Избранное
Шрифт:
В воздухе плавно скользила темная подвижная масса, напоминающая скопление чаек, причем этих скоплений было не одно, а десяток или два, и передвигалась эта армада в одном направлении. Может быть, рои насекомых?
— Гляньте-ка под ноги, — сказала Мимиенпоп.
Пол блестел первозданной чистотой: исчезла вся пыль, включая сюда детскую игровую и «спальню» нашей Маартье.
— Всепыльный митинг протеста, — объяснила Мимиенпоп, — они поняли, что являются носителями атомной силы, и выступают за сведение
Пылевые облака опустились где-то поблизости от остановки Амстелсташон.
Мир явно переживал наисерьезнейший кризис.
Мимиенпоп осталась у нас, выйти на улицу она не решалась: как в свое время французская аристократия, она перестала ощущать неразрывное единство головы и туловища.
В ту ночь мы, взрослые, не сомкнули глаз, впрочем, И Маартье тоже, так как ей опять пришлось лежать на жестком. Мимиенпоп прижималась к девочке, и ее страх быть разобранной на части граничил со страхом смерти.
— Послушай, не станут же они среди ночи отдавать приказ саморазлагаться, — пытались мы успокоить ее. Но безуспешно.
— Ох, что же будет со мной, когда меня разделят на кусочки, а мое «я», может, оно перейдет в один из них, но в какой? Или оно само расчленится, прекратит свое существование и меня не станет? Если бы я могла плакать, как вы, но я могу только страдать в безысходной тоске, — причитала она в темноте. — Это моя последняя ночь.
— Да что ты, Мими, все еще образуется, — вполголоса успокаивала ее жена. — Помнишь, как выступал по радио Колэйн? Люди часто слишком преувеличивают свой страх перед страданиями, которые так никогда и не выпадают на их долю.
— Ах, я-то знаю, они сильнее нас, они гораздо примитивнее. Вы тоже нередко говорите о сильной да властной руке, рука — это часть, но она сильнее целого — самой куклы, мы очень легкоранимы. Наковальни, которым мы вверили власть, не способны чувствовать, ибо они тоже вещи-в-себе.
— В таком случае каким же образом, — попытался я вернуть ее к спокойному размышлению, — может быть принято решение?
— Если будет голосование, то пыль победит своим большинством, так что на это они не пойдут. А вот какой есть другой способ — ума не приложу. Коротковат он у меня.
— Ладно тебе стонать, у нас положение не лучше твоего. Этот план вещей-в-себе и для нас означает гибель. Что прикажешь делать нашим ребятишкам в мире, состоящем исключительно из вещей-в-себе? Подумай и тогда, может быть, кончишь скулить о своей расчудесной головке и ручках-ножках.
Первый раз в жизни я рассердился на Мимиенпоп. Как перст одна на свете и еще дрожит за свой живот — да было бы из-за чего, а то ведь так, одна видимость на резинках.
Не получив поддержки, Мимиенпоп затихла. Но уснуть не мог уже никто.
Началось все рано поутру. Раздался звонок, первый при новом режиме. Мы вскочили как по команде.
— Ребята, живо раздевайтесь!
Я спустился вниз и вынул из почтового ящика записку. Через мгновение я уже был наверху и читал вслух:
— «Приглашаем посетить пленарное заседание в помещении РАИ сегодня в два часа пополудни.
Тема: Свобода.
Докладчики: секретер
автомашина
гвоздь
пылинка
человек
Резюме и заключительное слово — наковальня.
Докладчики рассматриваются как представители той или иной точки зрения, господствующей в каждой из наличествующих группировок. Дебатов не будет. Люди могут являться в одежде».
Внизу была приписка: «Убедительная просьба не оставить настоящее приглашение без ответа, поскольку на заседании будут приняты решения исключительной важности». И еще: «По причине ограниченного числа мест приглашаются только знаменитости».
Приглашение адресовалось г-ну Белькампо и было подписано комитетом ЗЧУ (Завоевание через убеждение).
Это послание не убавило наших тревог. Утром нервы у всех были напряжены до предела, а тут еще Мимиенпоп со своими мрачными мыслями.
Вернусь ли я домой целым и невредимым? Или моим отсутствием воспользуются и учинят в доме подлую провокацию, например похитят детей. В этом тревожном и бурлящем мире уже не оставалось устойчивых ценностей.
В половине второго я закрыл за собой дверь, попрощавшись с семьей, точь-в-точь как Лютер, отправляясь в Вормс на заседание рейхстага.
Нервное напряжение, пронизывавшее атмосферу зала РАИ, овладело мною уже при входе в здание. Разговоров слышно не было, люди, которые попадались мне на глаза, выглядели серьезными. Каждый стремился поскорее отыскать знакомых и держаться своей компании. В центре возвышалась трибуна, где предстояло разыграться великому сражению.
Среди приглашенных я кое-кого узнал, но всякий раз мы отводили глаза в сторону, беспомощное, беззащитное стадо, нам было невероятно стыдно друг перед другом, в гораздо большей степени, чем за нашу наготу на стадионе.
Вдалеке лежала большая гора пыли, серая и грозная.
Ровно в два двери набитого до отказа помещения захлопнулись, и три тяжелых удара гонга дали сигнал к выступлению первого оратора, но, прежде чем он, массивный секретер в стиле Людовика XIV, тяжелой поступью успел взгромоздиться на кафедру, случилось то, о чем все мы помним, но упорно отказываемся говорить.
Как во время землетрясения, дрогнула земля под ногами, и в ту же минуту все здание РАИ заполнил могучий, всеподчиняющий голос. Его раскаты были слышны всюду в городе и далеко за его пределами.