Избранное
Шрифт:
Милитаристская риторика не вызывала восторга у большей части итальянской интеллигенции. Лео Лонганези, который, к слову сказать, при всем своем фрондерстве обожал Муссолини, хорошо понял, что роман Дино Буццати написан не для тех, кого надо будет завтра посылать на фронт. Впрочем, особой проницательности для этого не требовалось. Культ офицерской чести, исповедуемый автором «Татарской пустыни», плохо вязался с идеологией, культивирующей животную силу и насилие. Тем не менее, когда в 1940 году фашистская Италия объявила войну Франции и Англии, Дино Буццати счел своим долгом взять на себя обязанности военного корреспондента «Коррьере делла сера» на крейсере «Фьюме» и оказался свидетелем нескольких крупных морских сражений. По свидетельству очевидцев, он в них проявил незаурядное мужество. У него были нравственные основания написать рассказ «Броненосец Тод», являющийся своего рода развернутой эпической вариацией на тему тихоновской «Баллады о гвоздях». Буццати продолжал упрямо считать, что, служа в фашистской и даже гитлеровской армии, можно сохранить человеческое достоинство и тем
Можно подумать, что это не Дино Буццати написал прекрасный рассказ «Солдатская песня», в котором говорится о том, как самая победоносная война окончилась поражением, оттого что солдаты-победители пели грустную песню о могильных крестах: «Никогда еще в мировой истории, начиная с древних времен, не было таких блистательных побед, таких удачливых армий, таких талантливых генералов, никто не помнил таких стремительных марш-бросков и такого обилия завоеванных земель… А на далеких равнинах, где проходили непобедимые королевские войска, выросли рощи, которых раньше не было, — однообразный лес деревянных крестов… до самого горизонта кресты, кресты — и ничего больше. И все потому, что судьбу этих армий решали не мечи, не огонь, не ярость кавалерийских атак, а песня. Король и его генералы вполне разумно сочли ее неподходящей для войны. Этот простенький мотив, эти безыскусные слова были голосом самого рока: неустанно, год за годом он предостерегал людей».
Но, как уже говорилось, Дино Буццати — писатель несколько странный. Он всегда любил парадоксы. Ему нравилось противоречить даже самому себе и совершать поступки, которых от него вроде бы никто не ожидал.
В сентябре 1943 года Италия вышла из войны, подписала перемирие и сдала свои военные корабли союзникам. Дино Буццати вернулся в Милан, оказавшийся в оккупированной немцами зоне. Гитлеровцам удалось освободить Муссолини и создать в Северной Италии марионеточную «республику Сало'». «Коррьере делла сера» на некоторое время попала в руки наци-фашистов. Многие из товарищей Дино Буццати оказались в это время в тюрьме или концлагерях, другие ушли к партизанам. Но сам он не покинул редакторского кабинета, считая, что его место не в Сопротивлении, а за пишущей машинкой. В Милане назревало антифашистское восстание, и с каждым днем положение Дино Буццати становилось все более двусмысленным. Гаэтано Афельтри, один из ведущих сотрудников «Коррьере», вспоминает об этом времени:
«Встречаясь с Буццати, я указывал ему на глубокую порочность занятой им позиции, но всегда приходил к выводу, что он просто не может понять, в чем состоит его ошибка.
25 апреля вместе с Марио Борсой я вернулся в „Коррьере“. Все редакторы-коллаборационисты разбежались. Надо было выпускать газету, а нас было всего трое: Фини, Франкавилла и я. Я позвонил Бальдаччи: «Немедленно приходи, нынче ночью делается первый номер освобожденной „Коррьере“».
Через десять минут Бальдаччи приехал на велосипеде. Но все-таки людей не хватало. Некому было составлять хронику. Я сразу подумал о Буццати и позвонил ему. Он, словно бы ничего не произошло, ужинал дома с матерью. Я попросил его приехать. Он нимало не смутился и не спросил, почему только на него не распространяется исключение из состава редакции всех коллаборационистов. Он тоже приехал на велосипеде. Рабочие протестовали. Но я сказал, что беру на себя всю ответственность: случай особый и исключительный. Возник спор. Я настаивал: некоторых вещей Буццати никогда не понимал. Он никогда не разбирался в политике. Он всего лишь журналист, очень честный и вполне порядочный. И вообще, нечего раздувать истории из-за пустяков, сейчас он нам очень даже пригодится.
В Милане началось восстание. На улицах стреляли. В архиепископате велись переговоры между Муссолини и Комитетом национального освобождения. Я задумал репортаж и пошел собирать новости. По дороге звонил в редакцию; Буццати делал заметки и писал. На следующий день в „Коррьере“ появилась „Хроника достопамятных часов“, ставшая теперь страницей нашей истории.
Для Буццати эта ночь не отличалась от всех остальных. Он всего лишь исполнил свой долг».
