Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
— Всё подобрал себе? — спросил Колосов, заглянув в раздевалку.
— Все на месте, — Шамрай уже надел брезентовую куртку и штаны. Каска с фонариком удобно пришлась по голове. — А где аккумулятор?
— Всё знаешь, — Колосов ловко, одним движением широких плеч, надел куртку. — Перед спуском получишь. Ты в шахте кем работал?
— Кайло в руках держать умею.
— А пневматический молоток?
— Приходилось. Врубовые машины здесь есть?
— Нету. Техника у здешних хозяев замерла на отбойных молотках. Это тебе не Донбасс. Врубовая машина — вещь дорогая, а рабочая сила — даровая. Вот и соображай.
Вокруг стоял привычный говор, люди, тихо переговариваясь, быстро и умело переодевались. И опять Шамраю показалось по какому-то еле заметному оживлению — пленные рвутся в шахту. Что за чёрт? Тут что-то не так. Необходимо хорошенько присмотреться, всё понять…
— Салют, папа Морис! — вдруг во всё горло могучим басом крикнул Колосов. И Шамрай вздрогнул. «Морис? Интересно… Впрочем, мало ли во Франции Морисов…»
Перед Колосовым, посматривая на капитана снизу вверх, как на крепостную башню, стоял невысокий кряжистый человек в брезентовой шахтёрской робе. Каску с фонариком он держал в руке, и Шамрай мог рассмотреть его лицо.
Ничего особенного в этом лице не было. Просто хорошо выбритый и вымытый сорокапяти летний мужчина, уже немного седоватый, круглолицый. Пожалуй, любит выпить и вкусно поесть. Полные губы под тёмными усиками, которых ещё не коснулась седина; глаза серые, острые, насторожённые и одновременно весёлые, словно в любом, даже самом грустном положении, папа Морис хочет найти повод для весёлой шутки. По всему видно, сильный и здоровый, как буйвол…
— Кто это? — тихо спросил Роман у соседа.
— Морис Дюрвиль, горный мастер.
Ноги Шамрая будто приросли к кафельному полу.
— Морис Дюрвиль?
— Да, Морис Дюрвиль, — сосед не обратил особого внимания на вопрос Шамрая.
— А где он живёт?
— Откуда я знаю. В Терране, конечно. А тебе зачем знать? Он тебе что, отец родной?
— Нет, бабуся, — Шамрай уже овладел собой, но взгляда оторвать от Дюрвиля не мог.
— У нас новичок, — сказал Колосов, указывая на Шамрая.
— В шахте работал? — серьёзно и в тоже время весело спросил Дюрвиль.
— Работал.
— Где?
— В Донбассе.
— Рекомендация первоклассная, — Морис Дюрвиль засмеялся, вынимая откуда-то из-за шкафа отбойный молоток. — Эту машину знаешь?
— Знаю.
— Очень хорошо. Считай, одним, шахтёром стало больше во Франции. Рад тебя приветствовать на шахте «Капуцын»… Под землёй увидим, чего ты стоишь. Счастливо…
И отошёл от Шамрая, занятый своими делами.
— Все готовы? — спросил Колосов. — Пошли в аккумуляторную.
Во Франции каждый шахтёр имеет свой аккумулятор с номером, спускаясь в шахту, берёт его, а после смены ставит подзаряжаться на стенд. Пленные были лишены этого права. Им нет доверия. И аккумуляторы, и обыкновенные старые «шахтёрки» — «лампочки Деви», они ежедневно получали и сдавали в аккумуляторную, или, как говорят шахтёры, в «ламповую».
Пленные по одному проходили перед широким окном аккумуляторной. За металлической сеткой стояла девушка, выдавала плоские, свинцово-тяжёлые аккумуляторы, похожие на заряды спрессованной, хорошо упакованной взрывчатки, и ещё находила при этом для каждого пленного доброе слово.
— Смотрите-ка, новенький, — проговорила она, когда подошёл Шамрай. — Ну что нового на фронте?
— Я уже два года в плену, — глухо ответил Шамрай.
— А-а, значит, героя войны из тебя не вышло, — пошутила девушка. — Ну, бери свой аккумулятор и спускайся под землю.
Она подала Шамраю аккумулятор, он протянул руку и тогда увидел её глаза. Большие, тёмно-синие, они казались бездонно глубокими. Лицо девушки не было красивым в обычном понимании этого слова. Крупноватые губы, тонкий нос с горбинкой, чуть тяжеловатый, острыми линиями очерченный подбородок, высокий чистый лоб под тёмными волосами. Сама хрупкая, как девочка, но высокая и, пожалуй, сильная. Руки, кое-где обожжённые кислотой, колдуют над аккумуляторами быстро и умело. Лет ей двадцать, а может, и меньше…
Щёки Шамрая неожиданно порозовели, потом стали пунцовыми.
— Ха-ха-ха! — девушка весело рассмеялась. — Ты, парень, оказывается, ещё краснеть не разучился. Прямо красная девица!
— Да нет, отвык, пожалуй, — глухо сказал Шамрай,
— В шахте привыкнешь, — она улыбнулась ему и, передавая аккумулятор следующему пленному, забыла о Романе Шамрае.
— Кто эта девушка? — спросил лейтенант пленного.
— Жаклин Дюрвиль — дочка нашего мастера.
— Папы Мориса?
— Да. Я тебе скажу, язычок у неё — бритва. Так обожжёт — долго болит. Учти.
— Я уже успел это почувствовать, — признался Шамрай.
Возле входа в клеть шахты стояли Скорик, Колосов и Дюрвиль. На чёрной доске, как щетина на щётке, были набиты гвозди. Перед входом в клеть каждый шахтёр вешал на гвоздик свой медный, похожий на большую монету номер. Выходя из шахты, снимал и бросал в щель ящичка. Система простая и примитивная, но точная.
Взглянешь на доску и сразу увидишь, сколько шахтёров осталось в шахте и кто именно. Выход только один — через главный ствол. Шахтёры в шахте, что мухи в бутылке: убежать невозможно.
Колосов, Шамрай и Дюрвиль вошли в клеть последними. Скорик остался на поверхности. Махнул на прощание рукой, посмотрел, как проваливается в темноту железный ящик, как бегут бесконечными змеями тросы, окинул взглядом доску и пошёл в лагерь. Вечером он снова придёт сюда с ночной сменой. И так каждый день, смена за сменой, будто на свете совсем нет войны, а немцев не разгромили в Сталинграде.
Есть что-то от пугающей торжественности кафедрального собора в тишине огромного подземного завода, который называется шахтой. Эта тишина таинственна и опасна. Сотни метров земли, нависшие над головой, неподвижны и грозны. Они угнетают, не дают свободно вздохнуть. Где-то тихо падают звонкие капли воды. Тепло и душно. Среди других приглушённых, слабых звуков особенно различимо какое-то звонкое бульканье, будто из опрокинутой бутылки вынули пробку — это из пластов вырывается рудничный газ метан.