Избранное
Шрифт:
А я ей в ответ:
— Это ты по новой моде гостей встречаешь — перед домом?
— А тебе в дом бы хотелось?
— Не хотелось бы, да только обычай велит предложить присесть.
— Не тебе меня обычаю учить: по гостю и встреча!
— Смотри не промахнись, когда помрешь — тем и мы тебя поминать будем.
— Только мне и заботы, как вы меня под Грядой поминать станете. — Она зашла за деревья — посмотреть, не укрылся ли кто-нибудь там. — Еще неизвестно, кто прежде и кто кого поминать будет, теперь не по очереди помирают, и больше ягнячьих шкур на бойне висит, чем овечьих. — Говорит, а сама шарит вдоль забора, за кусты зыркает, ищет. А что именно, сообразил я, лишь когда она спросила: — Ну где ж ваше могучее войско?
— Какое войско?
— Каким грозились, когда письма свои писали.
— Мы те письма не писали, — говорит Бранко.
— Значит, другие из ваших.
— Не наши это, наши такими делами не занимаются. У нас дела поважнее.
— Тогда сами собой письма написались, — съязвила Стакна. — И сами себя принесли и под порог сунули. Так, что ли?
— Не сами собой, — сказал Бранко, — это они написали от нашего имени.
— Какие такие они?
— Такие, кто привыкли жить подлостью, — пояснил я. Обозлилась она:
— Все говорят, вы!
— Как это все? Те самые и есть, что их написали. Ночью принесут, а утром придут водку пить да разговоры разговаривать. Теперь понимаю я, как они Митара заполучили — знают, что он упрям и силой с ним не сладить, потому и устроили, будто ему кто с нашей стороны угрожает. Подписались нашими именами, только это не значит…
— Не было ваших подписей, — сказала Стакна.
— Ну тогда устроили так, чтоб подумали, будто наши.
Она повернулась к Бранко, словно к нему питала больше доверия, и спросила:
— Неужто могли устроить?
— Могли, без всякого труда, — заторопился он, — есть у них специалисты по таким делам.
— Специалисты, говоришь? А ведь ей-богу, может быть! И что я знаю — старая женщина! Знаю, Митар сомневался, когда первое письмо получил, а потом…
— Что потом? — спросил я.
— Ничего, — злобно и подозрительно ответила она.
— Потом они его убедили, будто это — мы.
— Может, и впрямь вы, кто вас знает — носит вас нечистый по белу свету, и тех и других! Такое время наступило, что люди сами себе не верят, особенно если старые и если не знают, какие дьяволы кругом кружат.
— Нужен им Митар, потому что не с итальянцами он… — сказал Бранко.
— А вам он зачем нужен? — ехидно спросила Стакна.
— Чтобы не ушел туда, куда двинулся.
— Скажи мне начистую, — она посмотрела Бранко прямо в глаза, — ты пришел сегодня его убить?
— Нет, клянусь тебе честью и совестью, — поклялся тот.
— Тогда зачем ты пришел?
— Я пришел помешать убийству, пока можно.
— О-о-о… — удивленно вырвалось у нее, и она даже отпрянула назад.
Отошла к забору, спиной прислонилась, молчит, борется сама с собою — верить нам, нет ли. Долгой была эта борьба и оказалась довольно тяжелой. То поверит, и взгляд у нее становится понимающим; а то вдруг усомнится и сверлит меня, точно буравом, пронзительным взором. В конце концов опасения схлынули. Схлынули б вскоре и сами по себе, потому что кто мог такое выдержать? Тощее ее тело уже изнурили усилия и желание найти какую-нибудь основательную причину, чтоб надеяться. Развязала верхний платок и опустила на плечи, подняла руку к лицу, словно собираясь благословить. Я жду, а она стоит — вновь одолели сомнения — и повела свой озабоченный взгляд от одной тени к другой, к зарослям и на каменное лицо Бранко.
— Если человек задумал убийство, — сказал я, — он так не приходит.
— Это верно, — сказала она, — но теперь все по-другому.
— Не стал бы он шляться перед домом да с тобой толковать.
— Откуда мне знать, — сказала она, поднимая кверху старые руки.
— И меня б ты не увидела, если б я за таким делом пришел.
Это ее вроде убедило — расслабилась, чтоб передохнуть. Молчит, трепещет, солнцу радуется. Кажется, будто на миг отпустила ее привычная головная боль, а это случается лишь в редких случаях и под действием какой-то внезапной безумной надежды. Перевела дух, готовится снова начать один из тех разговоров, что могут все испортить. Я поспешил ее опередить:
— Не знал я, какая ты чертовски трудная женщина…
— Языкастая, а не трудная, — сказала она.
— А ты это сама понимаешь?
— Как не понимать. Это мне с вашей стороны пришло, от Бердичей, так говорят!
— Как это от Бердичей?
— Мать у меня из Бердичей. Дядьями моими были Саво и Секуле, от них пошли те, что возле Колашина и теперь совсем расслабли — ученые все и какие-то пустые болтуны, — Боро, чья могила на вершине Рида, от молнии он погиб, там его и закопали, Никола, что сложил голову возле Беранов, а он-то был самый лучший. Знаменосцем, когда погиб, был Никола — приходилось вам хоть слышать о нем? В песнях его поминали, такой был красавец.
Мы слыхали об этом не раз, сидя в облаках испарений от кипящей ракии, когда воздух насыщен дымом кофе и пустой болтовней, звоном гуслей и спорами. Да и как не слышать это имя, оно часто звучало на свадьбах, на похоронах и при общих работах — где каждый своих старцев хвалил, чтоб устыдить других, а пасли овец — каждый тянул свою песню, и Бердичи выводили свою:
Ой, Никола знаменосец, Сам собою был ты знамя, Равных не сыскать на свете, Кроме Милича Брайковича…Только тогда это казалось чем-то из мира снов и фантазии, выдумкой, чтоб других превзойти, а теперь старуха доказывает нам, что это были живые люди, вроде нас самих, со своими братьями и сестрами и что мир соответственно этому, так вот попусту их теряя, ради того чтобы ими гордиться, быстро и наверняка портится…
Родня, значит, мы с нею. Она знала, что мы свояки, говорит, и потому злобилась на нас больше, чем на иных других. Пригласила нас в холодок под грушей, где стояли две старые скамейки, велела девчонке принести бутылку ракии. И сама выпила рюмку за компанию и чтоб оттаять. Совсем мало выпила, но по ее силам достаточно — разговорилась о прошлом, о Берднчах, погибших под Скадаром, о Криваче, отце Бранко, — каким ловким и стройным он был до того, как на Тарабоше перед Скадаром его покалечила турецкая пуля. Уже захмелев, путаясь языком, стала извиняться за то, что нам учинила. А тут перешла и на других: