"Избранные историко-биографические романы". Компиляция. Книги 1-10
Шрифт:
— Нет, ваше величество. Мои слова не просто любезность, а истинная правда. Хэмптон-корт принадлежит вам.
Он начал рыться в складках своего наряда, соперничающего в блеске с солнечными лучами, и вытащил свиток.
— Он ваш, ваше величество.
Подойдя ко мне, кардинал размашистым жестом вложил бумагу в мою руку.
Это оказалась дарственная на Хэмптон-корт. Составленная по всем законам и заверенная двумя нотариусами, она гласила, что сие владение передается в дар суверену владельца.
Я огляделся. Все это — в дар? Набирающее силу солнце ярко освещало новенькую кладку красных кирпичных стен, и они уже начинали отдавать его жар, пламенея на фоне чистого июньского неба. За ними возвышались двухэтажные здания, окружавшие
Меня охватило странное смущение. Отказ выглядел бы оскорблением, а согласие могло доставить Уолси страшные мучения.
Стараясь придумать приемлемый ответ, я вскинул голову и прищурился, разглядывая небесную синеву. Но взгляд мой наткнулся на затейливо украшенные дымоходы… Соблазн был велик. Как же мне хотелось владеть этим замком!
— Благодарю вас, Уолси, — услышал я свой голос. — Мы принимаем ваш дар с огромной благодарностью.
Он смотрел на меня все с тем же преданным выражением, и мое восхищение кардиналом тут же выросло десятикратно. Превосходнейший мастер лицедейства!
Уилл:
Крайне неудачный пример для Генриха, и еще хуже, что он восторгался им. В то время, когда королю подарили Хэмптон-корт, лицо его еще было подобно чистому зеркалу; все читали по нему отражения тех мыслей, что приходили Гарри в голову. Всего за несколько лет, однако, он превратился в человека, способного сказать: «Трое могут сохранить тайну, если двоих нет в живых. Если мне покажется, что моя шляпа узнала мои мысли, я брошу ее в огонь». К концу жизни он мог провести приятный вечер с женой, только что подписав приказ о ее завтрашнем аресте. Уолси дал ему первые уроки в искусстве изощренного обмана и притворства — и, как обычно, Генрих быстро превзошел своего учителя.
Генрих VIII:
Я засунул свиток дарственной за пояс.
— Итак, проводите же нас, — небрежно произнес я, словно не произошло ничего особенного, словно сердце мое не забилось, а душа не возликовала при мысли об обладании Хэмптон-кортом.
— Разумеется.
Уолси вновь отвесил поклон и, взобравшись на осла, пригласил нас проследовать за ним во внутренний двор.
Мне не терпелось узнать, что же скрывается за грандиозной надвратной башней. И я не разочаровался, увидев квадратный обширный газон с идеально подстриженной травой и двухэтажные здания из того же красного кирпича, с большими окнами и красивой отделкой. С верхнего этажа, вероятно, открывается отличный вид на окрестные луга и Темзу. А когда солнце начинает клониться к закату…
Я замечтался, а тем временем моя лошадь встала как вкопанная. Я тронул поводья. Уолси уже поднялся на специально построенное возвышение в дальнем конце двора. Там будет происходить инвеститура. А перед помостом на траве расположатся зрители. «И вероятно, вытопчут ее», — вдруг огорченно подумал я. Меньше всего мне хотелось, чтобы кто-то испортил совершенство моих новых владений.
Мы с Екатериной поднялись на помост. Присутствие на этой церемонии не доставляло ей радости, но оно было необходимо для придания полной силы предстоящим пожалованиям. В противном случае заговорщики могли заявить о несогласии королевы и, объединившись под таким предлогом, спровоцировать мятеж. Екатерина вняла голосу разума, она все поняла и оценила грозящую ее ребенку опасность, которую я стремился предотвратить.
Уилл:
Екатерина любила вас, глупый слепец, — единственная из ваших жен! Она согласилась бы выйти при народе обнаженной, если бы вы приказали!
Генрих VIII:
Уолси, в очередной раз проявив хороший вкус, приказал застелить грубо сколоченный из досок помост турецкими коврами. Для меня поставили великолепное кресло, дабы придать особую важность церемонии раздачи королевских почестей. Уолси подумал обо
Все заняли положенные места. Приближался полдень, солнце стояло высоко. Приятное тепло раннего утра сменилось нещадной жарой. Я с тоской глянул на полоску прохладной зеленой травы в тенистой части двора. Где же мой сын?
Трубачи вновь подали сигнал. Мальчик вышел из-под арки и в одиночестве поднялся на помост. Облаченный в нарядный бархатный костюм, он выглядел очень серьезным для своих шести лет. Лицо его покрывала матовая бледность. Он шел, не сводя с меня напряженного взгляда, и когда приблизился, я заметил на лбу его поблескивающие бисеринки пота. Бедный ребенок спарился в своем плотном камзоле. И вдобавок ему было страшно. Так же и я в далеком детстве вспотел, когда шел к своему отцу по сырому залу Вестминстера. Мне вдруг живо вспомнились собственные ощущения, тяжесть меча на моих детских плечах, испуг при виде пустых, безучастных отцовских глаз…
Но я же не похож на своего отца! Безусловно, мальчик мог не бояться меня. К тому же такой красивый! Мое сердце радостно трепетало, когда я смотрел на него — воплощение всего, что я желал бы видеть в наследнике. Он даже был рыжеволос — фамильная черта Тюдоров.
Я даровал ему титулы графа Ноттингема и Сомерсета и герцога Ричмонда. Екатерина тем временем выказывала большое смятение. Она сидела рядом со мной и нашей дочерью Марией, которая разглядывала мальчика с откровенным любопытством. Затем он занял новое почетное место по соседству с двумя другими герцогами нашего королевства — Говардом и Брэндоном. Фицрой теперь возвысился над ними, поскольку титул герцога Ричмонда приравнивал его к королевскому роду. Моя сестра Мария, жена Брэндона, положила руку на плечо новоявленного герцога. Она по-прежнему прекрасно выглядела и имела довольный вид любимого и любящего человека. Значит, она счастлива с Брэндоном. Отлично.
В первых рядах придворных, как я мельком заметил, стояла Бесси Блаунт-Тейлбойс, явно наслаждаясь торжественным моментом. Она радовалась за сына — нашего сына. Моя бывшая фаворитка была все так же привлекательна, и ее белокурые локоны подчеркивали здоровый цвет лица. Я задержал на ней взгляд и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ. Между нами не было любви, совсем не было. Как же нам удалось зачать здорового ребенка? Чудеса!
Церемония продолжалась. Генри Брэндону, моему девятилетнему племяннику, предназначался титул графа Линкольна. Он был крупным, шумливым и нескладным, весь в отца. Я то и дело посматривал на своего сына, такого спокойного, серьезного… Он так отличался от всех прочих… Нет, Генри Брэндон совсем другой, хотя они кузены.
Затем настал черед Генри Куртене, моего двоюродного брата, графа Девона. Я пожаловал ему более высокий титул маркиза Эксетера. По правде говоря, порой у меня возникали сомнения в преданности его семейства. Но сам он был бесхитростен и страстно желал наладить дружеские отношения. Я помню его ясные голубые глаза; казалось, они смотрели прямо мне в душу, когда я произносил формулу, возвышавшую его статус. Их голубизна вызывала в памяти выцветшую синюю материю, и в них не было и намека на злой умысел. Мне придется припомнить его взгляд позже, это будет частенько нарушать мой сон, когда выяснится, что Генри стал изменником. Мне часто снилось, как он смотрит на меня, а с неба струится полдневный жар и ручейки пота стекают по моему лбу. Его же лицо выглядело столь чистым, а сам он казался таким хладнокровным, как будто был выходцем из северной Ultima Thule [62] .
62
Крайняя Тула (лат.), легендарная страна в шести днях плавания на север от Британии. Античные географы считали ее крайним пределом обитаемого мира; в ней видят Исландию, Норвегию или один из Шетландских островов.