Невозмутимость Буццати была чуть-чуть наигранной. То, что он оказался вне Сопротивления, смущало и тревожило его. Об этом свидетельствуют восходящие к дневникам заметки из книги «В тот самый момент» (1950): «Нашествие гуннов. — Февраль 1944», «Была война», «Труба 1944», «Апрель 1945». Вместе со всеми Буццати радовался победе над фашизмом. («Вот и кончилась война. В Европе стало тихо. Ночью по окружающим нас морям проплывают огни. С постели, на которой я лежу, можно наконец увидеть звезды. Как мы счастливы! За обедом мама вдруг расплакалась от радости…») Но радость Буццати омрачало сознание, что он упустил возможность принять участие в важнейших событиях времени, и боязнь, что в той новой жизни, которую открыла победа над фашизмом, для него не найдется места. Он не связывал с будущим больших надежд и не слишком верил
В 1945 году Дино Буццати издал книгу, озаглавив ее «Знаменитое нашествие медведей на Сицилию». С высадки американцев на Сицилии началось освобождение Италии, так что заглавие как бы обещало политические аллюзии и подтексты. Но как раз их-то в книге и не было. Читатель оказался обманут, и обман этот входил в замысел автора. Дино Буццати счел нужным подчеркнуть, что приспосабливаться к новой ситуации он не собирается и, несмотря на все происшедшие в стране перемены, намерен остаться тем же Буццати, который незадолго до войны написал сказочный роман «Тайна старого леса», а в годы войны опубликовал сборник фантастических новелл «Семь гонцов» (1942). В то самое время, когда новая литература Италии рассказывала о героях и трагедиях антифашистской борьбы и пыталась художественно осваивать жизненные конфликты послевоенной действительности, Дино Буццати издал незатейливую детскую сказку о том, как в фольклорном «некогда» к людям с гор спустились добрые, простодушные медведи, как, соприкоснувшись с людьми, они переняли от них все человеческие слабости и пороки и как их царь Леонцио, собственной смертью искупив грехи своих четвероногих подданных, дал им возможность опять обрести естественные медвежьи добродетели и вернуться в горы.
«Знаменитое нашествие медведей на Сицилию» было снабжено иллюстрациями, которые нарисовал сам Буццати. В этой книге он впервые попробовал себя как художник. Не будучи уверен, что займет подобающее место в литературе послевоенной Италии, Дино Буццати искал запасные пути. После «Нашествия» он серьезно занялся живописью и стал одним из выдающихся художников XX века. В 1958 году состоялась его первая персональная выставка. Искусствоведы откликнулись на нее благожелательными статьями, а Э. Карли и Б. Альфьери посвятили Буццати-художнику специальные большие монографии. Наибольшую известность получила картина Буццати «Соборная площадь». Знаменитый Миланский собор выглядит на ней так, словно над ним только что взорвалась атомная бомба. В 1970 году, то есть совсем незадолго до смерти, автор «Татарской пустыни» скажет журналистам: «Я стал жертвой досадного недоразумения. Я — живописец, который в качестве хобби, увы, в течение слишком затянувшегося периода занимался литературой и журналистикой. Все, однако, думают, что дело обстоит как раз наоборот, и потому не могут относиться серьезно к моим картинам. Живопись для меня не хобби, а профессия, мое хобби — литература. Однако писать книги или картины значит для меня одно и то же. Я всегда преследую единственную цель — стараюсь рассказать историю».
Это похоже на шутку. При желании в ней можно усмотреть очередное проявление любви Буццати к разного рода парадоксам и странностям. В известном смысле так оно и есть. Вместе с тем нельзя не почувствовать, что парадоксальная шутка Буццати прозвучала как-то уж слишком серьезно. За ней проглядывается жизненная и художественная программа, имевшая прочные и глубокие корни. В конечном счете они уходят в литературную ситуацию послевоенной Италии и связаны с той эстетической позицией, которую занял автор «Знаменитого нашествия медведей на Сицилию» по отношению к неореализму, захлестнувшему в то время почти всю итальянскую культуру.
За «Знаменитым нашествием» последовал сборник фантастических и несколько абсурдистских историй — «Книга о трубках» (1945). Столь характерная для итальянского неореализма поэтика «лирического документа» отвергалась Буццати с порога и очень решительно. Он писал: «Теперь множество людей вообразили, будто они могут написать более или менее приличный роман, ограничившись воспоминаниями о своем детстве, о семье, отце, матери, сестрах, жене и так вплоть до самых дальних родственников; о школе, службе в армии, Сопротивлении, конторе, фабрике и т. д. Можно сказать, что никто больше не способен сочинять истории. Вот почему повсюду распространилась скука: ведь, в общем-то, все эти книги воспоминаний очень интересны для их авторов, а более ни для кого интереса не представляют. Мне кажется, что наша критика чересчур снисходительна к подобного рода литературе».
В послевоенные годы на первый план в итальянской прозе вышли Элио Витторини, Чезаре Павезе, Васко Пратолини, Карло Леви, Франческо Йовине, Карло Кассола, Итало Кальвино, Нино Палумбо. Повлиять на отношение к ним критиков и читателей Буццати, разумеется, не удалось, но то особое место в литературе, которое еще до войны обеспечили ему «Барнабо» и «Татарская пустыня», он сохранил. Опасения, что после апреля 1945 года он останется за бортом литературной жизни, оказались напрасными. Дино Буццати продолжал работать в «Коррьере делла сера», и некоторые из его злободневных репортажей приобрели всеитальянскую известность. В 1948 году, когда в Италии назревал очередной политический кризис и консервативные силы общества охватил истерический страх перед возможностью в то время часто мерещившегося им коммунистического переворота, Арриго Бенедетти посоветовал Буццати присмотреться к создавшейся в Италии ситуации и подумать, нельзя ли положить ее в основу сюжета какого-нибудь рассказа или очерка. Буццати, вняв совету, написал «Панику в „Ла Скала“». Рассказ имел успех, перешагнувший границы Италии. Несколько лет спустя Андре Моруа напишет: «По-моему, лучший послевоенный репортаж — не итальянский, а европейский — это «Паника в „Ла Скала“».