Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
— Ну, за твою удачу, — Галя подняла бокал.
— За твою удачу, — повторила Нина.
Эмиль молча поднял бокал.
— За удачу, — сказал Шамрай и выпил.
Обыкновенное красное вино показалось ему оглушающе крепким. Острые иголочки пронзили, как электрический ток, пробежав от языка до пят, они исчезли где-то в полу. Сладко закружилась голова, всё перед глазами: свет, сумрачные стены, лица девушек — куда-то отодвинулось, уплыло, стало нереальным, как во сне. Будто и эти милые девушки и квадратный здоровяк Эмиль — все они только приснились. Вот-вот сейчас ударят в рельс, подвешенный на апельплаце, и он проснётся на нарах…
Нет, не похоже…
Перед глазами снова возникли улыбающиеся лица девушек. Им хорошо. Правда, они на чужбине и работают от зари до зари, зато, ложась вечером спать, всё-таки знают, где проснутся утром, и знают, что с ними будет завтра. Эмилю и того лучше, свищи себе на своём паровозе и завтра, и через десять лет.
А ему, Роману, горше всех. Ох, как горько. Он один на всём белом свете. У него нет своей воинской части, нет своего командира. Это самое страшное для солдата — остаться без своей роты. Куда идти? Что делать? Неизвестно.
Чувство острой, жгучей жалости к себе затопило грудь, и впервые за долгие месяцы плена ему захотелось сочувствия. Но это желание показалось Шамраю недостойным командира. Он постарался сбросить его, как одним движением плеч сбрасывают на землю тяжёлую, намокшую плащ-палатку, но сделать это оказалось не так-то просто.
— Что-то мы все приумолкли и загрустили? — прощебетала Нина. — Давайте ещё выпьем. Ведь всё идёт к лучшему…
— К лучшему?
Конечно, к лучшему. Как он, Шамрай, этого сразу не понял. Всё идёт к лучшему, и мир всё-таки прекрасен. Нет, неправда, мир ещё и страшен. Он обезображен язвами концлагерей, перечёркнут кривыми линиями фронтов, отмечен предательством и неверием. Смерть перестала удивлять, скорей, наоборот, удивляет жизнь. Тени самолётов уже никого не пугают, и даже дети не прячутся в бомбоубежища, привыкнув к смерти.
И в этом тёмном, пропахшем смрадом трупов и креозота, застланном дымом пожарищ и пылью разрушенных зданий, мире вдруг, точно в сказке, возникает тёплый подвал, бокал вина, сияющие девичьи глаза и неразговорчивый Эмиль с его робкой нежной улыбкой…
— Ты опьянел? — спросила Галя.
— Немного. Это от непривычки. Сейчас пройдёт.
И оно действительно скоро прошло, это быстролётное, лёгкое опьянение. Глаза Эмиля предстали перед Романом в ту минуту, когда машинист смотрел на Нину. Всё сосредоточилось в этом взгляде: исступлённая любовь, радость от сознания, что девушка любит его, желание выразить силу и верность своего чувства.
«Что он в ней нашёл?» — подумал Шамрай, внимательно приглядываясь к Нине. Если сказать правду, ничего особенного. Она хорошенькая, конечно. Но в Донбассе много куда более красивых девушек, особенно из мариупольских гречанок. Пожалуй, глаза у Нины какие-то необычные. На первый взгляд — простая голубизна, ничего значительного или таинственного. А присмотришься, и вдруг сверкнёт в этом синем омуте тонкое стальное остриё, спрятанное глубоко в зрачках. Вот так они вое, эти девчата. Хорошенько к ним надо присмотреться, чтобы по-настоящему понять.
Эмиль, видно, присмотрелся, потому как ловит каждое слово, каждый Нинин взгляд. Он откровенно счастлив. Даже зло берёт. Кругом страдания, смерть, войт, а они любят друг друга. Сердце больно уколола горькая обида: «А у тебя не было такого счастья и неизвестно, будет ли».
Жаль, а хотелось бы…
Многого тебе хотелось бы, Роман Шамрай. Но думай лучше о том, куда тебе податься завтра. Любовь пока не для тебя.
Теперь беседа шла между девушками и Эмилем. Французских слов звучало больше, нежели немецких. И потому Шамрай не мог уловить всех деталей разговора. Но точно знал — говорили о нём, о его будущем.
Эмиль в чём-то колебался, возражал, его улыбка стала чуть виноватой, он будто сам осуждал свои сомнения, но преодолеть их не мог. Постом Нина твёрдо сказала:
— Так нужно сделать, Эмиль. Понимаешь, нужно.
Слова, конечно, были не такие, незнакомые, чужие слова. Но Шамрай легко понял их смысл: уж очень выразительна была интонация.
Эмиль восторженно посмотрел на девушку, увидел в её глазах не синеву, а серебристую сталь, и сразу сложил оружие, сдался охотно, даже с радостью. Приказ Нины снял с него всякую ответственность, и теперь ему осталось только выполнить его старательно и добросовестно. Они ещё выпили, уже просто так, без тостов, «посошок», как сказала Нина. Галя вышла из-за стола, и все тоже поднялись.
— Пойдём погуляем.
Слово-то какое отыскалось. Не слышал его Шамрай, пожалуй, года два. «Погуляем», — поразительно, как легко и просто жизнь вычёркивает из сознания человека такое удивительное слово…
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Они вышли в залитую лунным светом апрельскую ночь. Пока сидели за столом, взошла луна, яркая, круглолицая.
Где-то очень далеко в полночной тишине прозвучал паровозный гудок. Эмиль взглянул на часы, на которых фосфорическим светом мерцали стрелки, и одобрительно кивнул головой.
— Андре прошёл семафор, — сказал он.
— А ты когда? — спросила Нина.
— Я послезавтра, перед рассветом.
— Очень удобно.
— Да, это удобно.
Тёмный пушистый клубок неожиданно подкатился Нине под ноги. Большая собака, повизгивая и ласкаясь, чуть не сбила её с ног.
— Тихо, Фламбо, — приказала девушка. И добавила: — Познакомься с ним, Роман. Погладь его.
— Не укусит?
— Нет. Нужно, чтобы он понял, что ты свой. Фламбо умный, как человек. И добрый.
Шамрай положил руку на большую голову чёрного пса. Тот завилял хвостом.
Через сад они вышли к небольшой речке. Чёрная вода мчалась быстро, но бесшумно. Нина и Эмиль решительно повернули и пошли вниз по течению.
— Пускай идут, — сказала Галя.
— У них настоящая любовь?
— Осенью, если будут живы, повенчаются.
— В церкви?
— А как же? Здесь все в церкви венчаются. Он хороший парень, Эмиль. Нина уже примеряла белую фату.
— Осенью, — тихо сказал Шамрай.