Избранное
Шрифт:
— Это невозможно. Ни она к тебе не может прийти, ни ты к ней.
Арафа подавил разочарование и, очень боясь упустить представившийся случай, сказал:
— Тогда мне потребуется ее платок или какая–нибудь другая принадлежащая ей вещь.
Бавваб в знак согласия склонил голову в чалме и поднялся. Арафа проводил его к выходу. Дойдя до двери, старик, поколебавшись немного, тихонько сказал:
— Мы слышали о подарке, который ты сделал Аджаджу, футувве рифаитов.
Когда, получив подарок, бавваб удалился, Арафа с Ханашем долго смеялись. Ханаш спросил:
— Кому, интересно, этот подарок — самому баввабу,
Арафа же насмешливо воскликнул:
— О улица подарков и дубинок!
Он подошел к окну, чтобы взглянуть на вечернюю улицу. Стены дома напротив казались серебристыми от лунного света. Было совсем тихо. Слышалось лишь пение цикад, да из ближайшей кофейни доносился голос поэта, который рассказывал: «И спросил Адхам: «Когда же ты наконец поймешь, что нас больше ничто не связывает?» И ответил ему Идрис: «Да будут милостивы к нам небеса, разве ты не брат мне? Эту связь разорвать нельзя!» — «Разве недостаточно того зла, что ты мне причинил, Идрис?!» «Печалиться бесполезное занятие. И ведь мы оба пострадали: ты потерял Хумама и Кадри, а я — Хинд. А у великого Габалауи появились внук–убийца да внучка–блудница». Адхам вскипел, голос его сорвался на крик: «Если не постигнет тебя кара, равная твоим преступлениям, миру придет конец!»
Арафа со скукой отошел от окна. Когда наконец перестанут на нашей улице рассказывать эти истории? И когда миру придет конец? Однажды и моя мать произнесла эту фразу: «Если бы не существовало кары за грехи, наступил бы конец света!» Бедная мама, так и не нашедшая на земле приюта! А наша улица?! Какую пользу принесли ей эти истории?
94.
Арафа и Ханаш с увлечением работали в дальней комнате подвала при свете газового фонаря, укрепленного на стене. Комната эта не годилась для жилья, так как была очень сырой и темной, поэтому Арафа приспособил ее под мастерскую. Все углы были завалены бумагами с рецептами снадобий, на стенах висели мешочки с порошками, травами, пряностями, чучела животных и насекомых, крыс, лягушек, скорпионов, на полу валялись осколки стекла, стояли бутылки и банки, с неизвестными резко пахнущими жидкостями. Тут же находилась печка, возле которой лежала куча угля. На полках вдоль стен были расставлены разнообразные сосуды, склянки и пакеты.
Арафа был поглощен тем, что смешивал разные жидкости и сливал приготовленный состав в большой глиняный кувшин. Пот струился по его лбу, и Арафа утирал его время от времени рукавом галабеи. Ханаш внимательно наблюдал за его действиями, готовый немедленно выполнить любое распоряжение. Желая подбодрить Арафу и выразить ему свои дружеские чувства, Ханаш сказал:
— Никто на этой несчастной улице не грудится столько, сколько ты. А что ты за это имеешь? Какие–то жалкие миллимы!
Арафа с удовлетворением отозвался:
— Да упокоит Аллах душу моей матери! Это ей я всем обязан. В тот день, когда она отдала меня в учение чародею–волшебнику, способному читать мысли других людей, жизнь моя переменилась. Если бы не она, быть бы мне либо вором, либо нищим–попрошайкой.
Но Ханаш все тем же огорченным тоном повторил:
— Все равно ты зарабатываешь лишь жалкие миллимы!
— Деньги наживаются терпением. Не отчаивайся! Не только должность футуввы открывает путь к богатству. Вспомни, какое уважение я заслужил! Все, кто ко мне приходит, целиком
Ханаш, взглянув на печь, неожиданно прервал рассуждения друга, сказав:
— Лучше поставить печь под отдушиной в коридоре, а то здесь мы задохнемся.
— Делай что хочешь, только не нарушай ход моих мыслей. Ни один дурак с нашей улицы, который мнит себя ученым, не поймет всей важности вещей, приготовляемых в этой грязной и зловонной комнате. Они узнали свойства «подарка», но это еще не все. В этой комнате могут родиться самые удивительные и невообразимые вещи! Глупцы! Они еще не знают, чего в действительности стоит Арафа, но когда–нибудь они это поймут. Им следовало бы благословлять память моей матери, а не оскорблять ее, как они это делают.
Ханаш, который уже было встал, снова присел на корточки и недовольно заметил:
— Всю эту красоту может уничтожить дубинка глупого футуввы.
— Не болтай! — резко оборвал его Арафа. — Мы никому не делаем зла и исправно платим подати, зачем же им обижать нас?
Ханаш рассмеялся в ответ.
— А в чем была вина Рифаа?
Арафа бросил на друга гневный взгляд.
— Зачем ты раздражаешь меня своими разговорами?
— Ты ведь рассчитываешь разбогатеть, а здесь богатеют лишь футуввы. Ты надеешься стать сильным, но прибегать к силе дозволено только им! Запомни это и прими во внимание.
Арафа замолчал, проверяя, в правильных ли пропорциях он смешал части снадобья, потом снова взглянул на озабоченного Ханаша и рассмеялся:
— Моя мать тоже не раз предостерегала меня. Спасибо, брат, но я вернулся сюда с продуманным планом.
— Кроме волшебства, тебя, кажется, ничто не интересует.
— Волшебство действительно удивительная вещь! — убежденно воскликнул Арафа. — Возможности его безграничны, и никто не знает, есть ли у него предел. Тому, кто обладает тайнами волшебства, дубинки футувв кажутся детской игрушкой. Учись, Ханаш, не будь глупцом. Представь, если бы все жители нашей улицы стали волшебниками?!
— Если бы все были волшебниками, они бы умерли с голоду.
Арафа рассмеялся, обнажив в улыбке свои крепкие зубы.
— Говорю тебе, не будь глупцом, Ханаш, и подумай, чего они могли бы тогда достигнуть. Клянусь Аллахом! Чудеса на нашей улице рождались бы так же легко, как плевки и ругательства.
— Да, только при условии, что жители улицы раньше не умерли бы голодной смертью!
— Ничего! Не умрут, раз они…
Не договорив, Арафа замолчал, сосредоточившись на работе. Руки его проворно двигались. Окончив дело, он вновь заговорил:
— Певец из рода Касем рассказывает, что Касем хотел благодаря доходам от имения избавить людей от необходимости работать, чтобы все могли распевать песни в садах, как мечтал о том Адхам.
— Так говорил К а сем. Арафа с блестящими глазами продолжал:
— Но ведь не в пении конечная цель! Представь себе, что человек проводит жизнь в безделье и лишь распевает песни. Это красивая, но смешная мечта, Ханаш. Гораздо лучше избавить себя от тяжкого труда, ради того чтобы целиком отдаться изобретению чудес.