Избранные произведения в 2-х томах. Том 1
Шрифт:
— Сговорились вы, что ли, советоваться со мной?! Не знаю я, ничего не знаю! И никаких советов давать не буду!
— Жаль, — тихо произнесла Эдит, — а я так надеялась услышать от вас дружеское слово.
Болеру стало стыдно. Он задумался и вдруг, найдя выход, порывисто поднял голову.
— Что ж, — сказал он, — вы можете пойти и послушать пьесу. Это вас ни к чему не обязывает. Принудить вас никто не сможет. Зато вы будете иметь представление о том, чего от вас хотят. Кстати, представляю себе, какое это искусство — сплошная политика…
Эдит Гартман кивнула головой. Она и сама так рассуждала, но хотела получить поддержку со стороны.
— Удивительное дело! — после небольшой паузы вдруг заговорил Болер. — Как это случилось, понять трудно, но теперь никто не живёт здесь по-старому. Не знаю даже — хорошо это или дурно.
— Я всё думаю о том рабочем на мосту, — тихо сказала Эдит. — Как, по-вашему, что он решил?
— Завтра он будет директором, — ответил Болер.
— Вы уверены в этом?
— Да.
— Значит, и мне надо завтра идти слушать пьесу. Это, собственно, и есть ответ на мой вопрос, дорогой Болер.
Писатель понял, что Эдит права. Он сердито фыркнул и сказал:
— Вам совсем не обязательно следовать его примеру.
— Я не знаю, станет ли он директором. Для меня важно, что вы мысленно посоветовали ему это.
Старик ничего не ответил.
Вскоре Эдит простилась. Проводив её, Болер уселся в кресло и долго думал об этом разговоре. Интересно, очень интересно, как поступит Эдит Гартман…
В передней опять раздался звонок, и в комнате появился Макс Дальгов. Однако сейчас это посещение уже не доставило Бол еру никакого удовольствия. Где-то в глубине души он чувствовал, что все проблемы, которые теперь требовали от него неотложного решения, связаны с деятельностью Макса Дальгова.
А Макс, бодрый и оживлённый, сразу начал рассказывать о том, как в Мюнхене американские оккупационные власти запретили продажу книг о Советской стране на немецком языке.
— Вы понимаете, они боятся правды о Стране Советов, — торжествовал Макс, и это замечание неожиданно вызвало Болера на спор.
— Ничего они не боятся! — сердито возразил он.
— Они боятся каждого слова правды, — настаивал Макс.
— Правды? — прищурился Болер. — А скажите, если я напишу о нашей оккупационной зоне одну только правду, согласитесь вы напечатать мою книгу?
— Если вы напишете правду, мы не только напечатаем её, но будем вам ещё очень благодарны.
— Сомневаюсь.
— А я вас заверяю. А вот американцы или англичане никогда не напечатают такой книги.
— Вы плохого мнения о демократии.
— Да, об американской и английской демократии я, безусловно, думаю плохо. Бьюсь об заклад, что за Эльбой никогда не напечатают книгу, в которой будет правдиво рассказано о нашей зоне.
— Вы хотите заставить меня доказать обратное?
— Нет, этого я не имел в виду.
— Напрасный разговор! Никаких книг я писать не буду.
Болер достал шахматы. Но и любимая игра не успокоила его. Макс Дальгов молниеносно выиграл партию. Это ещё больше рассердило писателя: он играл лучше Дальгова и привык выигрывать.
— Вы сегодня невнимательны, маэстро, — пошутил Дальгов.
— Да, — буркнул старик.
Макс поднялся: пора идти домой. Болер не задерживал его.
Макс ушёл, а писатель ещё долго не мог привести мысли в порядок. Больше всего взбудоражил его последний разговор с Дальговом. Неужели кто-нибудь откажется напечатать книгу писателя Болера? Да и американцы и англичане просто из рук вырвут такую вещь! А сколько было бы шуму — Болер о советской зоне оккупации!
О, он многое мог бы порассказать в такой книге!
В конце концов Болер пришёл к твёрдому решению. Он напишет эту книгу. Он расскажет абсолютно вое о своей жизни за последнее время, ничего не утаит: ни хорошего, ни плохого. И, пожалуй, пошлёт рукопись в Гамбург, именно в то издательство, которое сейчас контролируют англичане. Там у него много знакомых. А вот когда книгу напечатают, он придёт к Дальгову и скажет: «Теперь вы понимаете, что такое настоящая демократия?» Посмотрим, как вытянется лицо у Дальгова. Это будет ему хорошим уроком.
Болер даже улыбнулся, представив себе такую сцену. Вот посмеётся он над Максом!
Удовлетворённо потирая руки, писатель прошёлся по комнате. Затем он сел за стол и порывисто придвинул к себе лист чистой бумаги.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
В тот вечер состоялось чрезвычайно бурное собрание местной организации социал-демократов. Обсуждался вопрос о слиянии с коммунистами.
Оскар Кребс, один из лидеров организации, ещё за несколько дней до этого развил активную деятельность, агитируя против слияния, но не встретил поддержки. Не только рабочие, которых здесь было подавляющее большинство, но даже Рудольф Гроше, всегда уравновешенный, солидный Гроше, непосредственный заместитель Кребса, и тот не согласился с ним.
Вот почему, открывая собрание и предоставляя слово докладчику из Берлина, Кребс волновался. Он знал, что в центральном правлении социал-демократической партии нашлось немало приверженцев объединения. Но, по мнению Кребса, эти люди были чересчур левыми.
Хочешь не хочешь, приходилось решать: объединяться или нет. Отложить собрание не удалось. Отделаться каким-либо туманным ответом тоже было невозможно. Оставалось одно: организовать протест рядовых членов организации против объединения.
На собрании сразу же создалась напряжённая атмосфера. И хотя докладчик выступал в полнейшей тишине, по всему чувствовалось приближение вспышки. Все знали, что Кребс не одинок, что у него найдутся единомышленники.
Докладчик под аплодисменты закончил свою речь призывом объединиться. Кребс тоже похлопал в ладоши, и создалось впечатление всеобщей солидарности. Альфред Ренике внимательно слушал и не переставал удивляться, глядя на Кребса.
Затем выступил Рудольф Гроше. Он поддержал докладчика.