Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
— Придёт. Как же иначе…
— Там посмотрим. Жизнь долгая, как вечность. Семнадцать лет. Ты представляешь, что такое семнадцать лет?
— Представляю.
— А раз представляешь, то нечего загадывать. И ещё одно. Я жил в Киеве весь свой век. Там родился, там и сейчас хочу жить… Если можно, сделайте так, чтобы и мальчишку туда. Всё-таки легче будет сознавать, что он где-то неподалёку от меня дышит, смеётся или плачет…
— Всё это, пожалуй, можно будет организовать. После Победы, конечно…
И потянулись дни, складывались в месяцы и годы, одинаковые, размеренные, как тихий ход часового маятника, — от появления санитарки с мокрым полотенцем для умывания и завтраком до вечернего отбоя, когда гасили свет, но в палате никто не спал, каждый думал свою тяжкую думу. Иногда течение дней нарушалось, кто-то умирал, кого-то находили родные, но случалось это нечасто, потому что большинство инвалидов спрятало от всех людей свою беду. И хотя в пословице, которую выдают за народную мудрость, сказано, будто разделённое горе — не горе, на поверку выходило, что это всё-таки неправда. Горе всегда остаётся горем, разве что, ложась на плечи близких тебе людей, пригибает к земле не только тебя одного, но и тех, с кем ты поделился своей тяжкой ношей. Делиться нужно радостью, не горем.
В Киев Семёна Лихобора привезли вскоре после Победы, и очутился он совсем недалеко от своего родного завода, в госпитале на одной из Святошинских просек, тихих и солнечных, где разносился весёлый перестук дятла.
Директор интерната, где воспитывался Лука, приезжал в госпиталь два раза в год, и Лихобор знал: сын рос, хорошо учился.
— Попросите товарищей с авиационного завода, пусть возьмут его к себе на работу. От моего имени попросите. Хочу, чтобы парень строил самолёты…
— Рановато ещё. — Директор улыбнулся. — Ведь ему всего девять лет.
— Ничего, думать о том, как жить дальше, никогда не рано.
— Вы много читаете? — Директор увидел стопки книг возле кровати Лихобора.
— Читаю. Спасибо, не всю правую руку отняли. Есть чем странички перевёртывать.
И действительно, читал он много: о прошлом и современном, о мире и войне, о горе и любви. Читал, убеждая себя, будто развлекается, убивает время, — а на самом деле, боясь признаться себе, готовился к встрече с сыном, не хотел отстать от него, надеялся, что будет им о чём поговорить, если увидятся они наконец.
В его палате лежали ещё трое таких же искалеченных войною солдат. Все трое затаились, спрятались от своих близких, не желая прибавлять им хлопот и горя. И в глубине души все трое завидовали Семёну Лихобору, к которому рано или поздно должен был прийти сын, молодой, весёлый парень. Ждали и страшились того дня, будто каждый из них ждал своего сына.
Так и шли годы. Над миром снова заносила чёрное крыло война. Кровью исходила Корея. Атомные бомбы рвались на полигонах. Иногда вдруг огненно вспыхивала война на каком-то участке планеты: там исступлённо били пушки и умирали люди. А здесь, совсем рядом, вырастали дома, заводы, густыми хлебами колосились поля и новые, незнакомые песни, с порывистыми, стремительными ритмами, потеснили мелодичную и наивную «Катюшу».
В палате инвалидов, казалось, остановилось всё, кроме времени. Медленно бредя по руинам и пожарищам, строя города и залечивая раны, оно шагало и шагало себе по земле, пока не минуло семнадцать лет.
…Директор интерната, где учился Лука Лихобор, не хотел делать тайны из предстоящей встречи отца с сыном, но и не желал сдабривать её какими-то театральными эффектами. Что тут особенного? И всё же… Директору ещё раз хотелось убедиться, что интернат воспитал мужественного человека с искренней и смелой душой, а не сухого, ограниченного эгоиста, думающего только о себе, о своей жизни и благополучии. Хотя что ж, в этом ничего не было бы удивительного. Детство без отца и материнской ласки, что ни говори, оставляет свой след, формирует характер скрытный и сдержанный.
— Теперь ты знаешь всё, — Глаза директора грустно щурились. прячась под густыми кустиками бровей. — И решать придётся тебе и только тебе.
— Что решать? — спросил Лука Лихобор.
— Идти к отцу или нет.
— А разве можно не идти? Вы-то сами как бы поступили?
В эту минуту директор понял, что партию первой скрипки в их разговоре повёл не он. Конечно, ему советовать нетрудно, но парень сразу почувствует, если в ответе будет хоть капля неискренности, сомнения.
— Я бы пошёл к отцу, — твёрдо сказал директор.
— А я подумаю, — проговорил Лука.
На этом разговор и закончился, но директор знал, что Лука пойдёт в госпиталь, только пусть минет немного времени и утихнет жгучая боль от горя, так жестоко и неожиданно ворвавшегося в его жизнь.
Лука Лихобор шёл сквозь весну, как по длинному зелёно-синему коридору. И где-то в самом конце его, за многими кварталами и просеками, в Святоши неких лесах, в госпитале, лежал отец. Лука стремился к этой встрече и боялся её. Школа останется скоро позади, он найдёт работать на завод учеником токаря. Свидание с отцом — это первое по-настоящему серьёзное испытание в его жизни. Испытание не по алгебре или геометрии, а проверка своего характера и силы воли…
Что взять с собой? Цветы? Нет, цветов брать не нужно. Это не свидание с девушкой, это встреча с отцом, солдатом. А может, захватить бутылку водки и закуску? Всё же встречаются двое взрослых мужчин. Нет, и этого делать не нужно. Ведь первая встреча… Подумать только — встреча с отцом!
И всё-таки мучительная тревога сжимала сердце, когда Лука вышел на просторную, засаженную высокими соснами, солнечную территорию госпиталя. Невысокие, похожие на старые грибы бараки приютились у подножия сосен. Тишина, покой и безлюдье… Впрочем, откуда здесь быть людям — ведь это госпиталь тяжёлых инвалидов. Лука остановился. Он готов к этому свиданию? Да, готов.
Главный врач госпиталя не удивился, увидев Луку Лихобора. Было это весной шестьдесят первого года. В Киеве цвели каштаны. Широко разлился Днепр, величавый и спокойный в своей торжественной красоте.
В Святошине зацвели сосны, и майский ветер хлестал в лицо их хвойным ароматом.
— Отец ждёт вас, — сказал главный врач.
— Если разрешите, я пойду один.
— Хорошо. Корпус седьмой, палата девятая. Может, я…
— Нет, я сам. Я узнаю его…
Не очень ли тяжкую ношу взваливает себе на плечи парень? Может, всё-таки не отпускать его одного, помочь? Нет, не стоит. Он уже взрослый.