу, с трудом, восстанавливать в своей памяти историю последних дней. Он вдруг вспомнил, как однажды на рассвете Гирибала пришла к нему со свежими, влажными цветами бакуль в подоле. При ее появлении он даже на мгновение не оторвался от книги. Видя это, она в первый момент как будто смутилась, но затем вынула воткнутую в подол иголку с ниткой и, усевшись, стала плести гирлянду. Делала она это очень медленно, и, когда кончила, было уже под вечер, ей надо было возвращаться домой, а Шошибхушон все еще не отрывался от книги. Гирибала, положив готовую гирлянду на кушетку, с грустным видом вышла из комнаты. Он вспомнил, как ее самолюбие со дня на день сказывалось все сильнее: как она потом перестала уже заходить к нему, а лишь изредка проходила по улице мимо его дома; несколько же дней тому назад она и вовсе перестала появляться. Глубоко вздохнув, Шошибхушон, словно в каком-то отчаянии, прислонился спиною к стене. Даже его книги опостылели ему, раз не было его маленькой ученицы. Он вытаскивал из груды то одну, то другую книгу, но, лениво перелистав, клал ее обратно. Он принимался писать, но вдруг бросал и в тревоге начинал смотреть в окно.
Он беспокоился, не случилось ли что-нибудь с Гирибалой. Кружным путем наведя справки, он узнал, что его беспокойство было напрасно: она здорова, но не выходит теперь из дома. Ей уже подыскан жених, и скоро предстоит свадьба.
На следующий день после того, как Гирибала разорвала в клочки свой «Чарупатх» [120] и усеяла его обрывками грязную деревенскую улицу, она, ранним утром, наложив в подол разных сластей, торопливо двинулась в путь. Хоркумар, всю ночь не спавший из-за жары, с самого рассвета сидел у дверей, с обнаженным туловищем, и курил. Он остановил Гирибалу: «Куда ты идешь?» Гири ответила: «К Шоши-даде». Хоркумар стал ее бранить: «Не пойдешь к Шоши-даде. Сиди дома. Девица в возрасте, скоро переселяется к свекру, а стыда не знает». С этого дня Гири-бала не выходила. Так ей и не удалось сломить его надменности. Сгущенный манговый сок, бетель и апельсины вернулись по своим местам. Идут дожди, цветы бакуль опадают; спелые гуавы висят на деревьях; птицы расклевывают зрелые сливы, усеявшие землю. Увы, того ветхого «Чарупатха» уже нет!
120
«Чарупатх» — название книги для чтения.
7
В тот день, когда деревня оглашалась звуками флейт в честь свадьбы Гирибалы, Шошибхушон, не приглашенный на торжество, плыл по реке по направлению к Калькутте.
С тех пор как Хоркумар взял назад из суда свою жалобу на сахиба, он возненавидел Шошибхушона. Он был убежден, что Шошибхушон его презирает; он видел тысячи признаков этого презрения в лице, в выражении глаз, во, всех манерах Шошибхушона. Все в деревне понемногу забывали об его позоре; только Шошибхушон, наверное, не забыл, и Хоркумар с тех пор боялся показаться ему на глаза. Один вид Шошибхушона' вызывал в нем мучительный приступ стыда и злобы. Хоркумар решил, что надо будет удалить Шошибхушона из деревни.
Удалить из деревни такого человека, как Шошибхушон, дело нетрудное; принятые меры вскоре увенчались успехом. Однажды утром Шошибхушон погрузил на лодку ящик c книгами и пару сундуков. Та нить,
Дул сильный противный ветер, и, хотя они плыли по течению, лодка лишь медленно подвигалась вперед. В это время на реке произошло событие, прервавшее путешествие Шошибхушона.
На реке недавно' открыта была новая пароходная линия. Новенький пароход, с шумом вращая колесами и поднимая ими волны, шел вверх по реке. Управлял пароходом молодой капитан-сахиб. Среди пассажиров было несколько человек из деревни Шошибхушрна:
Индийский баркас, груженный джутом, давно уже старался перегнать пароход и то нагонял его, то снова отставал. Лодочник постепенно все больше входил в азарт. Он надставил на первый парус второй, а затем над вторым — еще маленький, третий. Под напором ветра высокая мачта баркаса нагнулась вперед, а разрезаемые волны весело зажурчали в бешеной пляске вдоль бортов баркаса, помчавшегося, словно лошадь, закусившая удила. В одном месте река поворачивала. Воспользовавшись этим, баркас бросился наперерез пароходу и, наконец, обогнал его; капитан, опершись на перила, с видимым интересом наблюдал за происходящим. Когда баркас достиг предела своей скорости и на несколько локтей обогнал пароход, сахиб внезапно схватил ружье и выстрелил, целясь во, вздутый парус баркаса. В мгновение ока парус был разодран ветром в клочки, баркас перекувырнулся, а пароход исчез за поворотом реки..
Трудно сказать, чем вызван был поступок капитана. Нам, бенгальцам, трудно понять, что доставляет удовольствие англичанину. Быть может, он не мог вынести победы бенгальского баркаса в состязании; быть может, было какое-то жестокое сладострастие в зрелище большого, вздувшегося паруса, мгновенно раздираемого в клочья; быть может, было в этом какое-то дьявольское веселье: сразу оборвать игру бойкого суденышка, пустив в него несколько пуль. Но несомненно одно: англичанин был уверен, что не понесет никакого наказания за свою шутку и что как владелец баркаса, так и его команда, собственно говоря, не люди.
Шошибхушон видел все, что произошло, из своей лодки… Он поспешил к месту происшествия и вытащил из воды владельца баркаса и матросов; не удалось найти лишь повара, который находился в момент крушения внутри и занят был растиранием пряностей. Переполненная река бурно неслась вперед.
У Шошибхушона кровь, кипела в жилах. Правосудие движется медленно— оно подобно громоздкой железной колеснице. Оно взвешивает, собирает показания и с невозмутимым равнодушием налагает наказания; в нем не бьется живое человеческое сердце. Но Шошибхушону представлялось, что наказание так же естественно неотделимо от гнева, как выполнение — от желания или насыщение — от голода. Есть целый ряд преступлений, которые требуют от свидетеля их немедленного возмездия, уклонившегося же от него неизбежно ждет возмездие с тех небес, что таятся внутри его души. В таких случаях утешаться ссылкою на грядущее правосудие — постыдно. Но — увы! — машина правосудия, как и машина парохода, была на стороне капитана. Не знаю, имело ли это приключение еще какие-нибудь благодетельные результаты, но индийскую меланхолию Шошибхушона оно лишь укрепило.
Шошибхушон вернулся со спасенными в деревню. Он послал затем несколько человек разыскивать груз джута, бывший на баркасе, и потребовал у владельца баркаса, чтобы тот подал жалобу на капитана в полицию.
Лодочник наотрез отказался. Он говорил:
— Баркас потонул, неужели теперь я сам себя топить буду? Во-первых, надо будет платить в полицию, затем поминутно бегать в суд, забросивши все дела, забыв о сне и еде; наконец, чем кончится дело против сахиба — один бог знает.
Но когда он услышал от Шошибхушона, — что тот сам вьь ступит в качестве адвоката, возьмет на себя судебные издержки и что вполне возможно удовлетворение денежного иска, он, наконец, согласился. Но односельчане Шошибхушона, ехавшие на пароходе, отказались давать какие-либо показания. Они сказали Шошибхушону: