Избранное
Шрифт:
Невольно напрашивается мысль, что в определенный момент некая планета превращается в солнце — взрывается и превращается в солнце.
Яркость такой вот новой звезды, «nova» на языке специалистов, как правило, довольно быстро сходит на нет, большинство затухают уже в течение года, лишь единицам суждено бывает остаться в виде скромной, непритязательной точки на небосводе.
Никому не удалось пока толком объяснить это явление, издавна подогревающее человеческую фантазию.
Но в наши дни все более правдоподобно предположить: а не те ли это планеты, где несколькими годами раньше изобрели атомную бомбу?
Мы,
Страх, внушаемый атомной бомбой, заслонил все былые страхи — ну кто нынче боится грозы, привидений или злых духов, преисподней или дьявола? Все это безобидные игрушечки на фоне той серьезной игры, какую ведут ученые мужи на службе властителей мира.
Наверняка есть уже родители, которых неотступно преследует мысль о том, где это застанет их малышей — ночью в кроватке или днем на уроках, а может быть, по дороге из школы домой. По теперешним временам их не спрячешь, не убережешь, потому что рыцарский обычай объявления войны остался в далеком прошлом, сейчас предпочитают внезапность.
И все же не следует смотреть на жизнь мрачно и безысходно: в самом деле, разве шорох граммофонной иглы может быть помехой для истинного наслаждения музыкой? А потому всякие проявления силы и власти суть не более чем второстепенные шумы нашей жизни. Зато ощущение каждой своей мышцы, беспредельное насыщение чувств, активная причастность ко всему происходящему вовне, причудливое и неповторимое движение духа, любовь, дружба — вот это и есть жизнь, а остальное — так, шуршание.
Мы жили, не зная забот. Болезни обходили нас стороной, в семье был мир, только ребятишки иногда ссорились, не поделив что-то. С питанием проблем не было, всего нам хватало, даже с избытком, а поэтому мы с женой не отказались бы прожить таким манером тысчонку-другую лет. Что же до детей, то их безоблачное существование покуда не наводило на размышления о каких бы то ни было временных границах.
Проснувшись, мы никогда подолгу не залеживались, никогда не вставали через силу, словно под натиском неизбежности, которую несет с собою наступающее утро; нет, стоило нам открыть глаза, как одеяло летело в сторону и мы радостно приветствовали новый день.
Так было, пока однажды привычный ход вещей, как известно, не застопорился и не началась эта катавасия.
Человечество, по-моему, показало себя далеко не с лучшей стороны, если сейчас не найдешь охотников обсудить происшедшее. Ведь что было, то было, почему бы не признать этого и не поговорить о случившемся в открытую, как ни больно нам примириться с пережитым унижением. Собственно, душевных травм не существует, мы сами создаем их своим молчанием. Бедняк тоже не унывает, оставляя без внимания свое рубище, но стоит ему однажды устыдиться жалких лохмотьев, как начинается истинная пытка.
Не исключено, что причина молчания в тех новых обязательствах, которые налагает на людей случившееся и от выполнения которых люди норовят увильнуть, стремясь потихоньку-полегоньку замять дело и вернуться к старым привычкам. Но я решительно отвергаю такой путь.
Куда же подевалось наше историческое мышление? Про наполеонов и гитлеров, некогда пытавшихся прибрать к рукам Европу, написаны горы исследований, а здесь, видите ли, позволительно обойти молчанием встряску куда более значительную и основательную в своих последствиях! Или в летописи народов не нашлось места для событий, неприятных роду человеческому? Неужели стенания одних непременно должны сопровождаться воинственным кличем других, дабы оставить след в анналах истории?
Нет, история возвышается над эмоциями подобно маяку, и нам пристало открыто глядеть не только в грядущее завтра, но и в минувшее вчера.
Поэтому я хочу стать летописцем несправедливо забытого периода и поведать неискушенным потомкам все, что мне довелось пережить.
Так вот, в то достопамятное утро мы не смогли подняться со своих постелей. Нет, паралич здесь ни при чем, ведь под одеялом мы свободно двигали и руками и ногами, однако при малейшей попытке встать или хотя бы высунуть руку одеяла и пододеяльники крепко-накрепко нас спеленывали. В том же положении находились и ребята, которые уже начали хныкать. И только мы рванулись к ним, как одеяла начали нас душить. Мы затихли, и давящие объятия вмиг ослабли, будто вовсе ничего не произошло.
Детям мы посоветовали лежать пока тихо: может, все еще и образуется.
Время между тем шло к полудню — накануне мы засиделись допоздна, а у ребят начались каникулы, — но снаружи не доносилось ни звука, хотя наши окна выходили на оживленную магистраль. Так тихо бывает воскресным утром, или когда идет густой снег, или где-нибудь в пустынном месте. Тогда мы поняли, что и другие люди в плену у одеял. Наши одеяла обрели неодолимую силу и могли приложить ее в любой момент в любом месте; всякая попытка высвободить из заточения руку или ногу пресекалась незамедлительно и сурово. Оставалось только лежать в смиренной покорности.
Нельзя сказать, что мы голову потеряли со страху, хотя раньше так бы оно и случилось, но атомная бомба провела нас через все круги страха, мы уже стали профессорами страховедения. Единственное, что нас действительно волновало, так это вопрос, как отвлечь ребятишек. Попробовали начать с загадок: мы ведь были в разных комнатах и потому сыграть в «я вижу, я вижу…» никак не могли. Когда же запас загадок иссяк, стали играть в имена поэтов, потом перешли на предметы одежды, на реки за пределами Европы и всякие другие названия, а когда покончили и с этим, стали «прятать» во фразах разные слова. В самый разгар поиска «запрятанных» частей человеческого тела вдруг раздался голос нашей десятилетней дочурки:
— Мама, а что это там в стуле?
— На каком стуле?
— Не на, а в каком. Он шевелится.
А ведь верно, и у нас тоже. Как новорожденный теленок или калека о четырех клюках, наши три стула, раскачиваясь на широко расставленных негнущихся ногах, заковыляли прочь от своих привычных мест у стены, выстраиваясь в шеренгу. Нашу одежду и белье, развешанные на спинках и разложенные на сиденьях, они не сбросили. Дверь распахнулась, и деревянная команда вприскочку покинула спальню. Нам хорошо было слышно, как они громыхали по лестнице, унося заодно и нашу одежду.