Избранное
Шрифт:
Песенка обладала удивительной, почти магической силой. Вот только Ни Учэн никак не мог вспомнить, от кого он ее услыхал в первый раз, хотя память у него была хорошая. Ему казалось, что эта песня сопровождает его всю жизнь, с момента появления на свет. Словно ее мелодия была кем-то записана на его костях, и эта предначертанность приводила Ни Учэна в трепет.
Спустя много лет песенка перешла по наследству к Ни Цзао. Однако после грандиозных перемен 1949 года Ни Цзао о ней совсем забыл, вероятно потому, что подобные частушки, как и вся та жизнь, которую они отражали, почти начисто исчезали из китайской действительности. Прошло еще несколько лет. За это время произошло немало различных событий. Как-то Ни Цзао довелось побывать за рубежом. Во время своей поездки он посетил дом Ши Фугана, где он вдруг снова вспомнил давнюю песенку, смысл которой, казалось бы, совершенно не соответствовал характеру визита в европейскую страну. Перед его глазами возникла картина давнего Китая — захолустная хэбэйская деревенька из далекого прошлого. От неожиданности он вздрогнул. Он не понимал, почему это произошло. Странное ощущение не проходило.
И верно, в этом есть какая-то изначальная предначертанность. Ведь Ни Цзао, как и его отец, Ни Учэн, родился на этой земле, усеянной «овечьими катышками», в местах, где «баб» нередко забивали насмерть. Но кто повелел им родиться именно здесь? Если
Но вернемся к прошлому. В захудалой бедняцкой деревеньке Мэнгуаньтунь семья Ни считалась самой известной, поскольку принадлежала довольно крупному помещику. Дед Ни Учэна, известный книжник — обладатель степени цзюйжэня [34] , был сторонником реформ, в двадцать первый год эры правления Гуансюй [35] принимал участие в «подаче петиции» или, как говорили тогда, «передаче прошения с общественной повозки». Он сам соорудил деревянные матрицы и отпечатал прокламацию, в которой ратовал за «Небом дарованные ноги» [36] , что в то время расценивалось как не просто радикальная, но прямо-таки экстремистская и крамольная идея. После поражения реформаторов в двадцать четвертый год правления Гуансюя дед покончил с собой — повесился, о чем, однако, никто в доме открыто не говорил. Ни Учэн узнал об этом совершенно случайно из разговоров слуг и родственников, хотя и не все в этих разговорах понял.
34
Вторая после сюцая ученая степень в старом Китае.
35
Династии и годы правления каждого императора имели особые девизы-иероглифы, символизирующие счастье, благополучие, мир. Эра Гуансюй («Блестящее наследие») — годы правления маньчжурского императора Дэцзуна (1875–1908).
36
Требование отмены бинтования ног.
Ни Учэн хорошо помнил своего помешанного дядюшку, от которого в любой момент можно было ожидать какой-нибудь странной выходки. Он мог, к примеру, в клочья разорвать одежду или ни с того ни с сего запеть, заплакать или хохотать до упаду. Несколько раз Ни Учэн видел, как дядю связывали веревками. Он помнил и то, что до самой кончины бедняга таскал на ногах железные цепи.
Бабушка Ни Учэна глубоко переживала обрушившиеся на семью несчастья, твердо веря, что всему виной злой рок. Поэтому она не раз обсуждала со своими сыновьями, как жить дальше, но те ничего путного предложить так и не смогли. Пожалуй, из всей семьи лишь энергичная невестка, мать Ни Учэна, была способна придумать что-то дельное, и она действительно внесла разумное предложение: сняться с насиженных мест и перебраться в другие края, чтобы избавиться от злой силы, которая преследует семью.
Родня приняла смелое решение. Однако все окрестные земли были давным-давно заняты, и им пришлось остановить свой выбор на деревеньке еще более бедной, чем прежняя, — на Таоцунь, лежащей в шестидесяти ли, до которой и добираться было куда сложнее, чем до Мэнгуаньтунь. Почти три года строился дом, на него ушла уйма денег, но зато теперь они владели и домом, и грушевым садом площадью в два му [37] , током и крупорушкой. Всего в усадьбе насчитывалось двадцать с лишним построек. Они переехали в Таоцунь в год смерти императора Гуансюя — в 1908 году.
37
Мера площади, равная 6,6 а.
