Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
— Мы пойдём одни.
— Нет, я должна видеть, как вы поедете, — твёрдо произнесла Галя.
— Хорошо, а Нина пусть не выходит.
Когда они очутились на улице, багровая, круглая, словно до отвала напившаяся людской крови луна, как огромная раздувшаяся пиявка, уже показалась над горизонтом. Она ещё не набрала силу, светила красным зловещим светом. И от этого чёрное, тяжёлое небо словно опустилось ещё ниже, нависло над самой землёй.
«Луна точно так же светила Тилю Уленшпигелю», — не к месту подумал Шамрай.
— Счастливо, — сказала Галя.
Большой велосипед с двумя сёдлами, так называемый тандем, как верный молчаливый слуга, ожидал хозяина, прислонившись к забору. Эмиль взял его за крутые рога руля, встряхнул и вскочил в седло, Шамрай сел за ним, и велосипед помчался по ровному, чистому, словно вылизанному шоссе. Теперь казалось, его жизнь зависела от скорости, от того, как будешь нажимать на педали. Луна уже высоко взошла над горизонтом, стала презрительно, надменно яркой, и в её холодном сиянии велосипед летел, как шальной, наматывая расстояние на тугие колёса.
— Нуртре, — сказал Эмиль, показывая на городок, к которому они приближались. — Там комендатура.
— Плохо.
— Да, хорошего мало, но ничего не поделаешь.
— Детур? — спросил Шамрай. Это слово означало «объезд», и Роман знал его уже давно.
— Нет. Патрулей здесь мало. Поедем прямо.
Они снова нажали на педали. Решётчатые чугунные ограды тихих усадеб появились с обеих сторон шоссе. В лунном свете тень ложилась на асфальт, как кружево паутины. Весь мир замер в торжественной неподвижности апрельской ночи, и только велосипед мчался по шоссе в погоне за жизнью.
Дома, тесно прижавшись плечом к плечу, выстроились по обе стороны улицы. Шамраю почудилось, что витрины с опущенными жалюзи смотрели на него, как слепые, невидящими глазами. Давно не был Роман в городе. Теперь он казался враждебным, полным опасности, и хотелось как можно быстрее вырваться из западни душных и узких закоулков на асфальтовый шоссейный простор.
Вот ярко освещённая луной простёрлась перед ними неширокая площадь, где с одной стороны упиралась в небо игла католической церкви, а с другой — темнело, лишь поблёскивая в серебристом сиянии окнами, величественное здание ратуши. А рядом чернела массивная виселица, с невысоким эшафотом под ней. Она представилась Шамраю огромным знаком вопроса, воздвигнутым над всем миром.
Тело повешенного едва заметно покачивалось в воздухе.
— Альбер? — хрипло спросил Шамрай.
— Да.
— Где бы взять цветов?
— Чего? — Эмиль замедлил движение.
— Давай остановимся.
Эмиль молча нажал на тормоз.
— Где комендатура? — поинтересовался Шамрай.
— Два квартала отсюда.
— Хорошо. У тебя есть карандаш?
— Есть, авторучка. Что ты хочешь? — спросил Эмиль, почувствовав, что руководство в свои руки забирает этот русский лейтенант.
— Сейчас увидишь. Давай — к виселице.
Они прислонили велосипед к эшафоту.
Шамрай легко вспрыгнул на помост, взглянул в лицо Альберу. Оно было печально-спокойным, это молодое, страдальческое лицо. Связанные руки переплелись за спиной. На груди картонная табличка с чёрной надписью: «Враг империи».
— Иди сюда, — приказал Шамрай, и Эмиль, ещё не поняв, зачем он это делает, тоже вспрыгнул на эшафот.
— Ты хочешь снять и похоронить Альбера? — Губы машиниста дрожали от волнения.
— Нет. Вы сделаете это завтра… Если сможете. Нагнись.
Эмиль послушно наклонился. Ничего не объясняя, Шамрай взобрался на квадратные литые плечи машиниста. Бельгиец понимал, что это безумие — влезть на эшафот в центре города, под самым носом у патрулей, но какая-то странная железная воля русского передалась и ему, — не подчиниться Шамраю он уже не мог.
— Держись, — сказал Шамрай, вставая на плечи Эмиля во весь рост.
Теперь лицо Альбера было как раз на уровне глаз лейтенанта, и Шамраю легко было разглядеть его юношескую красоту.
— Ах, какие подлецы! Что они сделали с тобой, парень?!. — воскликнул Шамрай.
Одним движением он повернул картонную табличку на груди Альбера и, не спеша, крупно вывел на ней по-русски.
«СТАЛИНГРАД!»
И чтобы было заметнее, почти ломая перо, несколько раз обвёл буквы, и теперь даже при лунном свете стало чётко видно ненавистное для фашистов слово.
— Что ты там делаешь? — спросил Эмиль.
— Сейчас увидишь. Жаль, цветов нет.
— Есть цветы, — сказал Эмиль. — Посмотри-ка.
Цветы лежали рядом. Две розы, заботливо выращенные ещё зимой и успевшие расцвести ранней весною. Кто принёс их сюда, кто рисковал жизнью, чтобы отдать последний долг Альберу?
— Давай-ка их сюда!
Эмиль наклонился, и Шамрай, стоя на его плечах, словно провалился в воздушную яму, потом снова взлетел к самой виселице.
— Держи.
Роман взял цветы с длинными нежными стебельками. Невозможно было точно определить их цвет — светло-алые, в серебристом лунном свете они казались золотыми. Одним движением положил розу Альберу за ухо, и мёртвое скорбное лицо юноши будто ожило. Так украшают себя донецкие шахтёры-забойщики и сталевары, выходя на танцевальную площадку в парке культуры и отдыха. Мгновение колебался, потом так же решительно заложил другую розу за ухо себе, мягко, как кошка, спрыгнул с плеч Эмиля на помост. Бельгиец даже не покачнулся.
— Смотри.
Эмиль взглянул и сказал:
— Мы сумасшедшие, но всё равно это чудесно! Это то, ради чего стоит жить. Без тебя я бы не отважился.
— Отважился бы, — сказал Шамрай. — А теперь едем. Прощай, Альбер. Мы ещё отомстим за тебя.
Он спрыгнул с эшафота на землю. Его слова о места, как показалось Шамраю, прозвучали высокопарно. Захотелось спросить Эмиля, не усомнился ли он в их искренности, но спрашивать времени не было.
— Прощай, Альбер, — услышал Шамрай голос Эмиля и уловил в его словах ту же интонацию — интонацию скорби и угрозы.