Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
«Сволочи» — Роман хорошо знал это слово.
— Ты откуда? — спросил кузнец.
— Рюс, — ответила за Шамрая Пелажи. — Разве не видишь? Вот, взгляни на воротник.
— Рюс! — воскликнул молодой Жерве.
— Всё равно кто бы он ни был — наручники надо снять, — сказал кузнец. — Пока эту проклятую сталь разобьёшь, семь потов сойдёт. Очень больно ему будет…
Чёрную, густую, будто из проволоки сплетённую бороду Клода Жерве уже тронула седина, прихватило словно лёгким морозцем. Был он крепко сколоченный, весь прокалённый
Жерве уже давно стал автомехаником. И возле его кузни чаще останавливались машины, нежели лошади.
— Нужно сообщить месье ажану, — невнятно, сквозь зубы проговорил Лиэрваль: его била нервная дрожь.
— Ты тоже так думаешь? — кузнец обратился к Пелажи.
Женщина молчала. Она придерживала Шамрая за плечи, изредка проводила суховатой, натруженной рукой по его волосам.
— Ты меня хорошо знаешь, Жан Лиэрваль, — твёрдо выговаривая слова, словно молотком ударяя по наковальне, сказал Клод Жерве. — Мне шестьдесят три года, у меня пятеро сыновей, две дочки и восемнадцать внуков. Через три-четыре года мы с тобой породнимся, потому что этот негодник, — он кивнул на сына, — не выпустит Ивет из рук. И правильно сделает. Ивет — хорошая девушка, хотя и твоя дочь.
— Что ты этим хочешь сказать? — как ужаленный заверещал Лиэрваль. Он вскочил со ступеньки, подбежал к Жерве, его бледное, потное лицо, испуганные глаза выражали смятение.
— Только то, что ты слышал. Не кричи, не егози, я ничего не сказал худого: она всё-таки твоя дочь. Так вот, послушай внимательно: если ты заявишь в гестапо, меня, конечно, схватят и бросят в тюрьму и, скорее всего, расстреляют. Могут расстрелять или повесить ещё кого-нибудь из моих сыновей. Но всех Жерве им не уничтожить! Нас много. И последний или последняя, ты понимаешь своей бараньей башкой, последний или последняя из Жерве придёт и повесит тебя на перекладине, как шелудивого пса. Тебе это ясно? А теперь можешь идти в полицию.
Жерве старший отвернулся от Лиэрваля, будто тот и не стоял перед ним, в растерянности переминаясь с ноги на ногу. Взглянув на Шамрая, кузнец кивнул сыну:
— Патрик, помоги.
Патрик Жерве, гибкий и сильный, как молодой дубок, искоса посмотрел на Ивет, подморгнул ей, мол, не беспокойся, всё будет хорошо, потом подошёл к Шамраю, ласково обнял его за плечи, поднял с табуретки. Кузнец тоже шагнул к Роману, обнял его, и так, плечом к плечу, они не то повели, не то понесли Шамрая к дверям.
На пороге Клод Жерве остановился, обернулся к Лиэрвалю.
— И не переживай ты, истеричка! — Тёмные, по-молодому живые глаза кузнеца выражали презрение. — Ты ещё будешь хвастаться, рассказывая, как спасал пленного. Победа не за горами.
— Откуда ты знаешь? — запальчиво крикнул Лиэрваль.
— Значит, знаю, раз говорю, — ответил Клод Жерве и тут же обратился к хозяйке дома и её дочке. — Прощай, Пелажи, успокой своего мужа. Расти быстрее, Ивет. Именно, такой невестки мне недоставало.
Пелажи и Лиэрваль безмолвно стояли на высоком крыльце, сложенном из широких каменных плит, выбеленных дождём и ветром. Со стороны могло показаться, что гостеприимные хозяева провожают своих захмелевших гостей, которые, старательно поддерживая друг друга и не совсем твёрдо ступая, добрались до калитки, открыли её и, потоптавшись немного, будто примеряясь, как удобнее протиснуться всем вместе в узкую дверь, вышли на улицу. Калитка хлопнула, звякнув щеколдой. И всё стихло.
Лиэрваль с облегчением вздохнул, дрожащей рукой провёл по своему влажному, с глубокими залысинами лбу, поправил воротнйк клетчатой рубашки.
— Хватит нам торчать на пороге у всех на виду, — сказал он. — И так теперь разговоров не оберёшься. Ведь эти остолопы Жерве всегда лезут на рожон…
— Но мы не выдали его, — Пелажи всё ещё смотрела на недавно захлопнувшуюся калитку, на сквозной, сплетённый из проволоки и покрашенный зелёной краской забор, хотя за ним уже никого не было видно, лишь клонились тяжёлые и сочные от недавно прошедших дождей кусты шиповника. — Молодец Ивет! Если бы не она, у тебя хватило бы ума потащиться в полицию…
— А-а, Ивет, — спохватился вдруг Лиэрваль. — Эта поганка вздумала отца дурачить. Сейчас возьму вожжи и покажу ей, где раки зимуют.
Наконец-то он нашёл на ком сорвать зло и бросился в дом. Но Ивет за эти полчаса повзрослела. Это было короткое, но важное мгновение, когда вдруг ребёнок становится взрослым, бутон — розой, тихий, незаметный человек — героем.
— Может, тебе принести вожжи? Проучить меня вздумал? — насмешливо спросила дочь, всматриваясь в окно, из которого была хорошо видна дорога. И тотчас же резко ответила: — Мне теперь есть куда голову приклонить. И я тебя не боюсь.
— Молчи! — Лиэрваль с силой хлопнул широкой ладонью по столу, так что звякнули расставленные на столе чашки.
— Успокойся, — проговорила Пелажи, отодвигая от края подальше тарелку с хлебом. — Клод Жерве сказал правду. Настанет время, когда ты будешь рад, что приютил этого пленного.
— Ты думаешь? — спросил Лиэрваль. Он уже лихорадочно соображал, взвешивал.
— Я уверена.
В высокой, с огромным камином и закопчённым потолком комнате наступила насторожённая тишина.
В кузнице Клод Жерве снимал наручники. В глазах Шамрая темнело от безумной, страшной боли, но он терпел: когда руки освобождают от кандалов, можно вытерпеть любую боль.
— Сильный ты парень, — сказал кузнец, сняв с левой руки браслет. — Шевели, работай пальцами. Пусть кровь побежит по жилам, застоялась.
Вот и другой браслет упал на землю.
— Крепкая сталь, — сказал Патрик Жерве. — Крупповская, специальная. Как ты думаешь, отец, выбросить их или убрать? Может, пригодятся ещё?