Отец Ни Учэна (старший из братьев) с его странностями и причудами мало походил на своего покойного отца-радикала, готового в любой момент на крайние действия. Ни Вэйдэ был человеком медлительным и вялым. Он принадлежал к той породе людей, которых обычно зовут недотепами или тряпками. Его левое плечо было несколько приподнято, правое сильно опущено. Говорил он невнятно, с большим трудом связывая слова в законченную фразу. Всю жизнь он страдал поносами и недержанием мочи. Во все времена года у него постоянно текло из носа. Он то и дело чихал или зевал. В довершение всего он с юных лет пристрастился к курению опиума, и эта дурная привычка раздражала мать и вызывала у нее озабоченность. Но его жена, мать Ни Учэна, имела на этот счет иное мнение. Она даже сочувствовала мужу и вступалась за него. Эта крупная, видная женщина, весьма решительного нрава, с ясной головой, к тому же обладавшая сильным чувством собственного достоинства, была, несомненно, самой влиятельной фигурой в семье. С раннего детства Ни Учэн испытывал по отношению к матери не только большое уважение, но и робость. Как только она появилась в семье Ни, она сразу же почувствовала, что дела в этом доме плохи — дом околдован. И это, понятно, сильно огорчило ее, но она сумела проявить всю свою энергию, волю и ум, чтобы воспрепятствовать крушению семьи. Увы, в семье горело адское пламя, сначала способное своим светом прельстить человека, а потом сжечь его. Вот почему свекор поддался искусу движения за реформы [38] и затем повесился, а его брат свихнулся. Она боялась, что нечистая сила в конце концов изведет всю семью. В старом поместье Мэнгуаньтунь ей часто по ночам в шуме ветра слышались какие-то странные заунывные звуки, похожие на крик животного или плач обиженного духа. Ей делалось страшно, потому что она твердо знала, что это кричит «оборотень». Несколько раз ей во сне снился свекор, на которого в жизни она как сноха не смела даже глаз поднять. Теперь он часто стал являться ей. Он представал перед нею вполне здоровый и умиротворенный. Как-то он ей сказал: «Вот я немного покурил опиума, и недуг мой прошел». Его странно дребезжащий голос внушал ей страх. Постепенно образ свекра перестал ее тревожить, но таинственные слова, произнесенные дребезжащим голосом, остались в ее памяти. Они часто звучали в ушах этой решительной женщины с ясной головой. Пробудившись, она продолжала слышать их: «Вот я покурил немного опиума, и мой недуг сразу прошел».
38
Движение за установление конституционной монархии, за осуществление умеренных буржуазных реформ в конце XIX в.
И тогда она прозрела! Предки семьи наверняка обладают волшебной силой, а потому род Ни никогда не пресечется. О, Всевидящее Небо! Значит, спасительная сила таится в опиуме. Посудите сами: если бы отец Ни Вэйдэ курил опиум, разве стал бы он проповедовать какие-то реформы и всякие новшества? Да еще подавать петиции «с общественной
Мать Ни Учэна усердно поощряла курение, да и сама не прочь была сделать пару затяжек. И все же себя она контролировала и не позволяла поддаться искусу, потому что после переезда в Тяоцунь она стала единственной опорой разваливавшейся семьи. Она не могла и не имела права впадать в крайность, тем более допустить душевную болезнь. Она не позволяла себе витать в облаках, как делал это ее непутевый муж.
Пристрастие к опиуму настолько завладело душою Ни Вэйдэ, что ему уже не могла угрожать никакая другая злая сила. Этот робкий человек, перед любым и каждым испытывавший страх, сейчас всем был доволен, со всеми соглашался. Кроме доброй затяжки, ничего другого у него в жизни не осталось. В семье рассказывали, что однажды, решив продемонстрировать свою смелость, он заявил, что зарежет курицу. С помощью слуг, старавшихся поддержать его решимость, ему удалось поймать птицу. Он схватил ее за крылья, поднес к шее трепыхавшейся птицы остро наточенный нож. Всего одно легкое движение ножа — и его первый опыт мясника мог бы успешно завершиться. Но в самую последнюю минуту Ни Вэйдэ вдруг проявил слабость. Рука его как-то обмякла, то ли его пронзила жалость к птице, то ли силы оставили его оттого, что перед этим он накурился опиума. Нож упал на землю, а курица вырвалась из рук. Расстроенный, он вернулся в дом, лег на кан и поспешно набил трубку опиумной пастой.
