Избранное

Буццати Дино

Подобно Достоевскому Дино Буццати страстно любил газету за то, что она вводила его в стремительный поток сиюминутной жизни, но также и потому, что сквозь призму газетной полосы он мог разглядеть фантастику жизни или, вернее, ту глубинную суть реальной действительности, для правдивого, «реалистического» воспроизведения которой лучше всего подходили намеренно остраненные, фантастические ситуации литературных парабол. Нетрудно заметить, что на уровне фабулы рассказ «Друзья» перекликается не столько с романтическими новеллами о привидениях или мертвецах, сколько с фантастическим рассказом «Бобок», включенным в знаменитый русский журнал, обычно именуемый «Дневник писателя».

Однако в середине XX века абсурдность и фантастичность жизни не только в неокапиталистической Италии, но и в других частях света выявилась гораздо очевиднее, чем это было в пореформенной России, когда создавались «Кроткая» и «Сон смешного человека». Скажем, «Путешествие в Ад нашего века» выглядит как самый обычный

репортаж из Милана, инфернальную жутковатость которому придает лишь намеренно нагнетаемая гиперболизация отдельных сторон обыденной жизни финансовой и деловой столицы современной Италии. Некоторые рассказы Буццати со временем стали выглядеть как непритязательные зарисовки современного быта. С ситуацией, изображенной в «Забастовке телефонов», теперь постоянно сталкивается каждый москвич, а сюжет «Проблемы стоянок» тоже, к сожалению, все более утрачивает для нас свою невероятность. «Я изображаю то, что вижу, — уверял Буццати, — и рассказываю о чувствах, которые испытал». Во многих его новеллах персонаж, от лица которого ведется повествование, носит имя Дино Буццати и наделен привычками и даже человеческими слабостями автора «Татарской пустыни». Так, подобно многим не верующим в Бога, Буццати был крайне суеверен. Он искренне верил в магию, астрологию, парапсихологию и т. д. Не исключено, что рассказ «Влияние звезд» во многом автобиографичен. «Он, — говорил о Буццати известный итальянский писатель Гуидо Пьовене, — наделен врожденной способностью превращать в сказку даже события собственной жизни».

Однако, как правило, фантастика парабол Дино Буццати обобщала ситуации, касающиеся всех, хотя зачастую и в крайне парадоксальной форме.

Вот, например, как решается тема угрозы термоядерной катастрофы, нависшей над всем человечеством, в рассказе «Водородная бомба»: жильцы одного из миланских домов устанавливают, что до смерти напугавшая их водородная бомба, неведомо откуда появившаяся в их подъезде, адресована персонально Дино Буццати, и спокойно расходятся по своим квартирам. В рассказе «Бумеранг» третью мировую войну вызывает нелепая случайность, а в новелле-параболе «Секретное оружие» применение обеими сверхдержавами «переубеждающего газа» (это и есть то секретное оружие, которое независимо друг от друга изобрели противоборствующие стороны) приводит к тому, что СССР и США меняют свои идеологии на прямо противоположные, после чего человечество вздыхает свободнее, но гонка вооружений опять продолжается.

Во всех этих рассказах устрашающую реальность, казалось бы, абсолютно фантастических ситуаций смягчает авторская ирония, которая, собственно говоря, и позволяет сделать такие ситуации предметом художественного изображения. Буццати ценил юмор, утверждая, что обучение ему должно войти в школьные программы, и умел им пользоваться. Однако еще большего художественного эффекта он достигал там, где вводил в социальные и политические абсурды XX века то, что мы назвали бы теперь человеческим фактором. В этом смысле особенно показательны новеллы «Яйцо» (в ней сила материнской любви опрокидывает танки и ставит на колени Организацию Объединенных Наций) и «Что, если…» (Диктатор, которого Всемирный конгресс братских стран только что провозгласил Властелином Мира и которого давно уже признали Великим Музыкантом, Великим Хирургом, Великим Ученым, Генералиссимусом, Великим Поэтом и т. д., глядя вслед равнодушно прошедшей мимо девушке, вдруг понимает, что, может быть, все, что он сделал, чтобы получить все эти пышные титулы, сделано только ради нее и вся его власть и слава ничего не стоят в сравнении с любовью.)

Так же как и в «Татарской пустыне», главная тема новеллистических сборников Дино Буццати — человек и связанные с ним проблемы бытия: необратимость все более ускоряющегося времени человеческой жизни, смерть, любовь, конфликт отцов и детей и т. д. Некоторые рассказы прямо перекликаются с «Татарской пустыней», правда, как бы выворачивая ее сюжет наизнанку. Именно так построен прекрасный рассказ «Коломбр»: человек всю жизнь убегает от преследующего его чудовища, а когда накануне смерти решается наконец встретиться с ним один на один, то выясняет, что чудовище гонялось за ним по всему свету только для того, чтобы подарить ему жемчужину, которая должна была сделать его счастливым.

