Избранные письма. Том 2
Шрифт:
Что это, искусство?
И я часто думаю, что маленькая сцена студии обусловливает вовсе не пониженность требований, это просто другое сценическое искусство. И чем оно идеальнее, тем тоньше, — тоньше и в духовном смысле и в смысле разрыва, — связь его с искусством большого театра, каково оно есть.
Для всех этих соображений не мало материала дает и «Зеленое кольцо». Можно точно указывать примеры…
Вот первое действие. Обстановка? Я ее едва помню: ее роль сведена к нулю. Художник по ней не прошел. Сейчас это хорошо, но при условии иных требований было бы плохо. Вот первые сцены, до выхода молодой героини. Молодая актриса, играющая даму, не хороша,
Вот второе действие. Молодежь. Ни одного актера — сама молодежь. Фотография? Нет, не совсем! Но если кое-где мелькает желание стать выше ученика студии, сыграть, — это сразу портит дело, сразу чувствуется. Выразительнейшая сценическая простота, {207} А вот милый актер Асланов[404]. И тоже простой. Но это простота, к которой Вы и там, в театрах, привыкли, особенная, условная. Здесь она не мешает, но не сверкает.
У Стаховича прекрасная дикция — однако и он начал, как говорится, мазать… Не все разберешь, что сказал: избалованность интимной сцены.
Интересные наблюдения в 3-м действии над Литовцевой. Она была всегда актрисой хорошей, умной, с нервом, но лишенной обаяния. Эту роль играет отлично, можно сказать, великолепно. А ставили бы пьесу в театре — ей бы не дали этой роли…
И т. д. и т. д. Нет возможности написать все, что приходит в голову из воспоминаний о спектакле. И — простите — устал я. Что Вы получите от моего письма, — не разберусь…
Когда Дмитрий Сергеевич приедет в Москву, пусть даст мне знать о себе.
Что же это с Дмитрием Владимировичем[405]? Вот и Кавказские воды! Я эту зиму тоже все болею. Впрочем, Кавказ тут ни при чем.
Стахович спрашивал меня об авторском вознаграждении по поводу «Зеленого кольца». Я объяснил ему.
Крепко жму Вашу руку. Привет Вашим.
Вл. Немирович-Данченко
342. Е. П. Карпову[406]
11 мая 1917 г. Москва
11 мая 1917 г.
Дорогой Евтихий Павлович!
Обращаюсь к Вам с просьбой от Художественного театра. Не протестуйте против отпуска на год Елизаветы Ивановны Тиме для работы в Художественном театре. А если уж будете и совсем добры и поможете перед официальной стороной, т. е. перед Ф. Д. Батюшковым и Ф. А. Головиным или теми лицами, от кого это зависит (Макаров? Бертенсон?).
Могу Вас уверить, что Вы окажете услугу Художественному театру не во второстепенных или материальных его целях, {208} а в тех, которые для всех нас одинаково дороги, хотя бы мы и работали в разных художественных учреждениях, т. е. в известных достижениях искусства.
Поступление Тиме могло бы возместить Художественному театру уход Гзовской в Малый театр. И, главное, не в старом репертуаре, а именно в том, который по нашим художественным задачам сейчас для нас будет особенно нужен и важен, так как в нем — стремление театра сдвинуться
Взгляните на это широко и помогите[407].
Крепко жму Вашу руку.
Вл. Немирович-Данченко
Петр Валериевич[408] очень болен. Приедет в Москву. Мы устраиваем его в санаторий.
Екатерина Николаевна шлет Вам привет
343. А. И. Сумбатову (Южину)
30 августа 1917 г. Москва
30 авг. 1917
Дорогой Саша!
В который уже раз приходится мне приветствовать тебя и официально и от себя лично!
Это указывает на твою большую жизнь, в смысле полноты благородного содержания.
Ты сам понимаешь, однако, как трудно в переживаемые дни сосредоточиться, чтобы найти настоящие слова для выражения всего, чем насыщено мое отношение к тебе.
Каждая дата твоей деятельности тем более близка моему сердцу, что почти всегда она соприкасается с какими-то вехами моих личных переживаний. И как только начинаешь останавливаться на этом, быстро поднимается волна горячих, еще свежих воспоминаний. И хочется не писать, а говорить, много-много, не часами, а днями и месяцами.
Теперь могу только пожелать от всего сердца, чтобы такие пятилетние даты заставали тебя еще много раз свежим, бодрым и здоровым.
{209} Котя просит меня каждый день не забыть присоединить ее самый искренний привет.
В частности, относительно сегодняшнего спектакля. Я думаю, что не ошибаюсь, находя, что лучше будет посмотреть тебя, когда ты уже овладеешь Фамусовым: во всяком случае, не в первый, естественно, волнительный спектакль[409]. Котя доверилась мне.
Наконец, с днем ангела!
Крепко и нежно обнимаю тебя.
Твой Вл. Немирович-Данченко
344. К. С. Станиславскому[410]
Сентябрь (до 15-го) 1917 г. Москва
Дорогой Константин Сергеевич!
Это меня беспокоит.
В январе я Вам писал из Петербурга крепко и определенно о моем отношении к Вам[411]. С тех пор тут ничего не изменилось. Да и не может: это на всю жизнь. Между тем при Вашей мнительности история со «Степанчиковым»[412] может казаться Вам противоречием моему январскому заявлению. Хотелось бы, чтоб Вы мудрее взглянули на мою печальную роль в этой истории.
Никто больше меня не обрадуется, когда у Вас будет новая, удачная роль. Ручаюсь, что никто.
Но именно я не смею умалчивать перед Вами, когда роль не ладится. Это грустная сторона обязательств, которые налагает 20-летняя совместная работа.
Другая часть этой истории со «Степанчиковым» — режиссерская.
Тут уж — Вы же должны понимать это — я ничего не могу поделать. Перед «делом» с миллионным бюджетом склоняются режиссерские самолюбия. Моя забота сводится к тому только, чтоб сохранить неприкосновенным все прекрасное, что Вы внесли в постановку, и залатать то, что Вы не успели сделать. Для меня самого такая роль — не из завидных. Был еще {210} один выход, при котором наше личное не страдало бы: это отложить еще постановку. Но это было невозможно и в репетиционном отношении, и одна мысль об этом повергала в ужас всех исполнителей.