Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
— Обыкновенный кочегар. Электростанция была старая, котлы допотопной системы, уголь в топки бросали лопатами…
— А ты откуда знаешь? — удивился Шамрай осведомлённости Гали.
— Мне рассказывали. Их троих арестовали. Всех повесили. В разных городах. Людей запугать хотят, гады.
— Гады, да ещё какие! — согласился Шамрай.
В подвале, освещённом той же лампой, он увидел Нину. Она держала в руке гребёнку и ножницы.
— Садись, — сказала она, — подстригу тебя. А то эта грива на тебе, как вывеска. За сто вёрст видно, что ты за птица.
— Стриги, — сказал Шамрай. — Эмиль скоро приедет?
— Успеем.
— А ты умеешь подстригать?
Разговор не клеился. Тень повешенного бельгийца будто проникла в комнату и тяжёлым камнем легла на сердце. И, как бы желая отомстить кому-то, Нина так энергично щёлкала ножницами, что волосы Шамрая разлетались во все стороны.
— Ухо ему не отрежь, — забеспокоилась Галя.
— Беда не велика, если отрежу, до свадьбы далеко, заживёт, — сердито ответила Нина и через минуту уже мягко добавила: — Ну вот и готово. Можешь любоваться.
Шамрай взглянул в маленькое тусклое зеркальце, висевшее на стене, и не узнал себя. Худое лицо с остро выступавшими щеками, крупными, сурово сжатыми губами и глубоко запавшими глазами было, конечно, хорошо знакомым и одновременно странно чужим. Не то чтобы он постарел за эти два года. Изменилось в лице главное — выражение. Лицо выглядело измученным, исстрадавшимся и в то же время решительным до жестокости. Для человека с таким лицом собственная жизнь ничего не стоит. Испугать его просто невозможно. Беглый из лагеря — этим сказано всё.
— Хорошо подстригла, — хмуро сказал Шамрай. — Только чуть переоценила свои парикмахерские возможности: вывеска осталась та же. На мою худобу взглянешь — не ошибёшься.
— Не волнуйся, таких худющих теперь много и в Бельгии, и во Франции, — ответила Галя. — Документы бы какие-нибудь не мешало иметь.
— Откуда им взяться?
— Выходит, твой наиглавнейший документ — повязка на рукаве. Ты за неё держись, как за поводыря. Если человек с такой повязкой идёт смело, никого не боясь, на него никто не обратит внимания. Главное — иди смело, — объясняла Галя.
— Сейчас это нелегко — идти смело и никого не бояться.
— жить легко?
И снова тихая мышь поскреблась в дверь. Вошёл Эмиль с узелком в руках. Молча кивнул, поздоровавшись, взглянул без улыбки на Нину, сел и, вздохнув, сказал:
— Повесили Альбера.
— Ты его знал?
— Соседями были. Ваш хозяин его, уже повешенного, за ноги подёргал, проверил, надёжно ли висит.
— По этому бешеному псу давно петля плачет, ничего, дождётся своего часа, — с ненавистью сказала Галя.
— Что ж в том хорошего? Сегодня повесили Альбера, завтра его, — задумчиво и по-прежнему печально проговорил Эмиль.
— Альбер был герой, а наш месье — подлюка.
— Да, герой. Хотя он сам не подрывал электростанцию.
— Ты это точно знаешь?
— Да, — грустно ответил Эмиль. — Я это точно знаю.
— Значит, ты? — охнула Нина.
— Ну зачем эти ненужные вопросы. Ты же знаешь: я машинист на железной дороге и к электростанции никакого отношения не имею… — Он поднялся медленно, с трудом, будто на плечах его лежал тяжёлый груз. — Жизнь, однако, продолжается. И потому вернёмся всё-таки, как говорят французы, к нашим баранам, — сменил тему разговора Эмиль старой французской поговоркой. — Подстригли, я вижу, нашего друга. Вот тебе, приятель, куртка и картуз.
Шамрай только сейчас обратил внимание, что Эмиль был в форменной куртке с блестящими пуговицами. Роман накинул прямо на пиджак точно такую же форму, чёрную или, может, тёмно-синюю — в тусклом свете лампочки не разобрать. Лампа не светила, а будто подглядывала подозрительным глазом. Фуражка оказалась великовата — надвинулась на самые брови. Эмиль взял кусок старой газеты, свернул жёсткий обруч, умело заложил за кожаную ленту околыша фуражки.
— Попробуй. Ну вот, теперь хорошо. Что ж, пошли, пожалуй?
— Да, можно и в путь, — сказала Галя.
Эмиль шагнул к Нине, ни слова не говоря, поцеловал девушку и в то же мгновение стал для Шамрая старым знакомым, по уши влюблённым кротким пареньком, хотя он только вчера, смущённо улыбаясь, заглянул к ним на огонёк в подвал. Застеснявшись своего счастья, Эмиль стёр с лица взволнованную улыбку, глухо проговорил:
— Пойдём, товарищ. Затемно нужно выехать из Гантиля.
— Присядемте на минуту, — велела Нина.
— Зачем? — Эмиль не понял.
— Так надо, чтобы всё было хорошо. На счастье. Это русский обычай.
Эмиль послушно сел.
— Ну всё, идите, — сказала Галя после того, как все немного помолчали. — Ты, лейтенант, запомнил все мои советы? Ничего не забыл? Так смотри, в Париж не ходи.
— Не пойду, девонька, — с трудом выговорил Шам-рай. Его горло сдавило будто тисками, и он не мог понять почему. Впрочем, лейтенанту сейчас было некогда разбираться в своих чувствах.
— Хорошо. В добрый час, Роман, — Галя подошла к Шамраю, обняла его, поцеловала. — В добрый час.
Это спокойное прощание с его обычными словами и поспешными поцелуями показалось Шамраю трагичным. Они прощались навсегда, не имея надежды встретиться когда-нибудь снова, больше того, не зная даже, будут ли они вообще живы через несколько месяцев, дней, а может, и часов. Об этом не хотелось думать. Разве в их жизни всё-таки не может быть удачи и счастья?
Всё может быть.
— Жаль, Альбера повесили, — снова тихо сказал Эмиль. — А какой был парень… Ну что ж, поехали.
Девушки поднялись первыми. Машинист мягким движением руки снова посадил их на постель, на которой они сидели.