Избранные произведения в 2-х томах. Том 1
Шрифт:
— Ты знаешь, Эдит, об этом тоже надо сказать, — серьёзно заметал Дальгов. — И о том, что было бы с нами, если бы Советский Союз не освободил немецкий народ от власти фашистов.
— Боже мой, даже подумать страшно, — тихо произнесла она.
Дальгов смотрел на неё ласково, нежно, чуть-чуть восхищённо. Эдит знала, что он любит её, и любит давно. Она вдруг поняла, что за последнее время многое изменилось и в её отношении к Дальгову. Приятно знать, что он здесь, в этом же городе, что к нему всегда можно зайти, поговорить, посоветоваться. Эдит удивилась, осознав это. Чувство было новым и непривычным.
Молчание затягивалось. Они оба вдруг смутились, хотя смущаться было нечего, заговорили о пустяках» и через несколько минут, всё ещё испытывая неловкость, Эдит попрощалась.
Она шла от Дальгова словно в полусне и не сразу узнала Марию Шток, которая налетела на неё, схватила в объятия и тут же, на улице, закружила.
— Какое счастье, Эдит! — говорила Мария. — Ты знаешь, меня пригласили в Берлин, сниматься в ДЕФА. Ты понимаешь, какое счастье? В этой студии собрались лучшие кинематографисты Германии, хотя она и находится в советском секторе.
— Что ж тут странного, — ответила Эдит, — ведь ты тоже переехала в советскую зону.
Вскоре Эдит Гартман оказалась в Берлине. Она приехала вместе с несколькими товарищами, тоже избранными в Народный Совет, в числе которых были Альфред Ренике и Эрих Лешнер.
Эдит хорошо знала столицу. Но разрушения настолько изменили город, что она едва нашла то место, где когда-то стоял её дом. От него не осталось даже развалин — всё уже было разобрано и расчищено.
В день открытия сессии Народного Совета трудящиеся Берлина вышли на демонстрацию под лозунгом: «За единую Германию, за справедливый мир!» Красные знамёна и чёрно-красно-золотые флаги — флаги революции тысяча восемьсот сорок восьмого года — украшали восточную часть города.
Эдит хотелось побывать в английском секторе. Едва машина проехала под Бранденбургскими воротами, как актрисе показалось, что она попала в другой мир. Ни веселья, ни знамён, ни просто оживления на улицах. Эта часть Берлина напоминала улей, покинутый трудолюбивыми пчёлами. Эдит давно уже не видела безработных, — тут они встречались на каждом шагу. Актриса могла безошибочно узнать человека, ищущего работу, — ведь не раз она сама попадала в такое положение.
Машина ехала знакомыми улицами, и Эдит удивлённо смотрела на детей, которые, запрокинув головы, всматривались в пасмурное небо. Потом ей стали попадаться и взрослые, застывшие в таких же позах.
Эдит спросила шофёра, что это значит.
— А это господа оккупанты хотят отвлечь внимание жителей от того, что происходит в восточном секторе, — ответил шофёр. — Там сегодня демонстрация, американцы пообещали сбросить с самолётов подарки для западных кварталов. Вот люди и ждут. Дураки! Сколько раз их уже обманывали, а они всё верят!
Они поехали широкой улицей в сторону Бранденбургских ворот. Бросалось в глаза большое количество полицейских, которые хмуро поглядывали на нескончаемый поток людей, переходивших в советский сектор города. Это шли рабочие, служащие и учащиеся. Они шли не спеша, в скромных, будничных костюмах, ничем не выказывая своих намерений.
Но стоило им миновать Бранденбургские ворота, как эти люди доставали из-под пиджаков флаги и лозунги и тут же вливались в ряды демонстрантов. Неорганизованная толпа сразу превращалась в сплочённые колонны борцов, требующих справедливого мира и единства своей страны.
Полиция была бессильна им помешать. А демонстранты всё шли, направляясь в Люстгартен, где сегодня собирался весь трудящийся Берлин.
Эдит смотрела на этих дружно шагающих людей и думала о затее с подарками, которые американцы обещали бросать с самолёта, пытаясь помешать демонстрации. «Жалкая попытка! — думала она. — Разве теперь остановишь немецкого рабочего, который после долгого раздумья, после тяжких испытаний начал наконец понимать, в чём заключается подлинная демократия?»
Демонстрация запрудила всю улицу. Машина вынуждена была остановиться. Но Эдит Гартман не испытывала недовольства. Напротив, в эту минуту актриса ещё отчётливее поняла, что она неразрывно связана со своим народом, и волна счастья затопила её сердце. Как хорошо, что она не очутилась за океаном, в чужой стране!
Она достала из сумки листки со своей речью и тут же, в машине, стала перечитывать её. Эдит уже знала весь текст наизусть, но сейчас ей показалось, что в речи чего-то не хватает. Когда она читала её Максу, они оба остались довольны. Но всё-таки тут чего-то недостаёт.
Эдит взяла карандаш и попыталась записать свои впечатления. Она хотела рассказать о знамёнах, развевающихся по эту сторону Бранденбургских ворот, о демонстрации, об оживлении, царящем в восточном Берлине, и о голодной тишине западных секторов. Она чувствовала, что именно всего этого и не хватало в её речи.
А вечером Эдит Гартман вошла в большой зал Немецкой Экономической Комиссии, где заседала сессия Немецкою Народного Совета. На неё смотрели сотни глаз, фотографы наводили на неё объективы, но она ничего не замечала. Эдит думала о том, что судьба мудро распорядилась её жизнью и она теперь уже не собьётся с пути, который ведёт к счастью миллионы простых людей.
И когда старый, седой человек, председатель собрания, встал из-за стола и объявил, что слово имеет Эдит Гартман, она собрала всю свою волю и уверенно взошла на высокую трибуну.
ЭПИЛОГ
В Берлине провозглашена Германская Демократическая Республика. Сбылась мечта немецкого народа. Нет города, нет деревни, где бы люди не вышли на улицы. «Смело, товарищи, в ногу…» — звучит над Берлином старая песня красных фронтовиков, и эхо её отдаётся далеко-далеко за Эльбой как ободряющий радостный призыв. Нервничают «правители» недавно созданного на западе федеративного государства. У них одна только надежда: подольше бы американцы оставались в Западной Германии. «Правители» боятся своего народа.
В городе Дорнау перед ратушей на площади идёт митинг. Площадь запружена народом, и тишина стоит такая, что слышно даже дыхание оратора, который подошёл к микрофону.
Это шахтёр Ганс Линке. После окончания партийной школы он теперь возглавляет городскую организацию Свободной немецкой молодёжи.
Ганс Линке смотрит на людей, собравшихся на площади, и сердце его преисполнено радости. Он говорит о большом подъёме, которым охвачен народ в связи с образованием Германской Демократической Республики, избранием президента и премьер-министра.