Избранное
Шрифт:
Оттен, что-то записывающий в этот момент в журнал, оборачивается и произносит:
— Если бы это от меня зависело, я бы совсем иначе поступил. Я бы всех выпустил… Но каждого, вторично попавшегося в политической работе, расстреливал бы на месте. Если уж мы хотим запугать эту братию, то это лучший способ. А кроме того, дешевле. Один немецкий патрон стоит всего семь пфеннигов.
— Ты слишком просто все себе представляешь.
После ухода фельдшера Оттен раздумывает, не рассказать ли Крейбелю о том, что его ребенок в больнице. Как только эта мысль приходит ему в
Наконец он поднимается, выходит в коридор, идет прямо к одиночке Крейбеля и отпирает дверь. Заключенный стоит, согласно правилам, у стены под окном и рапортует:
— Арестованный Крейбель!
— У тебя есть сын?
— Да, господин дежурный.
— Сколько ему лет?
— Три года.
— Его свезли в больницу.
Крейбель поднимает глаза на стоящего у двери и внимательно наблюдающего за ним надзирателя.
— Господин дежурный, что… что с ним?
— Этого я не знаю. Здесь была ваша жена, хотела говорить с вами.
Лицо Крейбеля будто свело судорогой, он тяжело дышит и, запинаясь, произносит:
— Он… он… опасно болен?
— Подробностей не знаю!
И Оттен запирает дверь. Но прежде чем уйти, он смотрит в глазок и видит, что Крейбель, бледный, продолжает неподвижно стоять на том же месте.
Пусть поволнуется, хоть раз почувствует себя несчастным, думает Оттен. В конце концов эти парни для того здесь и сидят.
На следующее утро Крейбель слышит беспокойную беготню в соседней камере и по коридору. Оттен сыплет проклятиями. Кальфакторы бросили ведра с кофе и бегут вниз по лестнице.
Что рядом случилось? Уж не повесился ли молодой Ханзен? Если да, то это на совести Оттена. Какие отвратительные глаза были у этого человека, когда он ему сообщал о сыне! Губа поднялась, зубы оскалились. Ровные жемчужно-белые зубы. Он ими, видимо, особенно гордится.
С Оттеном идет по коридору фельдшер. Крейбель сейчас же узнает его по голосу.
— А вчера вечером ты ничего не заметил?
— Никакого намека! Он вел себя, как всегда.
Крейбель прижимается ухом к стене. Если в коридоре очень тихо, то слышно, о чем говорят в соседней камере.
— Какие ты глупости делаешь, дружище! Так не поступают в восемнадцать лет. Что у тебя — неудачная любовь?
Крейбель не слышит ответ Ханзена.
— Письма от матери? У нее, наверное, нет времени писать письма. Но разве можно убивать себя из-за того, что нет писем? Ведь это же черт знает что такое!
Кальфакторы приносят носилки. Крейбель слышит, как Ханзена осторожно выносят из камеры. У двери фельдшер говорят:
— Парню невероятно повезло! Другой бы на его месте давно околел.
Это утро имело для Крейбеля большое значение. Ему тоже знакомы вечера и ночи, когда его неотвязно преследовала мысль покончить с собой. Уже давно он носит крепкую плетеную веревку на шее под рубашкой, чтобы не тратить времени на долгие приготовления, когда станет ясно, что иного выхода нет. В полные одиночества и отчаяния ночи она жгла, как раскаленная цепь. А вечерами, когда приходил к концу мучительный день и приближалась не менее мучительная бессонная ночь, ему часто казалось, будто веревка на шее понукает его: «Решись, решись!» Тогда обливаясь холодным потом, он прятал лицо в грубый холст своего соломенного ложа.
В это утро, после того как унесли его юного соседа, Крейбель дает клятву никогда не накладывать на себя руки, снимает веревку с шеи и опускает ее в клозет. Он просто не имеет права играть своей жизнью. Он обязан выдержать до конца. Ведь Торстен и большинство товарищей выдерживают. Торстен?.. Тот бы в этом случае сказал: «Не хватило большевистской закалки». Нет, он не покончит с собой! Никогда!
Крейбель берет крошечную щепочку и клочок серой бумаги и осторожно, медленно начинает выписывать азбуку для перестукивания — накалывает буквы на бумаге. При первой возможности он передаст эту записочку другому своему соседу. Тот не понимает, несмотря на то что Крейбель стучит уже несколько недель.
— Вальтер!
Крейбель бросается к двери. Кальфактор Эрвин шепчет ему в щелочку:
— Ханзен перерезал себе вены. Но кровь запеклась, и он еще жив. Но здорово ослабел. Ты слышишь?.. Это Оттен довел его.
— Да, — шепотом отвечает Крейбель. — Я знаю.
— Его отправили в Бармбекскую больницу. Коли он не дурак, только его и видели.
— Послушай, Эрвин!
— Что?
— Никого нет?
— Нет, Оттен внизу.
— Можешь просунуть записку Рюшу?
— Ну, это опасно. Сам знаешь, чем это для меня может кончиться.
— Ну, тогда не надо.
— Ладно, попробуй просунуть ее в щель двери. Сложи листок и просунь его над самым замком.
Крейбель с волнением сует записочку между дверью и стеной, но наталкивается на препятствие. В скважине на дверной филенке маленький выступ. Крейбель пробует просунуть то в том, то в другом месте.
— Ты успокойся. Иначе ничего не выйдет.
Наконец записка проходит насквозь.
— Взял? — кричит Крейбель. — У тебя?
— Да. Тише, не ори так…
Крейбель слышит, как Эрвин поспешно просовывает записку в дверь соседней камеры и быстро уходит.
Сосед стучит кулаком в стену. Крейбель отвечает.
— Ну, теперь, товарищ, рассмотри шифр, и мы будем с тобой беседовать, — говорит Крейбель, обращаясь к стене, за которой заключенный рассматривает записочку.
Тридцатого января, в годовщину перехода власти к Адольфу Гитлеру, в одиночку к Крейбелю входит Оттен в сопровождении «ангела-избавителя» Хардена.
От волнения лицо Крейбеля покрывается красными пятнами, сердце готово выпрыгнуть из груди. Неужели это освобождение? Он пристально смотрит на Хардена, держащего в руке большой белый лист.