Избранное
Шрифт:
Таможенники потребовали предъявить им деньги; к счастью, их как раз хватило на то, чтобы получить разрешение перейти границу. Теперь я был бок о бок со Средиземным морем. С первых же шагов я обратил внимание, что почти на каждом доме висит изображение дуче; дальше их стало поменьше. Во Франции меня предупреждали: «Вы собираетесь в Италию? Поаккуратней там!» — как будто Муссолини был кем-то вроде пещерного медведя; здесь же я не видел и не слышал ничего, кроме приветственных лозунгов.
Дорога, по которой я шел, называлась Виа Аурелиа и вела до самого Рима; это одна из крупных автострад, проложенных новой властью.
Виа Аурелиа относится к числу дорог самых оживленных, по которым въезжают в Италию из-за границы, поэтому вдоль обочины разбиты симпатичные куртины, долженствующие говорить своими цветочками иностранцу: «Добро пожаловать, чужеземец!»
Вечером, когда совсем стемнело, я вошел в маленькую деревушку и, усталый, присел в какой-то таверне. Комнаты для ночлега здесь не было, но я подумал: «Придется им попотеть, чтоб меня отсюда выкурить». Пока я посиживал за четвертью литра вина, вошла мужская компания и расселась за длинным столом. Начали есть и пить, все повеселели, и через какое-то время одному пришла в голову мысль пригласить меня подсесть. Пришлось отважно пить вместе со всеми, служа одновременно оселком, на котором то один, то другой мог проверить и продемонстрировать обществу свои познания в иностранных языках. К счастью, я тоже знал несколько слов по-итальянски, так что даже самые малоразвитые могли задавать мне время от времени какие-нибудь вопросы, и за столом царило всеобщее довольство. Заказы следовали один за другим все быстрее, и настроение стало суматошливым. Это была бригада рабочих-строителей из Милана, которая прибыла сюда на время для постройки санатория; они жили скопом в большом доме, где и для меня найдется койка. В разгар веселой кутерьмы компания неожиданно поднялась из-за стола, кто-то завладел моим рюкзаком и с триумфом понес его впереди.
Наутро всем ни свет ни заря нужно было опять на работу, и меня тоже выдворили, потому что в доме никого не должно было оставаться. С похмелья вставать всегда тяжело. Но рабочие, казалось, об этом не подозревали, во всяком случае, двое горели желанием увидеть свой портрет, хотя с похмелья человек испытывает обычно лишь одно-единственное желание — чтобы улетучился как можно скорее туман из головы. Я взял себя за жабры и сел рисовать, оба остались довольны, и в семь Утра я снова был на улице с первыми заработанными в Италии деньгами. Когда приезжаешь в новую страну или в новый город, всегда смущает вопрос: а пойдут ли здесь твои дела, как шли прежде? И если видишь, что это не из области невозможного, то всякий раз будто гора с плеч. Так радуется торговец первой утренней выручке, потому что на его вопрос: пойдут ли дела сегодня, как шли вчера? — она дает утвердительный ответ.
Немногим позже вчерашний одержимый, согласно уговору, вновь подсадил меня в свой автомобиль, и я, опять рискуя жизнью, прогазовал с ним пятьдесят километров. Это был скорее дурной сон, чем явь. У меня это в голове не укладывалось, ведь погода стояла превосходная, в такой день даже самый закоренелый и уставший от жизни пессимист должен был почувствовать желание дожить до вечера.
По летней жаре я протопал пешком до Альбенги, средневекового города, четырехугольного в плане, судя по всему выросшего на месте древнеримского военного укрепления. Поразительное открытие делает голландец в итальянских городах: как, гуляя по старому Амстердаму, видишь мысленным взором славное прошлое родной страны, так и здесь на каждом шагу перед тобой встает итальянское средневековье, правда жутко изгаженное, изуродованное, но все же средневековье.
Не помню, в Альбенге или в каком-то другом местечке я впервые познакомился с итальянскими торговыми обычаями. Я хотел купить у старушки фунт груш. Для начала она принялась выбирать самые порченые, какие только у нее были. Я указал ей на неправильность подобного образа действий; она извинилась с таким видом, будто гнилые пятна, больше чем наполовину покрывающие некоторые плоды, для нее были скрытыми изъянами. Она набрала других и взвесила. Я увидел, что им далеко до фунта, и указал ей на это. Она десять раз извинилась: дескать, перепутала гири. Потом взвесила полный фунт и назвала цену, которая намного превышала обозначенную на дощечке. Я указал ей и на это. Теперь она извинилась сотню раз: дескать, перепутала цены, и теперь назвала правильную. Я дал ей монету в две лиры, она вернула мне сдачу с одной лиры. Я указал ей на это. Она извинилась тысячу раз: дескать, перепутала разменную монету, она старая, видит плохо, а я молодой, у меня острое зрение, я лучше гожусь для дела, чем она, бедная старушка, которая каждую минуту что-нибудь путает; она поблагодарила меня, что я так хорошо каждый раз ее поправлял, и простилась со мною почти по-матерински.
А когда я на соседней улице собрался поесть, больше половины груш пришлось выкинуть, потому что внутри они были насквозь гнилые.
Довольно долго мне никак не удавалось найти попутный автомобиль, нужно было добраться до Генуи, так как назавтра туда прибывал пароход, а точного времени я не знал; не оставалось ничего другого, как пойти на вокзал Чериале и сесть в первый же поезд до Генуи.
Кто рассматривает на карте железную дорогу из Марселя в Рим, тот, наверное, думает: какая, должно быть, великолепная поездка, из окна будешь все время видеть прекрасное синее море. На самом же деле это первостатейная пытка: каждые пять минут поезд выныривает на солнечный свет и полсекунды видишь игру волн и скал, но не успевает смолкнуть твой вопль восхищения, как снова оказываешься во мраке тоннеля.
В Геную я приехал перед ночью. Первый визит нанес в пункт встречи всех немцев, в таверну, расположенную на узкой улочке. На двери объявление: «Achtung Deutsche! Hier kann man billig iibernachten». [10] Наверху большое помещение, поделенное на отсеки, в каждом две-три койки, где можно за три лиры переспать ночь. Белье чистое, но не совсем, как и принято в такого рода заведениях. Перед ужином появилась вся братия; вместе с нею садишься за стол и держишься так, будто знаешь каждого не первый день. Тон задавал высокий поджарый парень, прежде много лет работавший в Вене платным танцором в дансингах. Он был совсем неглуп, отличался ярким деятельным духом и уже целых три месяца перебивался мелкой спекуляцией; несмотря на бедность, он обладал природной элегантностью и уверенностью в себе, которым каждый мог бы позавидовать. Все его существо дышало презрением к миру, для него не было приятнее занятия, чем надувать людей с кошельками, чтобы после их можно было презирать. Злая издевка над своим положением и страстная тоска по лучшей жизни были единственными движениями души этого человека, которых он от нас никогда не скрывал.
10
Цемцы, внимание! Здесь можно дешево переночевать (нем.).
Был тут беженец, еврей-гимназист, на вопросы хозяйки кафе он отвечал: — «Nescio». [11] Он приехал из Франции с Двумя чемоданами вещей на продажу, главным образом одеждой и обувью. Вечерами, когда все ложились спать, в отсеках начиналось большое оживление, настоящая ярмарка в миниатюре. Два-три молодых баварца, идущие в Рим, два-три шведа, объездившие всю Италию на велосипедах и спешившие к рождеству обратно домой; денег в Южной Италии не заработаешь, рассказывали они, пришлось подворовывать по мелочи. Был еще хрупкий, бледный юноша, обыкновенно сидевший молчком и в одиночестве; сначала он зарабатывал продажей бритвенных лезвий, но дело не заладилось, а теперь у него был знакомый, старый офицер, которого он ежедневно навещал, получая за это пять лир. И в нищенстве есть своя иерархия.
11
Не знаю (лат.).
В шесть часов утра я был уже на Stazione Maritima — Морском вокзале, чтобы встретить «поезд» из Голландии и почистить в честь дяди свои башмаки. В первую минуту я показался дяде сущим привидением, но, когда мы сели за обильный голландский завтрак, накрытый смуглокожими руками, и я начал поглощать один за другим бутерброды с мясом, сыром и яйцами, это впечатление прошло. Забавно очутиться вдруг на голландском судне, на дрейфующем далеко от родных берегов кусочке твоей страны. Его пассажиры вроде бы и не уезжали из дому.