Избранное
Шрифт:
— Нет, ты ничего не знаешь. В последнее время, когда я остаюсь одна, мне начинает казаться, будто кто-то стоит у меня за спиной. Стоит и пристально на меня смотрит...
Говоря это, Фусако, видимо, удрученная собственными словами, задумалась...
...В спальне на втором этаже погашен свет, и в ней царит полумрак, напоенный легким ароматом духов. Светлым пятном в комнате выделяется лишь окно с незадернутыми шторами — разумеется, потому, что взошла луна. Залитая ее светом, Фусако стоит у окна и смотрит на растущие в саду сосны.
Муж так и не приехал. Прислуга уже улеглась. Ночь лунная и безветренная. Издалека
Фусако долго стоит у окна. Постепенно ее охватывает странное ощущение, будто на нее устремлен все тот же взгляд.
Но кроме нее в спальне никого быть не может. А вдруг кто-то есть... Нет, перед сном она тщательно заперла дверь. Почему же тогда ей это кажется? Да. Несомненно, из-за нервного переутомления. Глядя на смутно виднеющиеся сосны, она все время старается убедить себя в этом. Но сколько ни гонит от себя ощущение, что кто-то наблюдает за ней, оно только усиливается.
Наконец Фусако робко оборачивается. В спальне нет никого, даже ее полосатой кошки. Значит, ей просто кажется, будто за ней наблюдают, потому что расшалились нервы... Но в следующий миг эта мысль исчезает. Фусако делает несколько шагов — ей снова чудится, что в полумраке комнаты притаился невидимый незнакомец. Еще невыносимее чувство, что теперь глаза незнакомца испепеляют лицо Фусако, стоящей спиной к окну.
Борясь с охватившей ее дрожью, Фусако протягивает руку и поворачивает выключатель. В тот же миг комната освобождается от смешанного с лунным светом сумрака и возвращается к надежной действительности. Кровать, полог, умывальник — при ярком свете они видны так отчетливо, что ей становится даже радостно. К тому в комнате ничего не изменилось — все, как и год назад, когда она вышла замуж за Чэня. В этом радостном мирке никакой, самый ужасный призрак... Нет, этот отвратительный незнакомец, не боясь яркого света, ни на секунду не отрываясь, продолжает пристально смотреть в лицо Фусако. Она закрывает лицо ладонями и, не помня себя от страха, пытается позвать на помощь. Но изо рта почему-то не вырывается ни звука. И тогда ужас, какого она никогда не испытывала, овладевает...
Вздохнув, Фусако освободилась от своего воспоминания недельной давности. В тот же миг спрыгнула на пол кошка, сидевшая у нее на коленях, и, выгнув свою красивую полосатую спину, сладко зевнула.
— Такое кому угодно может привидеться. Дед рассказывал, что однажды, только он стал подрезать сосну в вашем саду, ему показалось, что в полуденном небе хохочет целая ватага мальчишек. Вечером, когда я освободилась от работы, он проворчал: может, так вот и сходят с ума?
Это сказала, будто утешая ребенка, вошедшая с чайным подносом старуха. Услышав ее слова, Фусако впервые за весь вечер слабо улыбнулась.
— Конечно, это проделки соседских мальчишек. А дед испугался потому, что он такой же трус, как и ты... Смотри, пока мы с тобой болтали, зашло солнце. Это даже к лучшему, что муж не вернется сегодня... Ванна готова?
— Да, уже согрелась.
— Хорошо. Я прямо сейчас и приму ванну.
Фусако с легким сердцем поднялась со стоявшего у стены плетеного кресла.
— Наверно, и сегодня соседские мальчишки будут пускать фейерверк.
Старуха тихо вышла вслед за Фусако, и в полутемной гостиной, где за окном уже не видны были олеандры, никого не осталось. Но полосатая кошка, о которой забыли, вдруг бросилась к двери, будто учуяла что-то. И будто стала тереться о чьи-то ноги. Но в наполнявшем комнату сумраке никого не было, только зловеще
Иокогама.
В помещении дежурного японо-китайской торговой компании лежал на диване секретарь Иманиси и при свете тусклой электрической лампочки читал свежий номер журнала. Но вскоре он небрежно бросил журнал под стоявший рядом стол и вынул из внутреннего кармана пиджака фотографию. Когда он смотрел на нее, с его мертвенно-бледного лица не сходила счастливая улыбка.
Это была девическая фотография Фусако, жены Чэнь Цая, на которой она была изображена до пояса, с волосами, расчесанными на прямой пробор [150] ...
150
...с волосами, расчесанными на прямой пробор...— Прическа незамужней женщины во времена Акутагавы.
Камакура.
В звездное безоблачное небо взвился гудок отправления последнего поезда из Токио, и Чэнь Цай, со сложенным вдвое портфелем под мышкой, пройдя турникет, остался в одиночестве и принялся осматривать унылую привокзальную площадь. Сидевший на скамье у вокзала под тусклой электрической лампочкой высокий широкоплечий мужчина встал и, небрежно волоча толстую тростниковую палку, не спеша направился к Чэню. Вежливо сняв охотничью шляпу, он тихим голосом обратился к нему:
— Вы Чэнь-сан? Я Ёсии.
Чэнь почти равнодушно мельком взглянул на него.
— На сегодня достаточно, благодарю вас.
— Я недавно звонил вам...
— После этого ничего не произошло?
В тоне Чэня чувствовалась пружинящая сила, точно отбрасывающая слова собеседника.
— Ничего. После ухода врача ваша жена допоздна о чем-то говорила со служанкой. Потом приняла ванну, поела и примерно до десяти часов слушала граммофон.
— В гости к ней никто не приходил?
— Никто.
— Когда вы прекратили наблюдение?
— В одиннадцать часов двадцать минут.
Ёсии тоже отвечал четко.
— За это время другие поезда, кроме последнего, на котором я приехал, не проходили?
— Не проходили. Ни в Токио, ни из Токио.
— Что ж, благодарю вас. Передайте привет Сатоми-кун.
Чэнь небрежно коснулся полей соломенной шляпы и, не обращая внимания на Ёсии, который застыл в выжидательной позе, со шляпой в руке размашисто зашагал по усыпанной гравием дорожке. Потому ли, что Чэнь держался слишком уж высокомерно, Ёсии, глянув ему вслед, слегка пожал плечами. Но тут же беззаботно присвистнул, — мне, мол, на все наплевать, — и по-прежнему волоча палку, пошел в привокзальную гостиницу.
Камакура.
Через час Чэнь, будто со стороны, увидел себя воровски приникшим ухом к двери их общей с женой спальни, чтобы узнать, что там происходит. Внешнюю галерею, куда выходила дверь спальни, заволокла перехватывающая дыханье тьма. Лишь в одном месте виднелась светлая точка — это сквозь замочную скважину проникал электрический свет.
Сдерживая готовое разорваться от бешеных ударов сердце, Чэнь плотно прижал ухо к двери и весь превратился в слух. Но из спальни не доносилось ни звука. Безмолвие было для Чэня еще непереносимее, еще мучительнее. Ему казалось, что в расстилающейся перед его глазами тьме он снова ясно видит то немыслимое, что обнаружил у дома, когда шел со станции.