Ни Вэйдэ все больше и больше терял силы. Но тем не менее во второй год эры правления Сюаньтун [39] его жена понесла. Вся семья восприняла эту новость как событие великое и счастливое, которое можно объяснить лишь одним — благоприятным веянием ветров и удачным течением вод. Как видно, переезд на новые места оказался на редкость удачным и принес семье благополучие. Но к зиме Ни Вэйдэ занедужил. У него появилась сильная одышка, его постоянно душили приступы кашля, а в мокроте появилась кровь. С утра до вечера он лежал на горячем кане, прикрывшись шубой, но все равно его колотил озноб. В январе третьего года эры Сюаньтун мать Ни Вэйдэ отошла в мир иной. Ни Вэйдэ, несмотря на терзавшую его болезнь, справил обряд похорон по всем правилам: положение во гроб и ношение траурных одежд, оплакивание праха и вынос тела, несение траурных стягов, «сокрушение глиняного таза» [40] и, наконец, само погребение — все было соблюдено как следует. После похорон Ни Вэйдэ совсем занемог, стал все чаще харкать кровью, слег в постель и больше не поднялся. В марте бедняга умер, и душа его, как говорится, отлетела в темное царство. Его вид перед кончиной был страшен — мешок, набитый костями, живой скелет.
39
Эра Сюаньтун («Всеобщее единение») — 1908–1912 гг.
40
Один из элементов похоронного обряда, когда несущие траур разбивают глиняный таз у входа в дом.
Жена Ни Вэйдэ на пятом месяце беременности похоронила свекровь, а на седьмом — мужа. Страдала она жестоко, плакала несколько дней кряду, руки хотела на себя наложить. Но вот горестные события остались позади. Сейчас она носила в себе дитя, и это наполняло ее странным чувством, в котором соединялись страх, неприязнь и в то же время горячая любовь.
Немощный и жалкий Ни Вэйдэ после своей женитьбы почти не жил с женой, и эта статная крепкая женщина с головой окунулась в домашние заботы, обуреваемая мыслями, как спасти семью от полного разорения. Струны супружеской любви, тем более любви «запретной» — на стороне, не находили отзвука в ее душе. Она оставалась равнодушной и холодной. Она не только не слышала зова страсти, но испытывала к ней отвращение и даже презрение. И все же она забеременела, однако почти сразу потеряла и мужа и свекровь, что наполнило ее душу недобрыми предчувствиями. Но оставался ее долг по отношению к предкам семьи, который она отдала бы рождением ребенка. Мысль о ребенке рождала осознание особой миссии, торжественной и священной. Муж умер, но он оставил частицу своей плоти в ребенке, и это придавало жизни особый смысл.
В третий год эры Сюаньтун за три месяца до Синьхайской революции семя Ни Вэйдэ созрело — на свет появился Ни Учэн, на котором, как ни странно, нисколько не отразились страдания матери в связи с кончиной близких людей. Он рос здоровым и крепким мальчиком — словом, весь в мать, однако ясности ее ума он все же не приобрел. Хотя умом он едва ли уступал другим детям, разве что совсем немного. Когда ему было семь месяцев, у него появились первые зубки, а на ноги он встал, когда ему не исполнилось и годика. Через полгода его отнесли в уездный город, где в «заморском доме» (так местные жители называли единственную в городе амбулаторию при католической миссии) ему сделали прививку оспы. В четыре года он уже умел писать свое имя, в пять — пошел в частную школу, а в девять лет поступил в «заморские классы» и, как только начал учиться, сразу же увлекся статьями Лян Цичао, Чжан Тайяня и Ван Говэя [41] . Когда ему стукнуло десять, мать повезла его в дом бабушки, своей матери, где он познакомился со своей двоюродной сестрой — дочкой дяди, девочкой с крохотными спеленатыми ножками. Встреча с родственницей и ее бинтованные ножки так глубоко поразили его, что он посмел тут же объявить себя открытым противником бинтования ног. Охваченный благородным порывом, он со слезами на глазах заявил, что этот обычай дикий и глупый. Этими словами он кровно обидел своего дядю и крайне испугал мать, которая увидела в его поступке проявление злой силы. Ей тут же вспомнились жуткие крики, которые она постоянно слышала по ночам в старом доме в Мэнгуаньтуне… Какой же грех совершила семья Ни в прошлом? Какие грехи совершили ее собственные предки, если ей выпало стать одним из членов несчастливого рода?
41
Лян Цичао (1873–1929) — крупный общественный деятель, философ, литератор, один из зачинателей движения за реформы; Чжан Тайянь (1869–1936) — видный общественный деятель, литератор и ученый, принимавший в начале XX в. активное участие в революционно-демократическом движении; Ван Говэй (1887–1927) — известный теоретик литературы и искусства, стремившийся соединить традиционные понятия китайской культуры с категориями западной эстетики.