На первый взгляд может показаться, что после создания романа «Татарская пустыня» в мировоззрении Дино Буццати произошли серьезные изменения и что Буццати-новеллист смотрит на мир уже не просто печально, а чересчур пессимистично. Жемчужина Коломбра оказывается камешком, застрявшим в кисти человеческого скелета. В одной из новелл сборника «Трудные ночи» человек объявляется ошибкой эволюции («Что произойдет 12 октября»), а в другой рассказывается о том, как Бог подписал не понравившийся ему проект человека только потому, что устал и почему-то пожалел трудившегося над этим проектом незадачливого ангела («Сотворение мира»). Научно-техническая революция и ее далеко не всегда благотворное воздействие на человеческие отношения, на общественную жизнь, на культуру, на природу и т. д., естественно, не могли не наложить своего отпечатка на творчество Буццати 50-х и особенно 60-х годов. Его ирония в это время стала

еще более едкой, жесткой и безрадостной. Однако даже самые крайние проявления технического прогресса не заставили Буццати отказаться от его теперь уже, возможно несколько старомодной, но типично гуманистической веры в человека и не вынудили автора «Татарской пустыни» принять как должное то состояние общества, которое некогда его гениальный соотечественник Джамбаттиста Вико пророчески называл «новым варварством», «варварством рефлексии и рассудка». Наиболее очевидные свидетельства тому — рассказы, посвященные искусству и поэзии, то есть тем формам человеческой деятельности, в которых, согласно концепции классического гуманизма, наиболее широко и полно выявляется человечность человека — его достоинство, благородство и его внутренняя свобода. То, что в современном мире поэзия и искусство подверглись чудовищной, деформирующей их дегуманизации, было для Буццати более чем очевидно. Он не принял ни музыки Хиндемита, ни абстракционизма, ни других разновидностей нефигуративного искусства, которые, как сказано в новелле «Запрет», «тренируют глаз, не затрагивая души». В этом легко убедиться, прочитав такие рассказы, как «Ночная баталия на Венецианской Биеннале» и «Художественный критик», где Буццати, видимо даже не подозревая точности своего предвиденья, дает очень забавный образчик постмодернистской критики (ср. «Забастовка телефонов»). Тем не менее он был твердо уверен в том, что до тех пор, пока человек будет заниматься живописью, относясь к ней как к искусству, а не как к забаве, и писать стихи, выражая в них свое поэтическое восприятие мира, он останется человеком. В рассказе «Маг» Дино Буццати скажет, что огромной ценностью обладает любое стихотворение, «даже на первый взгляд совсем невразумительное»: «Надо, чтобы человек попытался его написать, а получится у него или нет — не так уж важно… Может, я и ошибаюсь, но только на этом пути у нас есть выход». Даже самая абстрактная картина в сотни раз больше отличает человека от всего остального мира, чем такие порождения человеческого разума, как атомная бомба, спутники и межзвездные корабли многоразового использования. Гамлетовской дилеммы для Буццати не существовало. В отличие от принца Датского он видел в человеке не квинтэссенцию праха, а красу Вселенной, венец всего живущего — во всяком человеке, даже в самом, казалось бы, жалком, невзрачном старикашке («Величие человека»).

Возможно, в наши дни такая вера в человека покажется кому-то наивной и странной. Но не будем забывать, что именно она создала великую европейскую культуру. Верность ей помогла Дино Буццати выстоять, и она же сделала его Мастером, одним из самых интересных и значительных писателей XX века.

7

Когда Дино Буццати заканчивал сборник «Трудные ночи», он был тяжело болен и хорошо знал, что болезнь его неизлечима. В декабре 1971 года он лег в миланскую клинику на операцию, а 28 января следующего года его уже не стало.

Он встретил смерть мужественно, как герой «Татарской пустыни» офицер Джованни Дрого. Незадолго до кончины Буццати сказал одному из своих друзей: «Я всю жизнь писал о смерти и не могу себе позволить бояться ее».

Р. Хлодовский

IL DESERTO DEI TARTARI

ТАТАРСКАЯ ПУСТЫНЯ

Перевод Ф. Двин

I

Однажды сентябрьским утром только что произведенный в офицеры Джованни Дрого покинул город и направился в крепость Бастиани — к месту своего первого назначения.

Накануне он велел разбудить его пораньше, встал затемно и впервые надел лейтенантскую форму. Покончив с одеванием, он при свете керосиновой лампы оглядел себя в зеркале, но никакой радости вопреки ожиданию не испытал. В доме царила глубокая тишина, лишь из соседней комнаты доносились какие-то шорохи: это мама поднималась с постели, чтобы проститься с ним.

День, о котором он мечтал столько лет, наступил, теперь начиналась настоящая жизнь. Он подумал о тоскливых буднях Военной академии, вспомнил, как обидно было сидеть вечерами на занятиях, прислушиваясь к шуму улицы, где гуляли свободные и, наверно, счастливые люди; вспомнил зимние побудки в выстуженных дортуарах и витавший там неизбывный призрак наказания. До чего же нудно тянулись оставшиеся дни, казалось, им и конца не будет.

Наконец-то он офицер, и не надо больше корпеть над книгами и вздрагивать от голоса сержанта, но время ушло. Жизнь, казавшаяся ему такой ненавистной, навсегда канула в прошлое, а ведь она складывалась из месяцев и лет, которых уже не воротишь. Конечно, теперь он офицер, у него заведутся деньги, и красивые женщины, возможно, будут обращать на него внимание, а все-таки — чувствовал Джованни Дрого — лучшие годы, годы ранней юности, уже не вернешь. С такими мыслями Дрого разглядывал в зеркале свое лицо, надеясь найти в нем хоть что-нибудь привлекательное, но видел лишь вымученную улыбку.