Избранное

Майоров Николай Петрович

1938

М. Соколов. Дама

Ревность

Что вспомнил я?.. Самцов тупую похоть, чужую нежность, ревности петлю иль руку, обнажённую по локоть, той женщины, с которой я не сплю? Но что б ни вспомнил — я тебя не видел. Простое любопытство истребя, я даже пальцем, жестом не обидел, — лишь взгляд отвёл в восторге от тебя. Я вздрогнул лишь. И вновь, как полумёртвый, я в третий раз пытался подойти к твоим рукам и вздохам, и в четвёртый почти что подошёл. Почти. Я знал тебя. Ты здесь. Ты где-то рядом. Я знал, что расстоянье — как и смерть — между прикосновением и взглядом не

каждому дано преодолеть. И я прошёл. Не задевая. Мимо. Забыв дышать. Шагами мертвеца. Так с папирос — почти неразличимы — косые струйки розового дыма проходят мимо твоего лица. Я знать хочу — я вовсе не ревную, — придёт ли тот герой, кому, смеясь, ты разрешишь любить тебя вплотную, касаний грубых пальцев не боясь? Всё просто так: чужие видеть губы, хотеть касаться их и, не любя, одной рукой, одним движеньем грубым, одним лишь жестом взять суметь тебя.

1939

«Дыша табачным перегаром…»

Дыша табачным перегаром, смежив усталые глаза, я жду последнего удара твоих ресниц, моя гроза. Он близок, тот удар. Он близок. Я жду, от счастья онемев, когда ты бросишь этот вызов, вполоборота посмотрев. И будет он неотразим, великолепен, неминуем, — пощёчиной иль поцелуем он мне уж слышится вблизи. Как ты, упрям и привередлив, я жду… Молчанье. Вздохи лишь. Ударь, ударь: опасно медлить, когда над пропастью висишь… Окно и осень. Стены в пакле. Ширяет ветер — лют и храбр… Тобою дни мои пропахли, как стеарином — канделябр.

1938

Закат

Где-то в небе за Дунаем, у склонившихся Карпат, перья жёлтые роняя, таял розовый закат. Ветры спали солнца ради, тени с гор в равнины шли. Кто-то долго нежно гладил грудь истерзанной земли. И она вздыхала томно в ослепительный опал: в небе плыл закат огромный, Перья жёлтые ронял.

1937

«Здесь всё не так…»

Здесь всё не так. Здесь даже день короткий. У моря тоже свой диапазон. И мнится мне — моя уходит лодка, Впиваясь острым краем в горизонт. Я буду плыть. Забуду дом и берег, Чужие письма, встречи, адреса, Забуду землю, где цветут поверья. Где травы меркнут раньше, чем леса. Мне только б плыть, Мне надо очень мало: Простор и море, искорку огня Да имя то, которым называла Ты у шального берега меня. Вот и сейчас мне мнится — На закате Уходит лодка. Верный взмах весла. И тот же голос слышится, и платье То самое, в котором ты была. Придёт гроза, И встанет ночь в прибое. Последний довод к жизни истребя, Доколе плыть я буду за тобою, За светлым небом, блузкой голубою? Иль, может, вовсе не было тебя?

1939

Ветер

Сквозной, он шёл наперерез жаре. И вопреки июльской лени он взмыл в сухое небо. Лес упал, взмолившись, на колени. И с неба солнце пало в заводь: неподалёку — так светла — с полузакрытыми глазами на пляже женщина спала. Был след руки, как ложе мола, и пели путанно пески, как ныла в этом сгибе голом боль тяжелеющей тоски. Тоски по лету, по воде, по дрожи стёсанных уключин, по крику детскому. Но где тот ветер счастью был научен?

1938

Б. Пророков. Лист из альбома

В грозу

Он с моря шёл, тот резкий ветер, Полз по камням и бил в глаза. За поворотом свай я встретил Тебя. А с моря шла гроза. Кричали грузчики у мола, И было ясно: полчаса Едва пройдёт, как сон тяжёлый, И вздрогнет неба полоса. И гром ударит по лебёдкам. Мне станет страшно самому. Тогда, смотри, не выйди к лодкам: В грозу и лодки

ни к чему. А ты пришла. Со мной осталась. И я смотрел, запрятав страх, Как небо, падая, ломалось В твоих заплаканных глазах. Смешалось всё: вода и щебень, Разбитый ящик, пыль, цветы. И, как сквозные раны в небе, Разверзлись молнии. И ты Всё поняла…

1939

Рождение искусства

Приду к тебе и в памяти оставлю Застой вещей, идущих на износ, Спокойный сон ночного Ярославля И древний запах бронзовых волос. Всё это так на правду непохоже И вместе с тем понятно и светло, Как будто я упрямее и строже Взглянул на этот мир через стекло. И мир встаёт — столетье за столетьем, И тот художник гениален был, Кто совершенство форм его заметил И первый трепет жизни ощутил. И был тот час, когда, от стужи хмурый, И грубый корм свой поднося к губе, И кутаясь в тепло звериной шкуры, Он первый раз подумал о тебе. Он слышал голос ветра многоустый И видел своды первозданных скал. Влюбляясь в жизнь, он выдумал искусство И образ твой в пещере изваял. Пусть истукан массивен был и груб И походил скорей на чью-то тушу. Но человеку был тот идол люб: Он в каменную складку губ Всё мастерство вложил своё и душу. Так, впроголодь живя, кореньями питаясь, Он различил однажды неба цвет. Тогда в него навек вселилась зависть К той гамме красок. Он открыл секрет Бессмертья их. И где б теперь он ни был, Куда б ни шёл, он всюду их искал. Так, раз вступив в соперничество с небом, Он навсегда к нему возревновал. Он гальку взял и так раскрасил камень, Такое людям бросил торжество, Что ты сдалась, когда, припав губами К его руке, поверила в него. Вот потому ты много больше значишь, Чем эта ночь в исходе сентября, Что даже хорошо, когда ты плачешь, Сквозь слёзы о прекрасном говоря.

1939

«Тогда была весна. И рядом…»

Тогда была весна. И рядом С помойной ямой на дворе, В простом строю равняясь на дом, Мальчишки строились в каре И бились честно. Полагалось Бить в спину, в грудь, ещё — в бока. Но на лицо не поднималась Сухая детская рука. А за рекою было поле. Там, сбившись в кучу у траншей, Солдаты били и кололи Таких же, как они, людей. И мы росли, не понимая, Зачем туда сошлись полки: Неужли взрослые играют, Как мы, сходясь на кулаки? Война прошла. Но нам осталась Простая истина в удел, Что у детей имелась жалость, Которой взрослый не имел. А ныне вновь война и порох Вошли в большие города, И стала нужной кровь, которой Мы так боялись в те года.

1940

Юбилейное (на 16 лет)

Вся-то жизнь — сбитые пороги. Из венков прославленных свита: Тут и радость, тут же и вздроги, А над всем — могильная плита. Жизнь — минут человеческих проба, И она, как капля, проста… Эй, кто там?! Не делайте гроба, Не готовьте кривого креста! Но страшусь одного я немного, Что сказала мне впалая грудь: «Пятьдесят четвёртого порога Не удастся нам перешагнуть!» Не удастся… Ну так и что же — Плач навеки в груди уснул… Словно ветер весною, тоже Мне по горлу в злобе полоснул. Так пускай пролетело шестнадцать, Бейте пальцы по струнам прямым! Я, как прежде, буду смеяться И горланить стихи громовым. [22]

22

См. Примечание 8 (к стихотворению «Я сегодня пою по-иному…»).

20 мая 1935 г.

М. Соколов. Дама с птицей

«Мне нравится твой светлый подбородок…»

Мне нравится твой светлый подбородок И как ты пудру на него кладёшь. Мальчишку с девятнадцатого года Ты театральным жестом обоймёшь. А что ему твоё великолепье И то, что мы зовём — сердечный пыл? Дня не прошло, как вгорячах на кепи Мальчишка шлем простреленный сменил. Ты извини его — ведь он с дороги. В ладони въелась дымная пыльца. Не жди, пока последние ожоги Сойдут с его скуластого лица.