Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
— А ты тоже в шахте работаешь?
— Нет, я слабый.
— Понятно. А где лежит Колосов?
— Не буди его, а то заругается.
— Я только посмотрю на него.
— Вон там, в углу.
Шамрай встал, осторожно протиснулся между нарами. Недалеко от окна, на нижних нарах навзничь лежал бородатый человек. Грудь его поднималась тяжело, надсадно, видно, лёгкие были забиты угольной пылью.
Шамрай остановился возле него, несколько минут смотрел в лицо, вызывая в памяти затуманенные
Нет, вроде не он! А как славно было бы встретить старого надёжного знакомого, можно сказать, друга. Это самое большое в жизни счастье — иметь друга.
Шамрай хотел было отойти от нар, как вдруг спящий, поворачиваясь на бок, открыл глаза. Взгляд Шамрая, тяжёлый, полный ожидания, разбудил его.
Колосов узнал лейтенанта и даже не удивился.
— Смотри-ка, Шамрай, — сказал он. — Как ты здесь очутился?
Да, это был Колосов! Артиллерийский капитан Иван Колосов и никто иной. На этот раз Шамраю повезло.
— Ну, рад видеть тебя живым, — улыбнулся Колосов. — Откровенно говоря, я давно по тебе справил панихиду. А оказывается, жив ещё. Вот и отлично!
Такой доброй улыбки лейтенант не видел уже давным-давно. Не сломили, оказывается, лагеря капитана Колосова, не утратил он способность улыбаться. Ну а сам ты, Роман, можешь вот так же расцвести доброй улыбкой?
— Меня к тебе в бригаду назначили.
— Добро, — кивнул Колосов. — Я рад. А теперь рассказывай, где был, что видел. Садись-ка вот сюда, со мной рядышком. И говори потише. С фронта нет новостей?
— Будто бы затишье там…
— Это перед бурей. Ох, и погонят их скоро! Не за горами это золотое времечко! Не будь я Иван Колосов, Ну хорошо, рассказывай.
Шамрай поведал капитану свою горькую повесть, рассказал обо всём, умолчав только о памятнике Ленину.
Когда дошёл до гестапо и до своего побега с наручниками на руках, Колосов взглянул на него пристально, глаза в глаза, словно хотел спросить о чём-то, но не спросил, промолчал. О подарке Клода Жерве Шамрай тоже не рассказал — неизвестно, кто ещё слушает его, кроме Колосова.
— Ну вот, теперь я здесь, — закончил свою историю лейтенант.
— Тысяча и одна ночь, — проговорил Колосов. — Впрочем, удивляться нечему, у нас у каждого такая жизнь. Я уже три лагеря сменил. Как в сказке: чем дальше, тем страшнее. Шахеразаде при всей её фантазии такое и не снилось. Ты, по-моему, за пояс заткнул всех сказочничков. Я многого наслышался в лагерях, но чтобы из гестапо бежали в наручниках! Такое впервые,
— Ты мне не веришь?
— Всякое бывает на свете, но в такое поверить трудно.
— Я бы мог тебе просто не рассказывать об этом, — обиделся Шамрай.
— И то правда. Врать тебе вроде нет смысла. Но и поверить трудно… Хотя, браток, иной раз жизнь такие сюжетцы подбросит, что только ахнешь, — задумчиво сказал Колосов, подумав: «Правда — она, как шило в мешке, не утаишь: как ни прячь, всё равно наколешься. Рано или поздно». И, не дожидаясь ответа Шамрая, деловито произнёс: — Завтра в шахту пойдём.
— Мне не привыкать.
— Значит, шахтёр опытный. Это хорошо. Работа здесь, лейтенант, каторжная. За двоих, а иногда и за троих.
— Почему?
— Так… — неопределённо ответил Колосов.
Протяжный и жалобный звон, напоминающий женский плач, раздался над лагерем. Кто-то не спеша, медленно, сам прислушиваясь к своей тоскливой музыке, ударял по обрубку стального рельса.
— Зовут на перекличку, потом ужин, — сказал Колосов.
В эту минуту Павел Скорик появился в дверях и зычно крикнул:
— Сегодня всеобщая перекличка. Всех — хворых, слабых, симулянтов и честных пленных — на апельплац! Чтобы в бараке ни одного человека не осталось.
— Будет сегодня спектакль, — вздохнул Колосов, — Давай-ка вот этому другу поможем. Сам он не дойдёт…
— Кому?
— Сержанту Джапаридзе. Чудесный парень, — сказал Колосов, показывая на верхние нары. — Вставай, Гиви.
— Не могу, — донеслось с нар.
— Можешь! — повысил голос Колосов.
— Оставь меня, — прохрипел Джапаридзе. — Пусть убивают.
— Вставай, вставай, я тебе говорю!
И вдруг, словно охваченный лютой ненавистью, Колосов бросился к Джапаридзе, сдёрнул его с верхних нар, тряхнул, как тяжёлый куль, поставил на ноги.
— Можешь стоять?
— Попробую…
Колени сержанта подкосились, он рухнул бы на пол, не поддержи его Колосов за плечи.
— Ничего, сейчас устоишь. Шамрай, помоги.
Роман подошёл с другой стороны, взял сержанта под руку, и они втроём вышли из барака на апельплац. Неожиданно вспомнилось, как совсем недавно, всего несколько дней назад, Клод Жерве с сыном вот так же выносили Шамрая из каменного дома Жана Лиэрваля. Тогда в руки Шамраю впивались кандалы крупповской стали… Да, быстро бежит время. Интересно, на что перековал те кандалы Жерве?
На апельплац из всех бараков собирались оборванные, бледные, похожие на привидения пленные. Измученные, истощённые люди медленно и тихо ступали по сухой, выбитой ногами земле.
«Одно хорошо: здесь есть друг. Здесь есть Колосов, — решил Шамрай, но тут же его начали мучить сомнения. — Ты думаешь, он твой друг? Но почему тогда он не поверил тебе? Ведь он тебе не поверил. Ты заметил это? Да, заметил. Но в этом нет ничего удивительного. Я тоже, наверное, не поверил бы. Подожди, не горячись, дай срок: придёт время, поверит».